Шахматы

– Ты сделал это?!

– Да, разумеется. Великий Волк многократно отмечал мою профессиональную пригодность, и…

Лиза, коммандер Амин и Нильгано переглянулись. Дело было плохо.

Глава 8

Кто первый назвал Экваторианцев Экваторианцами – уже никто не помнит. Возможно, в других частях Вселенной они называются по-другому. Но мы, земляне, называем их так.

Когда посмотришь на захватывающее своей бархатной чернотой и россыпями звёзд небо с любой точки упомянутой уже Восточно-Европейской равнины, можно увидеть созвездие Девы. Непонятно теперь, как древние углядели в этой раскинутой паутине звёзд образ Эригоны или Деметры, но свет Спики, одной из ярчайших звёзд полушария, в действительности пылает нам оттуда неугасимым светочем любви и нежности.

Но, подобно всем созвездиям, Дева тоже обманщица. Когда человек смотрит на созвездия ночного неба, то видит группы алмазных россыпей и складывает у себя неверное представление, что звёзды в созвездии находятся рядом, тесной семейкой.

Но это лишь видимость, подобно тому как обманка лишь видимость благородного металла. Спика – одна из самых ярких звёзд созвездия Девы – находится по галактическим меркам практически здесь, под боком у земного Солнца. Но облако серебряной крошки рядом…

Сквозь Деву светит нам несметное сонмище галактик, располагающихся на другой стороне Метагалактики, в миллионы раз дальше, чем пресловутая Дева. Чужой, неизведанный, страшный своей непохожестью мир. Свет добирался к нам оттуда почти полтора миллиарда лет…

И там была жизнь. Раньше.

Потерянная цивилизация… Она давно стала легендой для всех рас обозримой Вселенной, потому что потонула в невероятной силы смерче древнейшего взрыва, что смёл на своем пути десятки тысяч планетных систем.

Не оставив и следа. Не это ли напоминание о бренности всего в нашем подлунном мире? Лишь легенды, ветвясь и передаваясь из уст в уста, из тёмных суеверий переходя в электронные тома приключенческих романов, пережили тех, кто в столь древнее время правил галактиками.

К легендам прислушивались. Они несли темную и неясную, таившуюся между строк мысль – к этой вселенской катастрофе, уничтожившей за несколько мгновений всю цивилизацию Экваторианцев, сотни миллиардов живых и надеющихся на лучшее существ, не была причастна взорвавшаяся не вовремя шальная сверхновая. Это было убийство. Это было оружие.

Оружие.

Это слово произносили тысячами лет миллионы существ. Одни – со страхом и неприятием. Другие – с напускным безразличием, граничащим с безрассудством. Третьи – с вожделением и узким взглядом прищуренных глаз в будущее.

Оружие, способное на всё. Способное бездумно и насмешливо разрушить галактику и покончить со всеми проблемами, таящимися в ней. Оружие, одним нажатием на кнопку отнимающее жизнь миллиардов. Оружие, способное под угрозой страшной смерти подчинить себе всё и вся, устранить соперника и сделать владельца властелином Вселенной.

Это оружие было очень нужно тем, кого называли именем маленького зверька, способного струей вонючего донельзя газа испортить жизнь остальным. И только что они получили ключ.

Изобретателем меморизатора – прибора, позволяющего вспомнить своё прошлое, был Ментор. Талантливый физик и организатор, он был истинным Леммингом, но вместе с тем и одним из последнего миллиона оставшихся в живых альгенов – старейшей гуманоидной расы в данном секторе Вселенной.

Раса была известна тем, что ее представители без малейшей печали покидали свои морщинистые, истощённые старостью тела и брали себе новые и молодые. Не под влиянием матушки-природы, а по собственному желанию, ибо хорошо знали – никто не умер. Творец лишь выбросил стёршееся от времени, с секущимися волосками перо, не удостоив его и взгляда, потому как впереди его ждала, трепеща от нетерпения, новая, полная приключений и вдохновения повесть. Новое перо было лишь инструментом, от которого требовались твёрдость и надёжность.

Соответственно, и память о жизни в прошлом теле оставалась всегда при них – .если, конечно, не вытравливать её миллионами вольт электрического тока. Странная мутация постоянно сокращала число альгенов, и те миллионы, которые ещё жили на просторах галактик, были живой памятью Вселенной – до определённого предела.

Одним из первых Ментор, революционер до мозга костей, увидел некоторые взаимосвязи в пространственно-временном континууме, чему несказанно помогло, что он, будучи альгеном, помнил не десятки, а тысячи лет. Он провел параллели, экстраполировал происходящее на сотню лет вперед, и…

И увидел, что следующей тысячи лет, которая казалась такой естественной для обывателей Вселенной, может и не быть. Количество Леммингов, превращающихся в Скунсов, исчислялось в геометрической прогрессии, и через сотню лет оно бы достигло точки невозврата. Увидеть Вселенную в качестве одного большого зоопарка Ментору не хотелось.

Исследования в то время сосредоточились на том, как развить человеческую память. Ментор скитался по галактикам, приходилось ему быть и дервишем пустынь, и управляющим далёких диких планет, и мореходом на хлипких судах развивающихся рас… Кем только не приходилось! Ментор работал с людьми, проводил опыты, и лабораторией его была не комната, отблёскивающая пробирочным стеклом, а весь окружающий, падающий и взлетающий, радующийся и горюющий, любящий и ненавидящий мир.

Основным положением его теории было то, что, если человек будет помнить всё, его деградация, длящаяся миллионы лет, прекратится, и жизнь придёт в нормальное русло. Для этой цели и был изобретён меморизатор.

Но предпосылки оказались неверными. По прошествии нескольких лет Ментор увидел, что вспоминание не делало человека более способным и не останавливало его саморазрушение. Меморизуемый человек мог желать убить человека, собрата своего, чтобы завладеть его деньгами или женщинами, но после процедуры меморизации его желание просто подкреплялось новыми способами это сделать, взятыми им из позабытого прошлого.

Намерения оставались враждебными. Коэффициент интеллекта не менялся.

Борьба должна была вестись совершенно не с тем, с чем боролись до сих пор. Но с чем?

База была поднята на ноги и на голову одновременно. Выходные отменены. Сон отменён. Потому что было лишь два дня.

Скунсы перехватили программное обеспечение и схемы меморизатора. Что это значило – было понятно даже младенцу. Это значило, что через пару дней, когда они построят меморизатор, оружие Экваторианцев будет воспроизведено в памяти, сооружено и применено. Вот и всё, что это значило. Это значило конец мира. Апокалипсис. Судный день.

Лиза, переодевшаяся к тому времени в серый повседневный костюм офицера, шла в другую часть базы по тридцатиметровому надземному стеклянному переходу к тому, кого ей охарактеризовали как «забавного, немного сумасшедшего старика». На той стороне, в нескольких метрах от стекла, едва видимо, как мыльный пузырь, переливалось силовое поле, окружавшее станцию.

Поле защитит от осколков и ракет, подумала Лиза. Но защитит ли оно от человека, собирающегося совершить зло против другого живого существа? Нет… Поле не сможет. Есть в мире лишь одна защита от враждебного намерения и безразличия – это другой человек, человек с любовью в сердце и ясной логикой в уме.

На металлической, под старину двери профессора висела табличка «Входите!». Лиза постучалась и тихонько приотворила дверь.

– Профессор? Это Лиза, которая… которая Ментор.

– А-а! Входите, барышня!

Барнс оказался и правда немолод. На его испещрённой старческими коричневыми пятнами голове совсем не было волос, но улыбка вполлица снимала с него лет тридцать. Он встал из-за стола, на котором сидел за небольшим мерцающим мониторчиком, и радушно распахнул руки:

– Добро пожаловать в жилище старого отшельника, дорогая!

Лиза тоже улыбнулась и козырнула ему.

– Вы здесь не очень давно, сэр? При моем прежнем присутствии на базе Вас ещё не было на посту.

– Как Вы правы, как Вы правы, многоуважаемая Лиза! Восьмой год я сменяю на посту социолога моего предшественника. А почему, позвольте спросить? А потому что, многоуважаемая, не каждый в силах помочь пяти тысячам персонала в одиночку. Но что это я? Садитесь, дорогая.

Лиза присела на такой же старый, как и сам профессор, стул, покрытый тряпочкой с неясным жёлто-зелёным узором. Она чувствовала себя легко и по-домашнему в берлоге этого добродушного неуклюжего медведя.

– Я насчёт проведения тестов. Вы знаете, о каких тестах идет речь, сэр?

– Как не знать, барышня! Сорок лет преподавания в Гарвардском колледже рассказали мне всё о тестах, многоуважаемая! Сорок лет обучения у своих же учеников рассказали мне очень многое. Вы представить себе не можете, дорогая, насколько многому наставнику нужно научиться у своего ученика. Учителя приходят работать в школы – хорошо ли они подготовлены для такого чарующего действа, как отправление новой личности в мир, где каждый норовит урвать кусок пожирнее? Вот такие дела, барышня. А как с этим у вас, в Союзе, я имею в виду, в России?

Лиза вспомнила вечное ворчанье класса на любого преподавателя любого предмета, и расхохоталась, забыв, зачем пришла. Барнс, довольный, откинулся на спинку вертушки.

– Вот так-то, барышня! Где основы? Где основы, я вас спрашиваю? Где? Нет никаких основ!

Возбудившись, он заходил по маленькой комнатке от двери к платяному шкафу.

– Вот заканчивает студент колледж, и спросите его, что он помнит из… истории, к примеру? Да, спросите! Он вам скажет – была битва при Ватерлоо! О, это он знает – ещё бы! Был такой вопрос в билете – когда была битва при Ватерлоо! Он точно помнит, когда она была – в… О боже! Забыл!

Профессор так живо играл речь свою и студента, что Лиза не могла удержаться от улыбки.

– А теперь спросите – почему? Да, почему? Почему он забыл, что это был одна тысяча восемьсот пятнадцатый? Это же было в его билете! А я вам скажу, барышня! Я вам скажу!

Профессор застыл на мгновение и вдруг резко поднял свой корявый указательный палец перед носом.

– А зачем ему это знать? Да! Зачем? Понимаете, дорогая? Где основы?