Убийца сновидений

– Сколько это стоит? – Максим протянул руку в направлении книги Чинского, но так осторожно, чтобы вопрос можно было в случае чего (а чего, собственно?) отнести и к любой другой из лежавших по соседству. Довольно дешевая уловка, да и осторожность уже стала излишней.

Бороду бродяги прорезала беззубая ухмылка. Впадина рта была похожа на незаживающую рану. На языке дохлой медузой растеклось тающее янтарное вещество. Тем не менее слова, произнесенные очень тихо, прозвучали вполне отчетливо:

– Тебе придется присмотреть за этим псом.

Почему-то Макса это совсем не удивило. Он только отметил про себя, что бродяга не назвал пса своим. Он сказал «за этим псом», словно старый бультерьер никому не принадлежал.

Сделка состоялась, прежде чем Макс осознал, что на самом деле происходит. Старик с трудом разогнулся и заковылял прочь, оставив на земле пожелтевшую газету и прочее барахло. Пес даже не поднял голову, чтобы посмотреть ему вслед.

С некоторым запозданием Голиков вышел из ступора.

– Эй, как его зовут? – спросил он у бродяги, чья перекошенная фигура уже находилась от него в десятке метров и… черт возьми, местами сделалась полупрозрачной.

– Ты знаешь, – пришел ответ. Возможно, бродяга проронил эти слова, не обернувшись. И сгинул там, откуда явился.

Попросту говоря, исчез.

Голиков взял книгу Чинского и поспешно сунул ее в карман. Торговцы, находившиеся поблизости, поглядывали на него с подозрением. Могли ли они помешать ему? Вряд ли. Разве что задержать ненадолго. Однако и это было ни к чему. Макс испытывал острую потребность поскорее оказаться подальше отсюда и, главное, ото всех. Остаться наедине с тайной. Но теперь он был не один.

Бультерьер сделал попытку подняться на лапы, будто услышал безмолвную команду. Глядя на мучения пса, многие наверняка решили бы, что гуманнее его прикончить. Так и сам Макс когда-то понимал сострадание, но с некоторых пор думал иначе. То, что Клейн давным-давно сказал о союзниках, хранилось в его памяти в замороженном, не тронутом временем и не испорченном лошадиными дозами нейролептиков виде: «Не знать о союзниках – большой недостаток, но не откликнуться на просьбу о помощи – настоящий, смертельный грех».

Поэтому он взял пса на руки. Тот был легче, чем на первый, да и на последний взгляд. Сказать, что от него несло псиной, значит ничего не сказать. Вонь сбивала дыхание, но очень скоро Макс приспособился и к этому: если повернуть голову и втягивать воздух малыми порциями, запах становился терпимым. Было полное ощущение, что сердце бультерьера колотилось прямо у него в руках. Он также слышал хрипы, которые пес непроизвольно издавал при сотрясениях, сопровождавших каждый шаг.

«Тебе придется присмотреть за этим псом». Что означало «присмотреть»? Следить за тем, как из него по каплям уходит жизнь? Похоронить его, когда он сдохнет? Судя по нему, это случится очень скоро, и никакой ветеринар тут не поможет, разве что самым гуманным образом ускорит дело.

Макс прогнал ненужные мысли. Кто знает, что случится в ближайшие несколько часов? Кто поручится, что видимость не обманула его в очередной раз? Вдруг пес чей-то посланник, а само послание имело смысл только здесь и сейчас, в каждую прожитую секунду?

Весь долгий обратный путь он проделал пешком, неся пса на руках. Кое-кто из прохожих даже посматривал на него с сочувствием. Как всегда, случайные люди не подозревали об истинных причинах, по которым эти двое заслуживали если не сочувствия, то хотя бы сущего пустяка: чтобы их оставили в покое.

Фаза 1/3

Голиков переступил порог своей квартиры и запер металлическую дверь на задвижку. От того, чего он опасался, замки не защитят, а если придется бежать, секундная задержка может стать фатальной.

Положив пса на пол, он колебался, чем заняться в первую очередь – бультерьером или книгой. С обывательской точки зрения следовало бы сначала попытаться накормить псину, но слишком уж часто на рваной памяти Макса обыватели умирали со стекленеющим в глазах недоумением: «Почему я? Ведь я поступал по-человечески. Ведь я все делал правильно…»

В квартире почти не осталось мебели. Черные стены обступили его. Он перекрасил их собственноручно. Это заняло несколько дней; под музыку дело шло не то чтобы веселей – просто было не так занудно. В числе прочего неоднократно звучала стоунзовская «Paint It Black», правда, Максу больше импонировали версии Эрика Бёрдона – у того скрипки распиливали время, превращая его в труху…

Гораздо больше пришлось повозиться со звездами. Звезды он намалевал тоже – на стенах и, само собой, на потолке. Трудно было решить, какую стену под какой участок неба отвести, ведь он имел дело не со сферой, а с несколькими перпендикулярными плоскостями. После того как Макс определился с проекциями, он стал переносить изображения из атласа звездного неба в точном соответствии с координатами. Вероятно, кто-нибудь мог усмотреть в этом нечто маниакальное, но Голикову в его отнюдь не святой простоте гораздо более маниакальным казалось, например, ежедневное присасывание к телеящику, наркотическую зависимость от которого он, хоть и с трудом, но преодолел.

Где-то с неделю он решал, что делать с окнами. Велико было искушение тоже закрасить их черным, но он вовремя сообразил, что рано или поздно это привлечет к его квартире ненужное внимание доброжелателей, которых настораживало и пугало все что угодно, только не то, что действительно должно пугать. В конце концов он остановился на очень плотных тройных шторах – всегда задернутые, они создавали вкупе со стенами и потолком почти полную иллюзию звездной ночи, в которой зияли беззвездные провалы.

Таким нехитрым (или хитрым – смотря на чей вкус и цвет) способом Голикову удавалось максимально отодвигать от себя сны. Конечно, это срабатывало далеко не всегда. Порой его заносило не туда, но искусственное звездное небо над головой (а еще с четырех сторон и, если уж на то пошло, то и под ногами) все равно было подобно ловушке, которая держала его тысячами якорей. У немногих из этих якорей были имена, знакомые с детства: Денеб, Регул, Альбирео, Спика, Альфард, – другие остались безымянными, но все они, насаженные на булавки своих координат, улавливали в незримые сети расчерченной и измеренной Вселенной микроскопический холодный камешек Земли, на котором ничтожный червь Максим Голиков по старой неизлечимой привычке отчаянно цеплялся за единственный сон…

Фаза 1/4

Макс обнаружил, что у него дрожат руки. Не от слабости, от возбуждения. Уже по пути домой он вспомнил слишком много, чтобы остаться спокойным. Книга Чинского, еще даже не открытая, послужила катализатором, заново запустившим химическую реакцию восстановления памяти. Но он ждал гораздо большего от найденного раритета, точнее, от его последней части – «Путеводителя». Ведь Максу не нужны были новые болезненные воспоминания. Ему нужна была новая жизнь – как в программе защиты свидетелей, только неизмеримо радикальнее. Можно изменить внешность, отпечатки пальцев, привычки, имя, биографию – но куда денешься от страха, который станет твоим спутником до конца дней? Пожиратель желудка, поджигатель нервов, выглаживатель извилин, он будет преследовать тебя повсюду, и ты не скроешься от него надолго, даже подсев на опасно эффективные «колеса», – он будет ждать тебя в конце любого залета, с удобством расположившись в пункте назначения и опережая тебя ровно на столько, чтобы ты нигде не чувствовал себя дома.

…Пес дернулся и всхрапнул. Может, это был предсмертный вздох, а может, ему, несмотря на защиту звезд, привиделся дурной сон.

Макс, будто сомнамбула, полез в карман, достал книжку Чинского и открыл ее наугад.

«…Тебе снится, что ты похоронил своего любимого пса. Ты убит горем, но ты чего-то ждешь, словно его смерть обещает. (Именно так и было напечатано: «смерть обещает». Точка.) Спустя некоторое время – очень непродолжительное по меркам Сегмента Белладонны – ты возвращаешься на его могилу. Вопреки мирской логике, тут успело вырасти дерево. Это тебя не удивляет, между тем дерево странное – прежде ты никогда таких не видел. Черные листья в виде сдвоенных ладоней свисают будто перчатки.

[Указание: 1-й перекресток. Здесь и далее выбирай темную фазу. При прохождении следи за кистями рук. Выбор подскажет инверсия. Осторожно: зеркала ведут к Колодцу теней.]

При ближайшем рассмотрении обнаруживается, что «листья» – это и в самом деле перчатки из черной кожи. Ты срываешь пару с ветки и надеваешь, желая предохранить руки; тебе предстоит грязная работа. За деревом ты находишь воткнутую в землю лопату, привязанную к стволу серебряной цепью. Ты начинаешь копать.

[Указание: 2-й перекресток. Найдешь золотую монету – немедленно уходи через Лиловую Комнату. Если встретишь в Комнате карлика, дай ему то, что он попросит. Ни в коем случае не отказывай. Сугубая осторожность!]

Начинай считать удары колокола, следи за печалью…»

Голиков резким движением закрыл книгу. По всему телу, словно роса на траве, выступил холодный пот.

Не далее как вчерашней ночью ему приснился карлик, правда, без всяких Лиловых Комнат. Где-то в отдалении раздавались гулкие удары колокола. Карлик был одет в женское платье, отчего его покрытое морщинами и, несомненно, мужское лицо с треугольными, точно у акулы, зубами выглядело еще более отталкивающим. И – да: этот уродец попросил его о чем-то, вот только Макс не помнил, о чем. Не исключено, что это была пустяковая просьба, но тогда почему сейчас ему пришла на ум любовь?

«Следи за печалью». Голиков догадывался, что это не пустая фраза и не просто красивые слова. Любую сколько-нибудь сильную эмоцию он переносил из одного сна в другой, будто каинову печать, сохраняя в дьявольском калейдоскопе постоянство сродни шлейфу запаха, который держался долго, слишком долго для существа, желающего спрятаться. Кто лучше знал об этом, чем ищейки и охотники Герцога? Если бы дело обстояло иначе, до сих пор были бы живы союзники Макса: Клейн, слепоглухонемой проводник («Но он ведь исчез, а не умер у тебя на глазах»), Савелова, Зомби…

– Зомби, – негромко произнес Голиков вслух.

Пес медленно повернул голову в его сторону. В полумраке коридора у Макса появилось ощущение, что он разговаривает с белым призраком.

– Так это ты, сучий сын? Только не вздумай сдохнуть прямо сейчас.

То, что, открыв наугад книгу Чинского, он наткнулся на отрывок, где шла речь о дохлой собаке, нисколько его не удивляло. Слишком многое из пережитого заставило убедиться: кажущееся совпадение – всего лишь хорошо замаскированная неизбежность.

– Ну и что мне с тобой делать?

На самом деле вопрос стоял немного иначе: что нам с тобой делать?

Он не ждал ответа ни от пса, ни от себя, а теперь, после того, что он прочел (и это было самое неприятное), он не рассчитывал найти ответ и в «Путеводителе». У него не осталось сомнений в том, что он получил предупреждение, но никаких готовых ответов не будет. Ответы придется добывать где-нибудь в долбаной Лиловой Комнате, считая удары какого-нибудь долбаного колокола, следя за своей долбаной печалью и… дав долбаному карлику (или все-таки карлице?) то, чего он попросит. Даже если это будет «немного любви».

Поскольку в его случае ответы были равнозначны выживанию, крайне туманные перспективы, мягко говоря, не вдохновляли. В его голову даже закралась крамольная мысль: «А стоило ли покидать Белую Комнату, Голубую Комнату, Мягкую Комнату, Болотно-зеленую Комнату С Коричневой Каемочкой – и какие там еще были в психушке?…»

«Стоило», – сказал он себе. Ради одного-единственного – возможности выбирать. В эту самую секунду, а также в следующую, у него еще был выбор: выпить чаю, прикончить пса, накормить пса, лечь спать, чтобы побыстрее оказаться на первой развилке («здесь и далее выбирай темную фазу»), не делать ничего, ожидая, пока первый ход последует с Той Стороны…

Но жизнь не так проста. Взамен примитивного древнего рабства она подсовывала всем желающим непрерывное рабство иллюзий. Голиков был не из тех, кто с жадностью хватает брошенную приманку (охоту к этому ему давно отшибло), однако надо быть святым, чтобы совсем избежать искушений. Не избежал их и он. Недаром на могилах пишут: «покойся в мире». Покой – это и есть последнее искушение. После нескольких кругов психоделического ада, намотанных сначала на грязных улицах Харькова, затем среди райского крымского пейзажа, позже в раскаленной пустыне под Лиаретом и, наконец, в наглухо замкнутой безысходности больничных коридоров, его тоска по покою была столь же сильной, как у иных – любовь к богу. Это уже граничило с влечением к смерти – подспудно он понимал, что, пожалуй, только смерть обеспечила бы ему вожделенный покой. У нее был только один недостаток – необратимость. Она начисто лишала свободы выбора, а свобода неизменно стояла номером вторым в его личном списке искушений.

Но сейчас он получил взаймы несколько минут или даже часов покоя. Кто был его кредитором? Об этом Макс старался не думать. Он собирался по возможности просто прожить оставшееся время, извлекая бытие из самых простых вещей и действий. Это был почти дзен. Он был голоден – и он поел каши из овсяных хлопьев, а больше ничего съедобного в доме на тот момент не нашлось. Ему захотелось выпить – и он выпил, обнаружив под кроватью полбутылки водки. С не меньшим удовольствием он отлил.

Псина, похоже, прониклась таким же состоянием. Во всяком случае, бультерьер сожрал сваренную и на его долю овсяную кашу. Правда, для этого Максу пришлось помочь ему встать на лапы, но зато потом он еще дважды наполнял миску. Голиков счел это хорошим знаком, хотя меньше всего был расположен дразнить судьбу. Живой, полуживой или дохлый – пес вряд ли мог отменить его участие в дерьмовой игре с убийственными ставками и картами, которые в течение каких-нибудь суток многократно меняли масть.

Фаза 1/5

Это началось вскоре после полуночи.

Но вечер (слава тебе господи) получился достаточно долгим. Голиков успел немного опьянеть, протрезветь, смазать раны пса йодом, на что тот отреагировал подергиваниями лап и недовольным рычанием, но до попыток укусить дело не дошло. Макс успел даже послушать несколько песен «Betty» – доисторической банды, под музыку которой можно было на пару секунд почувствовать себя восемнадцатилетним. Не устояв перед соблазном, он еще разок заглянул в «Путеводитель». Читать сначала не имело смысла – он был, конечно, варваром в этих делах, но не новичком. Снова открыл книгу наугад и прочел нечто такое, после чего уже не мог заснуть – больше нельзя было доверять нарисованным звездам. Всякое укрытие до ужаса легко трансформировалось в ловушку; единственный шанс уцелеть – вовремя заметить начало превращения.

На одной из последних страниц, среди комментариев Чинского к главе «Пятое измерение», он наткнулся на такой пассаж: