Крыса в храме. Гиляровский и Елисеев

– Как это понимать, господин Гиляровский? Вы силой пытались ворваться на территорию, за охрану которой я отвечаю?

– Но позвольте, – возмущенно сказал я, – вчера в вашем присутствии Григорий Григорьевич сам пригласил меня осмотреть стройку. Вы не можете чинить мне препятствия!

Теллер повернулся к охраннику.

– Иди-ка, Потапенко, в свою сторожку, мы с тобой потом еще обстоятельно побеседуем. Понял?

Дождавшись, когда его подчиненный покинет нас, Теллер твердо посмотрел мне в глаза и тихо произнес:

– Вы же прекрасно понимаете, что я не могу брать в расчет вчерашние распоряжения Григория Григорьевича. Вы видели, что он был нетрезв. Уверяю вас, что уже сегодня он бы вас и на мизинец не подпустил к этой двери.

– А вот уж это – только ваше предположение, господин главный сторож, – раздраженно ответил я. – Вам вчера хозяин русским языком приказал меня впустить. Так что давайте, выполняйте приказ, пропускайте, а то я ведь и сам могу войти – как вчера, помните? И револьвер вам не поможет – не собираетесь же вы, в самом деле, стрелять в меня, Гиляровского, в самом центре Москвы? А?

Жилка на виске Теллера начала пульсировать вдвойне против прежнего. Он судорожно сжал кулаки, вероятно, собираясь меня ударить. Но я угрожающе приподнял свою трость, показывая, что без сдачи он не останется. Не знаю, чем бы кончилось дело, но тут в переулке застучали лошадиные копыта – с Тверской поворачивала карета с опущенными из-за жары занавесками. Теллер быстро разжал кулаки и отвернулся от меня, приняв спокойный и даже немного скучающий вид. Нетрудно было догадаться, что в карете явился тот, кто сейчас решит наш спор, – сам Елисеев.

Как только лошадь остановилась, Теллер подскочил к карете и распахнул дверцу, одновременно закрывая своим телом от меня пассажира, а ногой откидывая лесенку. Он явно хотел, чтобы Григорий Григорьевич, выходя, не обратил на меня внимания, но сам я не был предрасположен отступать в последний момент, а потому, как только из кареты появился черный блестящий цилиндр миллионера, громко поздоровался:

– Добрый день, Григорий Григорьевич! А меня тут ваши башибузуки внутрь не пускают. Говорят, вы вчера выпивши были, сами не ведали, что творили.

Теллер моментально побледнел и бросил на меня взгляд поистине нитроглицериновой мощи.

Сегодня Елисеев ничем не напоминал того, вчерашнего, хвастливого пьяницу из «Тестова». Нет, это был уже привычный публике владелец торговой империи – прямой, как Александрийская колонна, с зализанными назад светлыми волосами, строгим проницательным взглядом холодно-серых петербургских глаз, смотревших сверху вниз и чуть искоса. Если бы не тени под глазами и набрякшие веки, ни за что нельзя было бы догадаться, что миллионер еще вчера полдня пьянствовал, а ночь провел в объятиях своей очередной московской пассии.

Вероятно, все же такая собранность после бурного времяпровождения требовала от Елисеева недюжинного напряжения сил, потому что мой окрик заставил его вздрогнуть. Когда миллионер обернулся ко мне, я заметил капельки пота на лбу – у самых корней волос.

– Простите, – сказал он тем не менее ровным голосом. – Вчера я действительно позволил себе немного лишнего. Впрочем, мои, как вы говорите, башибузуки отлично знают, что я никогда и ни при каких обстоятельствах не забываю о данных обещаниях. Да-да, я прекрасно помню, что обещал вам показать постройку. Прошу только в ответ об одном – подождите с публикацией ваших впечатлений до открытия. Я нисколько не давлю на вас! Мне докладывали, что давить на вас, равно как подкупать, – бесполезно.

Я кивнул.

– Поэтому, – продолжил Елисеев, – я предлагаю принцип: услуга за услугу. Вы можете смотреть сколько вам угодно и где вам будет угодно, не передавая ничего в газеты… Нет-нет, только до дня открытия магазина. А я за это вышлю вам персональное приглашение на торжество. Уверяю вас, таких приглашений будет напечатано совсем немного – только для ограниченного… очень ограниченного круга лиц.

– Все-таки подкупаете, – усмехнулся я. – Не деньгами, так приглашением.

– Не приглашением, а кругом лиц, – возразил Елисеев. – Ну, я же вижу, что вы деловой человек! Все, кто недоступен для вас как либерального журналиста, все будут собраны в одном месте в одно время. Безусловно, я буду делать вид, что совершенно тут ни при чем.

– С чего вы взяли, Григорий Григорьевич, что я – деловой человек?

– Рыбак рыбака видит издалека, – усмехнулся Елисеев. – Ну как? Согласны на нашу маленькую сделку?

И хотя вчера не шло речи ни о каких сделках, поразмыслив, я кивнул. Елисеев жестом отстранил с дороги Теллера и кивнул мне:

– Прошу!

Сотни раз я проезжал и проходил мимо этого старого здания с колоннами работы великого Казакова. Дом этот, выходивший фасадом на Тверскую, был достопримечательным. В двадцатые годы минувшего века его владелица Зинаида Волконская собирала тут литературно-музыкальный кружок, на котором была представлена вся творческая Москва той эпохи. Сам Александр Сергеевич читал стихи в этих стенах. И с этой стороны дом номер четырнадцать был, без сомнения, памятником русской культуры. Если бы не дальнейшая его печальная судьба – в 70–е этот храм искусства, с великолепной мраморной лестницей, с фресками различных эпох, с копиями знаменитых картин, стоивших не меньше оригиналов, купил подрядчик Самуил Малкиель, сделавший свое состояние на поставках сапог для армии. На первый этаж въехал портной Корпус со своим магазином, а верхние этажи Малкиель отдал под квартиры. Впрочем, и Малкиель недолго владел этим домом – как и многие дворы того времени, дом Волконской «пошел по рукам». Купцы Носовы, Ланины, Морозовы – кто только не покупал это здание. Одно время оно стояло заброшенным, а москвичи старались обходить его стороной – ходил слух, что в старом дворце видели привидение. Оно мелькало в окнах в красном плаще и страшно покрикивало. Впрочем, объяснение этому быстро нашли в охранном отделении, полиция произвела аресты, и вскоре привидение больше не беспокоило проходивших мимо ночных гуляк, отправившись, вероятно, по Владимирскому тракту звенеть самыми что ни на есть материальными кандалами.

Но вернусь к тому, с чего начал, – сотни раз я проезжал и проходил мимо этого старинного здания. Однако то строение, которое открылось передо мной, нисколько не походило на прежний дворец фрейлины Волконской. Впрочем, точно так же не походило оно на то, что осталось от вереницы купцов, им владевших в последние годы. Ближе всех к истине оказались те, кто называл эту новостройку «храмом». Сегодня все уже привыкли к внешнему облику и внутреннему убранству Торгового дома Елисеевых, но тогда я был одним из первых зрителей этой архитектурной фуги, в которой коммерческая монументальность обретала поистине музыкальную выразительность.

Я повернулся к Григорию Григорьевичу.

– А что, отделочные работы уже закончены? Я не вижу ни штукатуров, ни маляров.

Елисеев указал на широкий коридор между фасадом здания и деревянной стеной, скрывавшей стройку со стороны Тверской улицы.

– Все работы закончены еще месяц назад. Вы не встретите здесь ни одного рабочего. Они все отправлены теперь в Петербург на строительство такого же магазина в столице.

– Почему же вы не снимаете эти леса? – спросил я удивленно. – Почему не начинаете торговлю?

Елисеев усмехнулся.

– Вы все сами поймете там, внутри.

С этими словами мы вошли в двери, над которыми теперь висела большая красивая вывеска: «Торговый дом братьев Елисеевых».

Если снаружи архитектор постарался на славу, то внутренняя отделка наводила на мысли о безумии – везде лепнина, резные колонны, и все такое массивное, такое монументальное, что поначалу мне показалось, будто здание вывернуто наизнанку – богатый фасад оказался внутри, тогда как внутренняя строгость – снаружи.

– А что будет там? – спросил я, указывая на большую нишу в стене, в которой рабочий в длинном сером фартуке докрашивал резные перила.

– Это место для оркестра и хора. Потом ее уберут.

– Жаль, очень красиво получилось.

– Да, но совершенно бессмысленно для дела торговли.

Опустив глаза, я обратил внимание на прилавки, за которыми происходило странное действие: группки хорошо одетых, подтянутых, как гусары, стриженных «под американку» молодых людей хором повторяли за стоявшим посреди торгового зала учителем немецкие фразы. Я не был силен в немецком, но уловил, что речь идет о каком-то сыре или фруктах.

– Что они делают? – спросил я у Елисеева.

– Учатся обслуживать немцев.

– Зачем, – удивился я, – разве у вас только немцам разрешат покупать?

– А еще они учат английский и французский, – ответил Григорий Григорьевич. – Мой продавец должен знать, в нужных, конечно, пределах, помимо родного, еще три языка. Мы торгуем товаром со всего света, Владимир Алексеевич. Многие иностранцы придут сюда покупать знакомые продукты, редкие в России, но привычные в их странах. Для этого мой продавец и не должен оплошать.

– О каких товарах речь?

– Например, о деревянном масле. Вы бывали в Италии или Испании, Владимир Алексеевич?

Я усмехнулся:

– В Сербии бывал, по службе. Воевал там. В Албании меня чуть в тюрьму не посадили, слава богу, товарищи предупредили. Но вот западнее быть не приходилось пока.

– Деревянное масло производят в Южной Европе, да еще на Востоке, – сказал Елисеев, покачиваясь с пятки на носок, – из плодов оливковых деревьев. Отчего оно и называется деревянным. Итальянцы добавляют его куда только можно – и в хлеб, и в суп, и в разнообразные салаты. И безусловно, жарят на нем свою простую пищу. Итальянская кухня, несмотря на ее грубость и народную простоту, тем не менее отличается благодаря этому маслу отменным вкусом. Самые бедные крестьяне просто обмакивают кусочки хлеба в это масло и – сыты, веселы и здоровы. Я и сам так делал. Поверьте, с солью этот кусочек чиабатты с деревянным маслом на чистом средиземном воздухе, да еще приправленный живым итальянским ландшафтом… Такое блюдо может поспорить с любым королевским деликатесом, если, конечно, до того ты много гулял по прекрасным холмам и долинам Италии!

– Да вы поэт, Григорий Григорьевич, – пораженно сказал я, наблюдая, как преобразилось его холодное высокомерное лицо.

Но он моментально опустил меня с небес на землю:

– Нет-нет, просто, продавая новый продукт, мы должны заинтересовать публику. Любой продавец в этом зале расскажет о своем товаре так, что покупатель обязательно захочет его попробовать. А значит – купить.