Страна слепых, или Увидеть свет

Кое-где искрят контакты. Попахивает большим пожаром. Похоже, у меня мало времени.

Тем не менее достаточно, чтобы рассмотреть карту, которую сунули мне в карман. Или открытку. Или еще какой-нибудь кусок дерьма…

Рисунок без полутеней в темно-лиловых тонах, с обведенными контурами, что-то похожее на кадр из комикса. Аллея ночного парка. Горит фонарь. Скамейка на переднем плане, но не на свету. Почему-то я уверен, что все детали имеют значение. На скамейке сидит то ли женщина, то ли подросток – признаки пола теряются в складках подпоясанного веревкой балахона. На груди медальон в виде диска с пятиконечной звездой. За спинкой скамейки стоит фигура в саване. Нет, скорее в монашеском одеянии. Капюшон поднят. Под капюшоном нет лица. Ничего, кроме темноты. Стоящий закрывает ладонями глаза сидящего. Игра «Угадай, кто пришел». Кажется, я ничего не упустил. А, вот еще надписи очень мелкими, на пределе различимости, буковками по верхнему и нижнему краям карты: «Санта-Клаус приходит ко всем».

Значит, все-таки открытка. Кладу ее обратно в карман. Надо будет подумать об этом на досуге. Хотя уже сейчас точно знаю: совпадение имен, пусть даже частичное, мне совсем не нравится. Хватило бы одного раза, чтобы клиент помучился, пытаясь поймать за хвост ящерицу. Два раза – явный перебор. Чувствую себя обворованным – как если бы кто-то украдкой залез в мою голову и выудил из нее сны.

В глубине помещения с треском вспыхивает электрическая дуга, рассыпая снопы искр. От нее загорается свисающая драпировка. Огненные дорожки весело разбегаются в стороны. Пахнет озоном. Пора на выход.

Продираюсь через хитросплетение канатов. Скрипят сочленения и блоки. Позади что-то падает, и вся эта потерявшая пальцы гигантская колыбель для кошки приходит в угрожающее движение.

Пламя стремительно распространяется. Хрупкое равновесие нарушено. Ловушка пожирает саму себя. Я же выскакиваю в темный коридор. Сюда огонь еще не добрался. Дважды сворачиваю – никаких мыслей, бегу вслепую, на чистом инстинкте. Почуяв близость свободы, разгоняюсь в узкой кишке. Всей своей массой пробиваю баррикаду из полусгнивших ящиков, а заодно и ветхую заколоченную дверь.

С грохотом вываливаюсь наружу, в ночь, прохладу и дождь. Шум уже не имеет значения – «кроты сюда не приходят». Что-то подсказывает мне: парк – место ничуть не более приятное и полезное для рассудка, чем здание театра. Но, пока есть возможность, с наслаждением глотаю чистый воздух. Дождь – будто холодный компресс на лоб. Медленно остываю.

Подношу к глазам руку – на запястье мерцает циферблат часов. Механизм, имеющий столетнюю гарантию, исправно передвигает стрелки, и те показывают два часа. Надо полагать, после полуночи. С ума сойти – с тех пор как я сунулся в этот долбаный дом престарелых для призраков, прошло больше половины суток. А мне казалось, от силы минут двадцать. Не помню, чтобы хоть раз мочился. Проклятый иллюзион. Я потерял уйму времени и продолжаю его терять. Теперь парню точно крышка.

Нет причин торчать здесь. Парк ждет, разбухший от темной влаги. И от того, что там еще притаилось… По крайней мере, есть шанс оставить кротов в дураках.

Бреду по колено в густой траве. Через минуту обе штанины промокают насквозь, и ноги становятся тяжелыми, будто к ним привязали гири. Надо выбираться на аллею.

Ломлюсь через кусты, точно медведь-шатун. Мешает канистра, но бросать ее не собираюсь – если, конечно, не придется отстреливаться из обеих пушек.

Врезаюсь во что-то металлическое. Ограда или скамейка. Застываю. Вокруг тьма кромешная; когда же включится наружная подсветка? Или огонь тоже был иллюзией?

Жду, стараясь потише дышать. Больше ничего не остается. Намок, ни черта не вижу. Легкая добыча, а бессилие выводит из себя. Каждая секунда может оказаться последней. Резиновое время растягивается, как лапы чудовищ в кошмарном сне.

Наконец понемногу разгорается зарево пожара. За деревьями по-прежнему ничего не видно, но каждая капля дождя становится микроскопической линзой, преломляющей далекий свет. В этом эфемерном сиянии различаю уходящую в обе стороны аллею, фонарные столбы, скамейку.

Знакомая картинка. Не хватает только парочки играющих в «Угадай, кто пришел». Впрочем, до меня тут же доходит, что я и есть один из них. Кто сказал, что гадание – обман? А ведь с меня не взяли ни гроша. Спасибо, красные перчатки. Я даже готов претерпеть чужие ладони у себя на глазах – ради того, чтобы конце концов увидеть все в истинном свете.

А если открытка – предупреждение? Тем более спасибо. Санта-Клаус придет? Ну что же, сказано вполне внятно. Хрен с ним, пусть придет хоть кто-нибудь! Под капюшоном нет лица, и, как свидетельствуют виденные мной скелеты и трупы, слишком многие перед смертью так и не поняли, кто сыграл с ними втемную в конце их жалкой жизни. С чего я взял, что окажусь счастливым исключением?

Надо идти дальше, однако стою, будто прикованный к месту. Чего-то не хватает, чтобы сложить мозаику и закрыть тему. Что-то еще было на картинке. Что-то, ускользнувшее от внимания.

Достаю открытку. Нет, слишком темно. Пытаюсь восстановить изображение в памяти. Аллея. Ночь. Фонарь. Скамейка. Бессмысленный и тусклый свет…

Может, дело в фонаре? Изучаю натуру: ряд темных столбов, смахивающих на виселицы с поникшими головами фонарей. Не нахожу подсказок. Но и уйти не получается. Тем временем уже запылала крыша театра, и в парке стало значительно светлее.

Снова пытаюсь поймать ускользающий смысл, изучая кусочек картона. Волосы на голове начинают шевелиться. Это не имеет отношения к ветру. Это, наверное, имеет какое-то отношение к электричеству. Во всяком случае, из глубины парка надвигается что-то вроде блуждающего разряда.

Навершия фонарных столбов вспыхивают подобно огням Святого Эльма на мачтах корабля. Но откуда, черт подери, я хоть что-нибудь знаю о кораблях?! А что говорят мне слова «Святого Эльма»? Ладно, придет Санта и все объяснит… Я вижу переливающееся мерцание жидкого света – подобие полярного сияния, только не в небе, а ближе, гораздо ближе – в кронах деревьев. Красота такая, что захватило бы дух, если бы мне вдруг расхотелось жить.

Ох, мать моя женщина, надо сматываться отсюда, но куда? Сзади – пожар, по сторонам – кроты, впереди – вот это. И не в кого стрелять. Совершенно.

Взгляд возвращается к открытке. Кажется, надписи – чистая правда. Санта-Клаус пришел и ко мне. Полный и окончательный Санта-Клаус…

Вокруг с треском сворачиваются и чернеют листья. В голове гудит; на руках гроздьями повисли голубоватые искры. Красиво до чертиков – будто надел перчатки из горячего инея или звездного света… Пистолет нагрелся, канистра тоже. Кажется, я близок к тому, чтобы устроить себе красивые похороны с фейерверком.

В панике шарю глазами по рисунку. Только сейчас замечаю едва обозначенный легкими штрихами прямоугольник под скамьей, справа от ног сидящей фигуры. Удивляясь своей тупости, постигаю, на что намекал художник. Бросаю канистру, сую пушку в карман. Хватаюсь за скамейку.

Неподъемная, сволочь. Да и вросла в землю вдобавок. Пытаться сдвинуть – занятие бесполезное. Тогда наваливаюсь на спинку, надеясь опрокинуть. Выдираю из грязи. Скамейка падает в траву, задрав кверху чугунные лапы.

Ковыряюсь в многолетних напластованиях мусора. Аллея наполняется шипением – это испаряется вода в лужах. И не только. Вода испаряется повсюду, где она еще осталась. Дождь идет по-прежнему, но капли исчезают, не долетая до земли. Аллею покрывает ковер из опавших свернувшихся листьев. Чувствую себя так, будто у меня за спиной восходит невидимое палящее солнце. Вспоминаю, что Черное Солнце – божество кротов… если верить кротам. Перед смертью даже твари говорят правду. Значит, время правды наступает, когда становится слишком поздно?

Есть! Нащупываю металлическую скобу. Ломая ногти, откидываю ее. Готов к худшему – к тому, что петли проржавели и скоба останется у меня в руке. Собрав оставшиеся силы, тяну на себя.

Крышка поддается с чавкающим звуком. Из отверстия тянет влажным холодом. Приятный контраст – ведь от собственной рожи можно прикуривать.

Хватаю канистру, пока не взорвалась. Достаю пистолет, без которого руке так одиноко. Ныряю вниз, не задумываясь о последствиях. Терять нечего, разве что пропущу предсмертное видение. А если рай и преисподняя вдруг поменялись этажами, то придется ангелам подождать еще немного. Но жертву в виде отсрочки вечного блаженства я готов принести. Спрашивается – ну не дурак ли? Кто же тебе ответит…

Неужели и ад пока меня отпускает? Что-то подозрительно легко. Знать бы кому – поставил бы свечку.

Каменные ступени, узкий наклонный коридор, ведущий в глубину подземелья. Ход с арочным сводом. Вода хлюпает под ногами. И не испаряется – вот что главное.

Кладка здесь такая старая, что, кажется, все может обвалиться от слишком громкого звука. В пяти шагах уже царит мрак, и эта дистанция быстро сокращается. Удаляясь от люка, окончательно отрезаю себя от света.

Бреду на ощупь, то задевая стены плечами, то низкий свод – головой. Смотрю на циферблат часов – двенадцать радиальных штришков фосфоресцируют во мраке. Симметрию нарушают стрелки, вырезающие аккуратную четверть. После атаки голубых огней они сияют гораздо ярче. М-да, не хватануть бы мне лучевую болезнь… Ладно, если механика не врет, а я не свихнулся, сейчас три часа ночи. Это что же получается? Скоро сутки как не жрал и не пил, но не чувствую ни голода, ни жажды. Вот жалость к сопляку испытываю. Когда о нем вспоминаю.

Иду вслепую. Две сотни шагов по щиколотку в вонючей воде.

А потом впереди вспыхивает огонек зажигалки.

7

Признаться, мелькнула безумная надежда, что это Санта. Кто еще мог прийти на помощь, вернувшись из небытия, – так вовремя, когда одолела безысходность, и так обыденно и спокойно, словно выполняя привычную работу? Спасти напарника, окруженного кротами? Плевое дело: вращаешь колесико, высекаешь искру, делишься своим светом – и все проблемы позади. Ну, почти все. Вам обоим остается выбраться из подземелья и найти машину, в баке которой достаточно горючего, чтобы смотаться из города…

Мгновение спустя надежда сдохла. Я знал, что мертвые не возвращаются, все это чушь собачья, не более чем острая вспышка тоски по Санте. Сперва я увидел руку, державшую зажигалку, а затем и лицо того, кто ждал меня, обманув мои ожидания.

Несмотря на мрак подземелья, мальчишка так и не снял свои чертовы очки. Резкие колеблющиеся тени состарили его лет на пятьдесят; глубокие морщины пролегли от крыльев носа к уголкам рта. Он превратился в жутковатого лилипута с плавящимся восковым лицом. Впрочем, таким он казался недолго.

Испытывал ли я радость и облегчение? Ну, наверное. Но гораздо сильнее было чувство тревоги. И, конечно, никуда не делось подозрение, что меня используют. А «награда» за это всегда одна, без вариантов: валясь с ног от усталости, ты приходишь туда, где тебе обещана теплая мягкая постель. Падаешь, содрав с себя заскорузлую рубаху и грязное белье, но вдруг ощущаешь цепенеющим телом холод и твердость могильной плиты. И не только снаружи, вот что неприятнее всего.

Когда я подошел поближе, стало ясно: парень не случайно торчит именно здесь. Он ждал меня на перекрестке; это была гарантия того, что никто не заблудится. Что я не проскочу мимо. Что мы встретимся во владениях темноты и выйдем из подземелья тем же путем, которым он пришел сюда. О том, как он нашел это место, вычислил мой маршрут и время встречи, сейчас лучше не думать. В голове и без того была каша: сначала театр с маскарадом, привидениями и безумным иллюзионом, затем блуждающая электростанция, которая едва не поджарила меня заживо… Маленький ублюдок вдруг обнаружил свое прежде незаметное, но совсем не маленькое превосходство, которому я не мог найти объяснения. А все, чему я не мог найти объяснения, подтачивало мой и без того крайне шаткий рационализм, за который я все еще цеплялся, как за последнее внятное правило игры в сумасшедшем мире.

* * *

Никакого сомнения: он знал дорогу и не был сомнамбулическим посланцем, приведенным на перекресток некой таинственной силой. Теперь я из ведущего превратился в ведомого. Пока мы пробирались через клоаку, он лишь изредка пользовался зажигалкой, экономя бензин. У меня сложилось впечатление, что у него в башке запечатлена надежная карта и он помнит число шагов, пройденных им от одной развилки до другой.

Я думал, мальчишка обессилел после многих часов без еды и питья и придется тащить его на себе, но он уверенно двигался в лабиринте узких проходов на несколько шагов впереди, поддерживая темп, который оказался чрезмерным для меня. Когда я остановился, чтобы перевести дыхание, он сразу же вернулся. Огонек зажигалки вспыхнул снова. Какая трогательная забота… Его лицо было непроницаемым. А мое – вряд ли.

Проклятое любопытство возобладало над скребущим по самолюбию чувством неполноценности. Я спросил:

– Как ты узнал, где нужно ждать?

Он предъявил костяшку домино, которую до этого зажимал в кулаке. Между прочим, мой подарок. Я пригляделся к точкам на костяшке. «Пять – один». Ну и что это означает? Парень, я ненавижу эти игры в молчанку. Будь ты постарше, я бы вытряс из тебя ответ. Впрочем, дело было даже не в возрасте. Единственное, что меня останавливало, это пустячок, которым я не мог пренебречь: своим появлением щенок, вероятно, спас мне жизнь.

Поэтому я не задал другого вопроса, ответ на который интересовал меня не меньше: где он взял зажигалку?