Глаз урагана

– Ему что-то угрожает? – спросил он, разомкнув одеревеневшие губы.

– Бессмысленный разговор, – оборвал его старик. – Он в смертельной опасности. Если вы этого до сих пор не поняли, значит, вы просто слепой кретин. Даже сейчас, пока мы здесь болтаем, может произойти все что угодно. Самое худшее. Время – не только деньги, и я не блефую. Мое предложение таково. Я принимаю на себя все расходы и заботы по его воспитанию. Я богат и обладаю кое-каким влиянием. У меня обширные возможности, которые намного превышают возможности средней семьи. Ваш сын не будет ни в чем нуждаться. Но главное – его будут хорошо охранять. Вы и ваша жена получите приличную компенсацию. Очень приличную. Речь идет о шестизначных суммах, с помощью которых вы, надеюсь, сумеете реализовать любые ваши мечты, желания и планы. В конце концов, заведете другого ребенка. Да хоть пятерых!.. Вам, вероятно, кажется, что я предлагаю вульгарную сделку, но мне некогда обсуждать каноны обывательской морали.

– Другими словами, вы хотите купить у меня моего сына?

Старик поморщился и резко махнул рукой, будто отметал подобные трактовки ввиду их примитивности и при этом ему крайне досаждала человеческая ограниченность. А отцовский гнев и вовсе был лишней эмоцией, пережитком дикости.

– Я сделаю вашего сына тем, кем он может стать потенциально. Извините за прямоту, но с вами он – даже если выживет – останется недоразвитым калекой. Я, конечно, имею в виду не физический аспект. Что же касается купли-продажи… Вы и его мать получите право встречаться с ним несколько раз в год в тех местах, которые будут определены моими людьми, и, разумеется, под их охраной…

Это звучало так нелепо (по крайней мере в первые секунды), что Марк не знал, что делать – засмеяться, дать старику по роже или просто послать того подальше и вернуться в зал, где рассеиваются любые наваждения, кроме музыки… Гнев и впрямь испарился; осталось только ощущение дикой неловкости, словно его попросили совершить нечто непотребное при свидетелях и за деньги.

– У меня другое предложение, – сказал Марк, выбрасывая сигарету в урну. Он успокоился настолько, что мог связно соображать. – Сейчас вы уходите и никогда больше здесь не появляетесь, не говоря о том, чтобы приблизиться к моей жене или сыну. В этом случае я не буду заявлять в милицию и забуду о нашем разговоре. И даже ничего не скажу Малышу.

Малыш – это была кличка того самого вышибалы, смахивавшего на хорошо одетую и чисто выбритую гориллу, который пять минут назад курил возле задней двери.

Старик впервые позволил себе бледную улыбку. Но не превосходства, а скорее сожаления. Он был явно разочарован в собеседнике. Он отступил на два шага и поманил Марка пальцем, приглашая заглянуть в бетонный аппендикс, где был установлен распределительный щит.

Марк заглянул. Там сидел Малыш, привалившись спиной к стене. Он выглядел вполне благополучно, но при этом, судя по всему, находился в безусловной и длительной отключке. Под прикрытыми веками поблескивали свинцовые белки. Марк присмотрелся повнимательнее и убедился в том, что Малыш дышит. На его огромной бритой голове и иссеченном шрамами грубом лице не было ни малейших свежих повреждений.

Сам собой возникал вопрос: каким образом старик или его сопровождающий вырубили эту боевую машину, которая когда-то уложила на пол восьмерых не самых слабых ребят на глазах у Марка и еще пятерых свидетелей? Кстати, на тот подвиг Малышу понадобилось меньше минуты. Сейчас же подобная неприятность случилась с ним самим – только все произошло мгновенно и бесшумно.

Марк был впечатлен, но если они думали, что такие дешевые способы давления эффективны, то ошибались.

– Я не хочу продавать своего сына, – сказал он, испытывая только опустошенность и уже понимая, что эти люди вряд ли оставят его в покое. Они были опасны, по-настоящему опасны. Он чуял это нутром. А значит, придется как минимум забыть о спокойной упорядоченной жизни (теперь его жизнь вплоть до этого утра действительно казалась ему спокойной и упорядоченной, несмотря на сбитый ритм и ночной угар!). Объяснения с милиционерами – тоже далеко не самая приятная процедура. Так что при любом раскладе его не ожидало ничего хорошего.

Старик вздохнул и принялся втолковывать ему с выражением бесконечного терпения на лице, словно имел дело с пациентом психушки:

– Вы предпочитаете, чтобы он погиб? Сколько раз его жизнь подвергалась непосредственной опасности, начиная с того случая в парке? Шесть? – («От кого он узнал?! Не от Динки же!» Кроме того, шесть – это было совершенно точное число. Марк помнил каждый эпизод, ведь такое не забывается до гробовой доски. Выходит, они знали о нем все. Кошмар!) – Вам не кажется, что шесть потенциальных смертей – многовато для семилетнего ребенка? Вы возразите, что на него никто не покушался, что всякий раз это было всего лишь случайностью, трагическим стечением обстоятельств, не так ли? Поверьте мне, вы ошибаетесь. Ваши заблуждения могут стоить ему жизни. Дело даже не в статистике или теории вероятности. Не хочу пугать вас, дорогой мой, но вы столкнулись с вполне сознательными действиями…

Марк бросил взгляд на часы. Ему пора было возвращаться. Он опаздывал уже на пару минут. Хотя какой, к чертям собачьим, сейшн после такого разговора?! Надо срочно позвонить домой, убедиться в том, что с Диной и Яном все в порядке. И думать, думать, что делать дальше. Друзья, гостиница, отпуск?..

И опять старый хрен будто прочел его мысли.

– Без нашей помощи вы пропадете. Все трое. Упорство бессмысленно и губительно. Давление будет нарастать. В конце концов вашего сына достанут. Где угодно. Это сломает или убьет вас, не говоря уже о вашей жене. Я предлагаю вам другое: благополучную жизнь до старости и полную реализацию способностей вашего сына. Что вы выберете?

Старик неоднократно намекал на некие «способности». До сих пор Марк надеялся, что все в пределах нормы. Он ненавидел крайности. Его сын – парень как парень, если судить о нем трезво и без родительских соплей.

– Почему именно он?

– Я же сказал: полная реализация. Вы замечали какие-нибудь странности?

О да. Он замечал. Вот, например… Нет, сейчас не время для воспоминаний, хотя кое-что он помнил до мельчайших подробностей. Однако не обсуждал этого даже с женой. На подобные разговоры у них было установлено что-то вроде негласного табу. Старик хладнокровно разбивал хрупкую скорлупу его защиты. Но то, что замечал Марк, заставляло его жалеть сына, беспокоиться о его физическом здоровье, уязвимой психике и такой немаловажной штуке, как взаимопонимание.

Пока взаимопонимание было полным (по крайней мере, днем), однако Марк знал, что существует некая тайная комната (в душе? в голове?), а там, за неосязаемой дверью, – чернота и полная неизвестность. Ему казалось, что маленькие «странности» сделают его сына беспомощным и бесконтрольным, обрекут на одиночество и изоляцию в будущем; старик же намекал на некую скрытую силу (при условии, что Марк правильно понял своего визави, а тот не был сумасшедшим или богатым ублюдком, ищущим экстравагантных развлечений).

Но если все сказанное – ложь, то совершенно несуразная, бесцельная и бесполезная. Непонятно, кому и зачем это надо. Впрочем, Марк уже получил первые доказательства того, что старик не лжет. И во что тогда он вляпался, не ощущая за собой ни малейшей вины? С возрастом он приобрел стойкое отвращение к авантюрам. Сейчас отвращение стало почти физиологическим.

– Возвращайтесь домой, – мягко посоветовал старик. – Мы обо всем позаботимся. Зейгера я беру на себя. – (Зейгер был номинальным владельцем клуба. Кто стоял за ним, Марк не знал.) – Поговорите с женой, постарайтесь ее убедить…

– Разве я непонятно выразился?

– Вполне понятно. Но ваше сопротивление только ухудшит положение вещей. Есть то, чего невозможно избежать.

«И все-таки я попытаюсь», – подумал он. Что сделать, чтобы они оставили его в покое? Он туговато соображал после бессонной ночи.

– Мне надо работать. Я подумаю.

– У вас нет на это времени. Боюсь, что в любом случае мы будем вынуждены выполнить свой долг.

Фанатики, решил Марк. Наихудшая разновидность. Даже хуже помешанных. С такими невозможно договориться. И такие не откажутся от попыток добиться своего. Все остальные люди для них – мусор, прах под ногами, досадная помеха. «Долг!» В чем состоит их долг? И где гарантия, что долг этот правильно понят?..

Отчаянно не хотелось подставлять им спину. И все же он сделал шаг вперед, и они расступились, пропуская его. Что дальше? Положат его рядом с Малышом и отправятся к нему домой? Это не исключалось…

Пока он шел по коридору, все время ожидал некоего враждебного действия – не удара по затылку, конечно, а чего-то более тонкого. Может быть, даже слов, которые будут произнесены ему вдогонку и станут последней каплей…

Впрочем, старик и так заронил поганое семя, а из этого семени уже успели прорасти страх и растерянность. От былого меланхолического благодушия не осталось и следа. Ядовитое жало засело в мозгу, отравляя существование. Марк был выбит из колеи и завяз в топкой грязи на обочине. Именно в таком состоянии обычно совершаются глупости. Сознание этого парализовало волю. Нарастало отвращение к себе. И возникало совсем уж нелепое чувство вины. Перед кем? Перед женой и сыном. Особенно перед сыном – ведь тот казался таким слабым и беззащитным. «Да, я спасал его пару раз, но смогу ли я защитить его от этого?» Ответ был ясен. Марк ничего не мог противопоставить невнятной угрозе. Она притаилась где-то внутри бездушного механизма, состоящего из миллионов роботизированных существ – и все они искали выгоды и наслаждений. За пределами ближайшего окружения происходили вещи, которые Марк не мог контролировать. Жалкий обыватель…

Он завернул на кухню, где находился ближайший телефон, и схватил трубку. Людочка, готовившая закуски, подмигнула ему, но Марк вряд ли вообще ее заметил. По пути он задел стопку подносов, и те рухнули на пол с металлическим грохотом. Марк даже не обернулся. Людочке показалось, что он малость не в себе. Но и не под кайфом – слишком собран и сосредоточен.

Марк набрал свой домашний номер, потом оглянулся и неожиданно послал Людочке воздушный поцелуй. «Я все уберу», – сказал он после третьего длинного гудка, ожидая, что Дина вот-вот снимет трубку. После пятого гудка он решил, что она уже спит. После двенадцатого стало ясно, что ее нет дома. Или отключен телефон. Оба варианта Марка категорически не устраивали, ибо открывали простор для различных домыслов и подозрений.

На всякий случай он перезвонил. Снова была засасывающая пустота между гудками, а сами гудки – будто механические вопли тревоги, заблудившиеся в проводах… Может, все гораздо банальнее? Она могла пойти к кому-нибудь из своих бесчисленных приятелей или подруг и заперла дома Яна, а тот спит крепко.

Даже слишком крепко.

При мысли об этом Марка прошиб холодный пот. Он бросил трубку, про себя послав Динку к черту. Хорош он будет, если начнет обзванивать своих друзей, разыскивая жену в новогоднюю ночь! Впрочем, оставить сына одного – это так не похоже на нее. Он не мог упрекнуть ее в отсутствии должного внимания к ребенку и пренебрежении семьей…

«Не будь самоуверенным болваном! – сказал он себе. – Ты испортил ей третий праздник подряд. И ты думаешь, что она не найдет, с кем развлечься? Желающих хоть отбавляй…»

Ну так поезжай и убедись сам, подсказывал маленький сволочной двойник. Но он ведь не о жене беспокоился, а о сыне. Как там говорил старик – «Пока мы с вами болтаем, может случиться все что угодно»?..

Тут Людочка пристала к нему с вопросами: «Эй, все в порядке? Почему такой бледненький? Что это с тобой, лапуля?»

Он нервно засмеялся.

– Сам еще не знаю…

– Кофе выпьешь?

– Некогда. Труба зовет… Устал, как собака, – неожиданно для самого себя пожаловался он.

– Понимаю. Я тоже с копыт валюсь. Пару часов осталось. Эх!.. – она сладко потянулась, предоставляя Марку возможность полюбоваться тем, как взыграли спелые грудки под тонкой тканью клубной униформы. – Зато потом возьму неделю отпуска. Шеф обещал.

– Что будешь делать? – («О чем я треплюсь? Разве это меня интересует хоть в малейшей степени?!»)

– Махну со своим парнем на лыжный курорт.

– Неплохо. Я его знаю?