Крыса в храме. Гиляровский и Елисеев

– Теперь я знаю, – с горечью проговорил профессор, – что в смерти Веры виноваты именно вы трое. Борис – больше всех. И – я… Я тоже виноват. Прошу вас, уходите.

Молодые люди поднялись с недоуменными и потрясенными глазами. Молча они прошли в прихожую. Потом послышался звук закрывшейся двери. Профессор подошел к дивану и рухнул на него. Я вышел из кабинета и сел в освободившееся кресло.

– Я могу сейчас уйти, Павел Ильич, если вам необходимо побыть одному.

– Нет, – простонал профессор, – не уходите. Расскажите мне все.

И я рассказал ему, что произошло в магазине Елисеева, опуская только те подробности, которые не касались его дочери. Мураховский слушал, опустив голову.

– Павел Ильич, – сказал я наконец, – у меня будет к вам несколько вопросов. Если можете, то ответьте на них, пожалуйста.

– Зачем? – спросил он, не поднимая головы.

– Затем, что я хочу восстановить честное имя вашей дочери. Чтобы ее не считали самоубийцей. И чтобы люди, которые косвенно стали причиной ее гибели, понесли хоть какое-то наказание.

Мураховский впервые поднял глаза и посмотрел на меня.

– В таком случае наказание должен понести и я, – сказал он. – Ведь и я косвенно виновен в гибели Верочки.

– Но вы уже понесли самое страшное наказание, – деликатно возразил я. – Ведь вы лишились своего ребенка. Нет, я говорю о других.

Профессор покачал головой.

– Нет, Владимир Алексеевич, вы не понимаете…

– Не понимаю? Что? Что это именно вы рассказали Вере про то, как в молодости со своими товарищами собирались на революционные сходки в подвале этого дома? Что вы рассказали про потайной ход из соседнего здания? Про то, как ваши друзья изображали Красного Призрака, чтобы отпугнуть случайных прохожих?

– Откуда вы все это знаете?

– Про то, – продолжал я, – как ваши товарищи выгораживали вас, активного члена кружка, автора прокламаций, на следствии?

Мураховский с изумлением посмотрел на меня.

– Про что еще я не понимаю? Про то, что через много лет вы собрали своих студентов, чтобы возродить тот революционный кружок? Вот этих, которые сидели в вашей квартире, когда я вошел.

– Нет! – крикнул профессор. – Нет! Это была уже их идея! Да, я действительно рассказывал им о революционерах семидесятых, о народовольцах, о смельчаках! И о нашем кружке тоже, да. Это происходило так естественно – ребята приходили ко мне на дополнительные занятия – я сам предложил им это, только тем, у кого нашел хорошие способности и свободу мысли. Да, это были не обычные университетские лекции. Никакой цензуры! Никакой программы! Никаких косных установок министерства образования! Да! Я и сам чувствовал, как молодею с этими ребятами, которые могут видеть намного глубже и дальше, чем большинство наших заслуженных академиков! И конечно, я рассказал им и про кружок, и про Красного Призрака, и про наши способы проникать в здание. Про потайные ходы.

– Ходы? – переспросил я. – Разве он не один?

– Один? Нет, их было больше. Я знал два. Но мой товарищ, Сережа Красильников, знал третий. Знал, но не говорил нам, где он. Ему нравилось появляться неожиданно, практически ниоткуда.

– Так-так! – сделал я зарубку в памяти. – Вы можете мне нарисовать, где эти ходы начинаются? И куда ведут?

– Да, конечно. – Профессор принял в руки мой блокнот и карандаш, которые я достал из кармана. – Я уже рисовал их для ребят, но никогда не предполагал, что они рискнут… – Он начертил на странице план подвалов и указал два потайных хода.

– И последний вопрос, профессор, почему вы чуть не ударили Бориса? – спросил я, засовывая блокнот в карман.

Мураховский помрачнел.

– Вера поначалу не заходила на эти мои занятия со студентами. Но потом увидела Бориса и полюбила его. С тех пор она присутствовала на каждом подобном занятии. Я уверен, что Борис вовлек и ее в этот кружок. Я видел его глаза, когда замахнулся. Он прекрасно понимал, почему я это делаю. На его лице не было удивления. Только вина!

– Вы знаете, где живет Борис? Я хочу с ним поговорить.

Я нашел пролетку у обочины – Иван весело переговаривался с молодой кухаркой купца Захарова. Но пришлось оторвать его от столь приятного и многообещающего занятия. Я велел ему отвезти меня на Каланчевку, где в «Генераловке», доме генерала Штерна, размещалось общежитие для студентов. Сам генерал Штерн уже двадцать лет как командовал чертями на том свете, а его наследники совсем не следили за состоянием дел в доме – лишь бы из университетской казны поступали средства за проживание иногородних студентов. В результате, как и во многих подобных благотворительных заведениях Москвы, большую часть обитателей теперь составляли «вечные студенты», давно уже отчисленные и зачастую давно уже не молодые люди, а также публика совершенно сомнительного характера – выгнанные с работы мелкие чиновники, артельщики со всех концов Московской губернии, мошенники, аферисты и прочие.

Я даже не стал заходить внутрь дома: искать в нем кого-то, не имея знакомого проводника, было бессмысленно – десятки квартир, сотни комнат, бесчисленное множество огороженных простыми занавесками углов. Как всегда, выручили сами местные обитатели, сидевшие группками в тени здания, – одни играли в карты, другие пили пиво или самодельную брагу, скорее второе, судя мутной жиже в бутылке со смытой этикеткой. Земля, плотно вытоптанная до каменной серости, была усеяна разным сором такого состояния, что его уже нельзя было употребить в дело, – черные от грязи клочки тряпок, бумажные обертки, втоптанные в прах мятые папиросные гильзы, какие-то ржавые пружины, и повсюду жестяные кругляшки – сорванные с горлышек водочных бутылок крышечки. Я остановился и стал рассматривать местных обитателей, которые по случаю жары примостились в тени дома. Мое внимание было скоро замечено, и лежавший прямо на земле тип в грязной серой рубахе, с криво подрезанной бородой и сломанным носом, крикнул:

– Эй, дядя, чего надо?

Я подошел, совершенно не опасаясь за себя, потому что в таких местах действовало неписаное правило – где ешь, там не гадишь. Воровать и грабить обитатели «Генераловки» ходили к Николаевскому вокзалу, а рядом с местом своего проживания не шалили – чтобы не злить полицию.

– Ищу тут одного паренька, – сказал я, снимая кепку и обмахиваясь ею. – Студента.

– А мы все тут студенты! – хохотнул мой визави.

– Моего кличут Борисом. Борисом Ильиным. У него еще есть друг – Сергей. Крепкий такой.

– Зачем тебе?

– Мое дело.

Кривоносый оглянулся, вытянув худую красную шею.

– Эй! Кулема, – позвал он паренька, сидевшего у самой стены. – Такого знаешь? Бориса Ильина? Студента.

– Цаплю, что ли? – отозвался парень.

– Сыщешь?

– Зачем?

– Вот, – повернулся ко мне кривоносый. – Законный вопрос.

Я кивнул и подошел к тому, кого звали Кулемой. Получив от меня двугривенный, он исчез в подъезде, а я приготовился ждать. Прошло уже минут десять, а Борис все так и не появлялся. Я собирался, простившись с двугривенным, идти на поиски сам, но тут из подъезда вышел Сережа. Увидев меня, он быстро подошел, засунул руки в карманы брюк и набычился.

– Опять вы? Кто вы такой и что наплели про нас Павлу Ильичу?

– Меня зовут Владимир Алексеевич Гиляровский, – сказал я спокойно. – Ничего про вас я профессору не плел, а рассказал ему правду о том, где и как погибла его дочь.

– Прыгнула с моста, – буркнул Сергей.

– Вовсе нет! Она упала из стенной ниши в магазине Елисеева, когда за ней погнались охранники.

Крепыш быстро моргнул.

– Как она там оказалась?

– Тебе лучше знать, – ответил я. – Ведь она изображала Красного Призрака.