Возвращение в Атлантиду

Когда прямо под альтагиром, замутнённая воздухом и обрывками лёгких полупрозрачных облаков, оказалась кромка берега, он лёг на крыло, выдержал несколько ударов воздушного потока, и выправился снова. Теперь берег сопровождал его путь, где-то вдалеке постепенно уходя влево и открывая океан. Невидимый человеку с берега, взору альтагира открылся темноватый пунктир на линии горизонта. Альтагир был там, на Западной земле, но остался тут. Здесь сытнее, здесь лучше. Сюда зовёт инстинкт.

В нескольких местах под громадой стены, заслонявшей солнце, виднелись осыпи камней локтей в тридцать длиной, и еле видимые группы людей копошились возле них. Альтагир знал, как они осыпались.

Около двух раз в год стены начинали гудеть, море белело изнутри, и огромные пузыри едкого серого газа вырывались на поверхность океана, издавая громкий хлопок. Сразу после этого неведомая сила волновала море, оно начинало идти кругами, расплёскиваясь из нескольких эпицентров, застывая гребнем на их периферии, а затем с огромной силой врываясь обратно. Клочья, брызги воды при таких бурных столкновениях выталкивались вверх на высоту сотен и сотен локтей, и альтагир уже дважды чуть не принял смерть, еле увернувшись от них, плотностью подобных земному камню. С тех пор альтагир тщательно следил за морем, и только видел странную, не соотносимую с ветром рябь, убирался на всей скорости своих крыльев домой, на скалу. Вода не долетала настолько далеко.

С лопнувшими пузырями газа приходила волна. Появляясь на горизонте с востока, сначала она казалась безобидной игрушкой моря, что плавно накатывает на тихий берег Атлантиды, стараясь ласковым ребёнком обнять ноги матери своей. Но всякий раз впечатление оказывалось обманчивым. Уже на расстоянии десяти тысяч локтей, или трех лиг, были видны серые буруны на водоворотах тридцати-сорокалоктевой стены воды, несущейся со скоростью гепарда на скорлупки-строения Атлантиды.

Но каждый раз вода отступала, потому что стена, великая Атлантическая стена, была построена не для защиты от воинов, и крепость её рассчитывалась не исходя из того, сколько чанов с кипящей смолой нужно было поместить на её верх во избежание попыток перебраться с помощью лестниц.

Великая стена, сначала частями, на восточном побережье, а потом и повсеместно, строилась для защиты от ветреных дочерей тектонических сдвигов – цунами. А дочери эти, ветреные танцорши с эпилептическими припадками, гуляли привольно, никем не остановленные, по океану, и были частыми и регулярными гостями острова.

К их посещениям привыкли. Дни их появления были непредсказуемы, но сезонность не нарушалась. К тому же опасность для жизни и сохранности имущества заключалась отнюдь не в сметающей силе воды. С появлением стены эта проблема притупилась, стала менее осязаемой, потеряла запах тревоги. От океана стена защитит, а от землятресения – нет. Никакая стена.

Традицией и узаконенным правилом стало держать в каждом доме в просторной клетке милого зверька, похожего на береговую крысу, но с пушистым хвостом – джегову. Джегова был очень ласковым питомцем, высоко ценимой игрушкой и талисманом семьи. Игривый и гибкий, он прыгал по прутьям клетки, зацепляясь маленькими коготками, и в блаженстве приникал к доброй человеческой руке, застывая и впитывая ласку каждым волоском.

Но не всегда. Однажды утром члены семьи просыпались в предвкушении рабочего или выходного дня, и не слышали радостного попискивания. Джегова с сумасшедшими, в ужасе глазами топорщил шкурку, носился по клетке кругами в величайшем смятении.

К нему теперь не подходили, а начинали убирать бьющиеся предметы в безопасные места, наказывали детишкам не подходить к слюдяным пластинам окон, а в остальном продолжали заниматься своими делами – гончарным ремеслом, приготовлением пищи, государственными заботами. Окружная дорога, что на стене, переставала функционировать, и водителям приходилось осторожно петлять по жёлтым дорогам полей.

Когда начинались толчки, люди обыкновенно обращали на них толику внимания, словно на назойливую муху над ухом, убирали джегову, их спасителя и вестника беды, в клетке в безопасный угол дома, чтобы ненароком падающий предмет не зацепил его. Толчки ощущались везде на острове. В некоторых местах под ногами земля лишь лёгким движением выражала происходящее в ней бурление огромных масс породы, и человек ощущал себя стоящим на спине недвижного буйвола, мышцы которого ходили под жёсткой короткой шерстью спины. Где-то земля билась в судорогах сильнее, и стоять на ней было уже страшно – однажды, лет четырнадцать назад, от такой тряски ушёл в подземные пустоты дом, и два человека погибли. Их тела были найдены через неделю поисков в новообразовавшейся, ощерившейся изумрудными сталактитами пещере.

Но жизнь не прекращалась. Толчки продолжались около нескольких часов, а затем утихали, словно убаюканные матерью-землей беспокойные дети. Атланты убирали осколки, возвращали бьющиеся бра и картины на старые места. Трещины в домах подлатывали, осыпи стен накрепко заделывали, клали обратно отдельные упавшие с карминовых крыш плитки черепицы, джегова снова был весел и игрив, как маленькая коричневая молния, и снова лез к рукам в поисках вкусных зерен.

И так было всегда – деды, и деды дедов говорили, что земля поворчит и успокоится, что море отец наш, а остров – сын его, а те, кто на острове, – внуки внуков его, и да не накажет справедливый отец дитя своё, но пальцем для острастки погрозит.

И так всегда и было, да только не в последний раз, два дня назад.

Два дня назад в одночасье море взбурлило, поднялось всей своей тушей над заробевшей девочкой-Атлантидой, заревело и бросилось вниз на стену. Земля застонала, единожды встряхнула ветхие строения людишек, возомнивших себя царями природы, и над полями туманом поднялась каменная пыль фундаментов, осколки древесных щепок и дёрна чёрным дождем взлетали и осыпались на землю, кирпичные стены падали и рассыпались на части, словно стены песочных замков…

А потом земля задрожала и, испустив столь яростную низкую волну, что птицы с визгом попадали с небес, раскололась напополам, открыв взору трещину, шириной от десяти до пятидесяти локтей, а дна которой и зоркому глазу было не достичь… Чудовищные фонтаны камней диаметром в десять-пятнадцать локтей прыснули из широкой трещины, что зазмеилась с одной стороны острова до другой, всего сто пятьдесят лиг. Трещина ползла, раскраивая пшеничные поля рваным краем, пока не упёрлась в стену с обоих концов острова.

А как упёрлась, раздался неописуемый скрежет и взрыв, и задрожавшая всем своим телом стена на обоих сторонах острова прыснула слетевшими с цемента жёлтыми камнями, как хлебными крошками от каравая, и воротами разошлась в стороны.

Страшны были секунды, у людей на острове языки отнимались, и они падали на колени и больше не могли кричать. Грохот мгновенно стих, пронзительная тишина оглушила, и те немногие, кто сохранил рассудок, увидели, как мощная струя чёрной морской воды, не блистающая даже лазурью из-за пепла в небе, закрывавшего солнце, судьбоносно врывается на землю. Землю, принадлежавшую извечно людям Атлантиды, земным существам, а теперь – столь безапелляционно и без стеснения входящему во владение Великим Островом естественному врагу дышащего воздухом человека. Океану.

Отступление третье. 12468 лет до рождества Христова

Микитири в полубессознательности висел на нижней ветви кармагона. Ноги в грубой верёвочной петле перестали ныть ещё вчера. Микитири понимал, что умрёт. Сначала пленный барахтался, пытаясь согнуться в талии и поднять голову выше пояса, но так получил по черепу грязным волосатым кулаком, что это желание испарилось, словно утренняя роса.

Скванги, столь мирные последние два года, напали вчера и перебили половину города. Но не он ли, Микитири, с Кетланом присутствовал в Хетинако на встрече вождей, где они своими боевыми заслугами и сотнями убитых мегаторов и мамонтов клялись о взаимозащите? Тогда волосатые мужи в золотых и изумрудных, с Атлантиды, регалиях, стояли грудь к груди, лицом к лицу и пили перебродившее кислое молоко. Обменялись боевыми каменными топорами с позолоченными рукоятями. Микитири не был знатоком миротворческих церемоний, но было ясно, что там, где стоит знак Оз, церемония не имела большого практического значения – попробуй-ка напади. Завтра же напавшее племя будет висеть на ветвях кармагонов.

Но Кетлан шепнул – элементы братания слизаны с Атлантских церемоний пятидесятилетней давности, ибо Атлантида была первой страной в недавней истории, кто вообще имел идею миротворчества. Гляди вон, – показал Кетлан Микитири корявым пальцем на воткнутую в песок палку с голубым лоскутом, что разделяла двух злобного вида вождей, – прут видишь? Умора. Они её втыкают каждый раз, когда проголодались и начинают эту показуху. Первая церемония проходила на западном берегу, на ярмарочной площади, где между камней намертво врос металлический штырь от разборной палатки. На штыре болтался обрывок палаточного шатра, который не потрудился убрать столь же разболтанный владелец. Красные люди с Восточной земли братались тогда, и это им у большого озера Посейдон ставил веху со знаком Оз. Красные рассказали длиннобородым, те – кому-то ещё, и теперь мир уж и позабыл, зачем эта палка. А не больно-то и хотелось знать.

Кетлан призадумался тогда и сказал:

– Вся история такая.

Микитири тогда не понял, а Кетлан и не пояснил.

Но факт был фактом – вот они, скванги, и вот их мечи, скопированные с атлантских, и бородатые слюнявые ряхи, скопированные с собственных предков.

Трое сквангов подошли к висящему Микитири, один сплеча рубанул по веревке, и Микитири узнал, что его тело всё ещё может чувствовать боль – оно кулём шмякнулось на пепел. Двое сквангов безучастно взяли тощее тельце паренька с выступающими ребрами под руки и потащили к походному шатру из тёмных, грубо скроенных шкур, что стоял неподалеку.

В шатре горел костёр, дым выносило через отверстие сверху, и Микитири, щурясь от боли во всём теле, разглядел ещё одну возлежащую на груде тряпья бородатую харю, судя по всему, местного царька. Царёк звериными глазами смотрел на Микитири, на волосатой груди поднимались от нетерпеливого дыхания бусы из позвоночных костей, а локоть одной руки возлежал на отрезанной наспех голове. И голова была Микитири знакома. Агертос, сотник охраны Тиахуанако.

– Ты жрец, – утвердительно хрипанул царёк, выпростав палец с длинным, чёрным от грязи ногтем.

Микитири, сжав губы, с трудом покачал головой.

– Милосердный, я лишь недостойный ученик…

В глазах Микитири сверкнуло, и из его рта на песок шатра выплыла склизская лужа крови. Микитири выплюнул со слюной её остатки и несколько зубов.

– Ты жрец, – ощерившись в чёрно-жёлтой улыбке, прохрипел снова вождь, – что это?

Вождь небрежно кинул под нос лежащего пластом Микитири три коричневых предмета, и сердце Микитири ушло в пятки – перед ним лежало живое время из бесценного хранилища, переданного Кетланом Микитири на извечное служение. Голова Микитири начала работать быстро. Это – не то, что должно пропасть в разгаре пьяной варварской гулянки.

– Это плитки для покрывания крыш, могучий…

Мгновенный отблеск меди где-то справа, и красная стена жгучей боли закрыла со всех сторон сознание Микитири, а спасительное забытье на этот раз не пришло. А когда он, измочаленный и вымотанный, весь в смеси грязного песка и собственной крови, увидел просвет в сознании, его правая нога, отсечённая у колена, лежала перед его собственным лицом. Надо же… Микитири и не знал, что она такая худющая, как трость.

– Ты, отродье вонючего скунса! Прими ещё раз великого воина Куала-Балу за своего сородича, перед которым ты можешь изрыгать вонючую ложь, и твоя голова будет пищей дикого койота! – это выкрикивал краснолицый бугай, один из тех, кто притащил сюда Микитири.

Вождя это, как кажется, никак не касалось. С прежней невозмутимой миной он рыкнул снова:

– Это тайные знаки, свидетели судеб древних. Что там выбито?

Микитири смотрел на табличку перед собой, и прощался со своим прошлым и будущим, которых теперь не было и быть не могло. Табличка… на ней был фрагмент записи бракосочетания Посейдона и Паллады, светлоокой царственной девы с большой реки на Восточной земле, где цари были мудры, а простолюдины – трудолюбивы. Дева шла, и ленты в её волосах…

Микитири не стал дочитывать.

– Здесь, о мудрый, речь идёт о доблести Куала-Балу, о том, как сотня разъярённых волков набросилась на него, и как сильный Куала-Балу разметал их одной рукою, и ускакали они, заскулив, как молочные щенки. Здесь речь о том, как духи предков Куала-Балу склонялись к его изголовью и давали ему силу и…

«Великая Оз… Сохрани знаки времени, прошу тебя, ушедшая в пучину, но вечно живущая в волнах, прошу, не дай погибнуть памяти мира в тёмных веках раздора…»

– Здесь речь о том, как непобедимая сила Куала-Балу идёт по землям подобно могучему мамонту и попирает ногами недостойных червей…

Вождь вдруг поднял руку, и Микитири остановился. Вождь ощерился снова и несколько раз медленно хлопнул ладонями друг о друга.

– Коли бы не был жрецом, был бы знатным воином, жрец!

И зло отдал приказ:

– Вытащить эти куски глины на площадь и растоптать на ксиланах, чтобы вольный ветер разнеё пыль памяти мира, – он хрипло хохотнул, – во все его уголки!

– Нет!… – Микитири рванулся всеми оставшимися силами к вождю, елозя культей по комковатой, с песком, крови, – Нет, прошу! Я лгал, я буду говорить правду! – Он плакал, подпозая к тряпью вождя и пытался схватить его ногу, – Я буду говорить правду! Отзовите, отзовите же!

Вождь едва заметно ухмыльнулся. Он правит своими людьми, и он будет править миром…