Край. На фоне неба

где эти вещи – всего лишь предмет для молвы —
скажешь – услышат, не скажешь – забудут досрочно…
Слушай, хозяин, про вкус слишком сладкой халвы…
не удивляйся, однако, что возраст просрочен.

    февраль 22. 2017 год

«Полоска неба только утром …»

Полоска неба только утром —
светла, прозрачна… не тревожна,
когда потом ежеминутно
она твердит о смерти – сложно…
……………………………………………………
……………………………………………………
……………………………………………………
…………………………………………………….
поскольку – ни луча, ни света —
потом, весь день, до потемненья —
естественного… и ответа —
на давешнее выступленье —
по радио, что кто-то умер
и с почестями похоронен…
а в телефоне длинный зуммер
твердит, что пятница сегодня —
пора готовиться к шабату —
попить, поесть и… усомниться,
что были в чём-то виноваты —
все те, кого ты помнишь лица…
и их слова про понедельник,
что тяжек будет труд напрасный…
полоска неба в воскресенье
обрадует свеченьем красным.

    февраль 23. 2017 год

«Странное место, но, почему-то, здесь хочется жить…»

Странное место, но, почему-то, здесь хочется жить.
Переходить дорогу в неположенном месте и по ночам – не выть —
спать, плотно спрятав голову под подушку
и не бояться, что под утро кто-нибудь тебя задушит
или пристрелит, как бешеную собаку…
Странное место, но хочется жить здесь, однако!
Ковыряться в носу или в ухе безымянным пальцем —
потом, в итоге, сомневаться – а что же дальше…
будет ли утром завтрак и чёрный кофе —
и сколько с тебя за это, в итоге, спросят…
Место, которого больше на земле – не сыщешь…
где тебя по имени – теперь – знает каждый нищий.

    февраль 23. 2017 год

Январь 1880 года

Первого января одна тысяча восемьсот восьмидесятого
Анна Григорьевна слегла с тяжёлой простудой.
Фёдор Михайлович семенил по комнате и бормотал что-то невнятное
и, как всегда, надеялся только на чудо…
Микстуры, выписанные доктором – не помогают.
Анна Григорьевна дышит, как при обыске Митя,
или сам Фёдор Михайлович, который ещё не знает,
что жизни осталось одиннадцать месяцев… и луна в зените
его вдохновляет капельками чернильными —
звёзд на небе… На земле – чёрная долговая яма…
а Анне Григорьевне хочется пирожное ванильное…
не болезнь, а какая-то новогодняя драма…
и сиротливые мальчики бегают куражатся под окнами —
как бы чего не вышло с их-то энергией,
с их способностью делать жизни короткими —
в любой день недели, кажется… и в воскресение.
В тишине страдания, один на один с неприятностями —
только и остаётся, что сочинять бессмертие —
под микстуры от кашля, под пакетики со всякими гадостями —
для больной Анны Григорьевны… странные действия —
доктора – как пальцем сухим по стеклу оконному —
тянешь полоску со скрипом – до нервной колики,
до конечной точки, тебе одному знакомую,
где только память, а не кружки… треугольники…
бабочки… Между створок спрятавшееся будущее —
смотришь и видишь – как вытекает прошлое —
в твоё настоящее, где в ожидании лучшего,
всё-таки знаешь – ни чего не будет хорошего…
ничего не будет! Сморщинишься, как мочёное яблоко,
рядом с Анной Григорьевной, что доподлинно всё зафиксирует,
застенографирует… съесть его надо бы —
это яблоко, но как-то мимо всё… мимо.
В январе, когда впереди – только год – не более —
хочется выспаться, спрятаться, стать недосягаемым
для чьего-то внимания, для чьей-то злой воли,
даже для родственников, что раздражают своим роптанием
по любому поводу… Всего только год до вечности!.. —
это как рукой дотянуться вечером до книжной полки,
взять томик Пушкина… вытянуть пару звёзд из млечности…
и сосчитать все иголки у новогодней ёлки
и стеклянные шарики с ангелами нарисованными…
деньги в бумажнике – хватит ли дожить до получки…
Анна Григорьевна из-под одеяла голову высовывает —
Фёдор Михайлович, миленький, хочется очень супчика…
а ему ещё убивать Карамазова старшего,