Чёрные

У Доктора затряслись руки и он, потянувшись за своим пистолетом, спокойно спросил: «Там что, ничего нет что ли?». Яд неуверенно кивнул, но тут же добавил: «Если потом не отстроили…».

На смену безразличному спокойствию на Доктора напало бешенство.

«Куда ж ты смотрел, сука!? Мы ж на пепелище идем! Что там отстраивать в такой глуши? Три сгоревших дома? Сука, пристрелю!».

Он вне себя от ярости достал пистолет, и если бы я в ту секунду не успел навалиться на него всем телом, без раздумий застрелил бы Яда. Раздался выстрел, пуля, снеся несколько веток, улетела в болото.

Мы лежали насквозь мокрые, грязные, не в силах подняться. Доктор распластанный по земле, я на нем. Из его вытянутой в сторону топи руки вывалился на мокрый мох «Токарь».

«Не могу больше…» – прошептал Доктор.

Пришедший в себя Яд, встал, и склонившись над нами, пытаясь снять меня с Доктора, потягивая, как ребенок пальчиками за мой рукав, извиняясь заговорил: «Я не знал… Он не всегда показывал мне свои пометки… Он иногда сам детали дорисовывал, без меня… Я местность не рисовал, только путь сюда от станции делал… Я детали не знал…».

Но оправдывался он напрасно – мы спали.

Нести двумя руками носилки дальше я не мог – пальцы левой руки онемели: не сгибались и не разгибались. Поэтому мы с Доктором взялись вдвоем у изголовья, а Яд один встал в ноги, где полегче. Рюкзаки утонули, мы остались налегке: только пистолеты, в карманах патроны россыпью, кисель из спичек, карта, какая-то мелочь, и единственный уцелевший у Яда нож.

Буквально через полчаса вышли на опушку, где должна была быть деревня. Опушкой это называлось весьма условно, так как там тоже был лес, но не такой дремучий, помоложе, с поросшими холмиками из которых торчали рассыпающиеся, как изъеденная жучком древесина, труха кирпичных печных труб. По этим холмикам насчитали не более десяти дворов, а может быть, их было и меньше, если у кого-то была печь еще и в бане. До большого населенного пункта оставалось, как я уже говорил, примерно такое же расстояние. При хорошем раскладе мы должны были прийти туда к ночи. Если бы не пошли в «Далекое», то пришли бы еще до обеда.

Лес словно услышал наши молитвы, и сжалился, – стал не таким непроходимым, земля не такой топкой, но дождь по-прежнему не переставал. Он и помог нам: идти было не так жарко, да и попить можно из луж, но и хлопот доставил много: ноги порой проваливались в мох чуть ли не по полколена, мы были мокрые насквозь, но главное, что у Рольфа началось гноение. Укрытый, наполовину разрезанным спальником, он в начале пути был относительно сухой и теплый, но быстро стал похож на всех нас, – вымокший и холодный, словно мертвец. Мы уже и не верили, что он сможет прийти в сознание. Поэтому как же, честно говоря, он напугал нас, когда очнулся, нащупал рядом с собой на носилках свою оторванную чернеющую от гниения руку, с остановившимися немецкими часами, приподнял ее, словно хотел посмотреть, и выбросил в кусты. Движения причинили ему жуткую боль. Он застонал, и отключился окончательно.

Неоднократно Доктор констатировал, что нести дальше смысла нет и Рольф в любом случае не жилец: потеря крови слишком велика, бинты и лекарства кончились, чистой воды нет. Но Рольф не умирал.

Я не стану подробно описывать, как перед последней оставшейся инъекцией, Доктор ножом Яда отрезал гноящиеся куски культи Рольфа. Мне в это время пришлось держать безжизненное тело, которое даже не реагировало на безнаркозную ампутацию. Отрезал, бросал их себе под ноги и шептал: «Так надо… Рольф… Так надо… Потерпи…».

К вечеру, не чувствуя рук, со стесанными в кровь о носилки ладонями, мы приблизились к населенному пункту. Повалились на землю. А дождь перестал.

Игорек Чудной, бегая по лесу, затаился за стволом огромной вековой сосны. Замер, услышав впереди какой-то шум и треск веток. Не испугался! – просто интересно: что ж там такое?

Через несколько минут, еле-еле передвигаясь, появились трое мужиков, больше похожих на каких-то потрепанных животных: мокрые до нитки, в ободранной, грязной одежде, что-то несущие.

Отлично спрятался, – прошли мимо и не заметили. Несли какие-то ветки прикрытые одеялом. Наверное, свои вещи. Прошли еще шагов пятьдесят вперед, остановились у края леса, опустили поклажу.

Крался за ними, стараясь идти в ногу, чтобы не выдать себя шагами. Опять спрятался. Все видно и слышно.

Один приоткрыл одеяло, что-то пощупал, посмотрел на остальных, – они уселись рядом прямо на мокрую землю, прислонясь к деревьям.

Ясно! Не вещи, а трубу несут какую-то, – тот, что щупал, сказал остальным: «Все, труба…».

Посидели минут пять. Один у дерева уснул, и не проснулся, даже завалившись на землю. Кое-как встали. Потом попрощались. Тот что трубу осматривал передал одному… пистолет передал что ли? Вроде пистолет…

Те двое сняли с трубы одеяло и стали ее поднимать.

Нет, это не труба, это еще один мужик, только не шевелится и голова какая-то странная, – в мешке, что ли, красном?! Закинули его первому на плечи; помогли встать с колен и еще немного проводили, поддерживая с двух сторон, вперед; потом остановились и сели. А тот понес мужика к нам…

Доктор с Рольфом на плечах, вышел из леса и поковылял к крайнему дому. Его так мотало из стороны в сторону, что мы думали он не пройдет и десяти шагов. Света в доме не было. Доктор остановился, и несколько раз крикнул. Не дожидаясь ответа, побрел к следующему дому. Там свет был, и на крик из окна высунулась мужская голова. Тут же из дверей выскочили две тетки и подбежали к калитке, у которой стоял Доктор. Он понял, что к нему идут и опустил Рольфа на землю. Одна тетка, увидев раненого, всплеснула руками и побежала по улице, а другая склонилась над Рольфом. Подоспел мужик «из окна». Та, что побежала от дома, остановилась у какого-то забора, и замахала рукой в сторону Доктора. Из-за забора высунулась женская голова, посмотрела и, скрывшись, через мгновение появилась уже на улице. Еще пара слов и женщины разбежались в разные стороны: первая – дальше по улице, вторая, которая «голова из-за забора», в сторону раненного.

Рольфа заносить в дом не стали. Возле него собралось уже человек десять, что-то делали, – издали не видать. Кто-то склонился над Доктором, принесли сухую одежду, и помогали ему переодеваться. Минут через десять мы увидели, как подкатил бортовой ЗИЛ. Мужики аккуратно положили Рольфа в кузов, и двое запрыгнули за ним. Доктор сел в кабину и машина поехала.

Подходя к деревне мы договорились, что Доктор останется вместе с Рольфом. Вряд ли здесь есть какая-то больница, – в лучшем случае здравпункт с зеленкой и бинтами, и Рольфа, наверняка, повезут в областную. Мы с Ядом ночью раздобудем сухую одежду и, переночевав в каком-нибудь сарае, будем возвращаться домой либо на поезде, либо, что вероятнее всего, на попутках, так как денег нет. Пропажу одежды местные, как мы предполагали, нам простят, а на воровство денег у людей, помогающих Рольфу, мы пойти не могли. У нас была карта, ориентировался Яд хорошо, к дороге должны выбраться. Доктор до дома доберется сам. Ему проще: уже через несколько минут его переоденут и накормят, а из больницы помогут добраться до города. Пока же мы из-за кустов рассматривали местность, и обсуждали план действий.

Приглядели овин для ночевки. Одежду и еду решили взять в крайнем доме, который без света, если там никто так и не появится. План получался добротным, нужно только еще немного дождаться темноты и когда утихнет переполох вызванный появлением Доктора с раненным.

На Докторе подозрений в воровстве одежды никаких быть не может, – он постоянно на виду у местных, и они, «случайно пострадавшие от мины грибники», как вместе появились, так и уедут вместе в больницу. Сердобольные местные жители, к счастью даже не удосужились узнать: откуда в их богом забытой глуши появились какие-то посторонние грибники. Для выполнения такой легенды и решено было, что Доктор к нам не возвращается и, таким образом, подозрение друг от друга мы отводим.

Игорька Чудного мы проморгали. Он благополучно прибежал в деревню, и рассказал все, что видел и слышал в лесу. К счастью, машина с Рольфом и Доктором уже уехала и в его бессвязный рассказ никто из местных не поверил: какие-то трое несут какую-то трубу; потом эту трубу грузят на спину и она становится человеком; какие-то пистолеты, сарай, одежда… В общем, чудной он и есть чудной.

Народ потихоньку побрел расходиться по улице к своим домам, а Игорек семенил рядом, забегая то с одной стороны, то с другой, дергал кого-нибудь за рукав, и махал в сторону леса, где мы наблюдали за всем происходящим. Никто на его призыв посмотреть в нашу сторону так ни разу и не обернулся.

Мы дождались пока достаточно стемнеет, потихоньку подкрались к забору крайнего дома и затаились. Свет в нем так и не появился. Перемахнув через хлюпкий забор, который под нашим весом повалился, мы приблизились к избе. Сидя под окном, услышали доносившийся из нее нечеловеческой силы храп. Иногда о ком-нибудь говорят: в нем проснулся зверь. В спящем в доме человеке зверь, судя по всему, заснул.

Дверь, как и положено в деревне, была прикрыта, но не заперта. Мы прошли в сени и на вбитых в стену гвоздях служивших вешалкой нащупали какую-то одежду. Неплохо. В висящей телогрейке оказались спички и папиросы.

Дверь в комнату была тоже закрыта, поэтому мы без опасения зажгли спичку, чтобы не поймать ногами, как это в кино показывают, какое-нибудь ведро. Ведра не оказалось, за то кроме телогрейки увидели безобразный пиджак и жуткие костюмные, но не от этого пиджака штаны, с веревкой служившей ремнем. На том же гвозде со штанами болталась кепка.

Открыли дверь в комнату. Жесточайший запах перегара и звук храпа ударил по нашим органам чувств. Судя по всему спички можно было зажигать смело. Была вероятность взлететь на воздух от воспламенения паров, но не велика.

Посреди комнаты стоял стол с неприкрытой, начатой бутылкой «Пшеничной»; на расколотой тарелке две картошки в мундире, – одна откушена на треть; разбросана завядшая петрушка и укроп; пустая консервная банка от бычков в томате, изуверски наполовину открытая ножом, и грязный перочинный нож, являющийся и открывалкой, и вилкой. Не исключено, что иногда и ложкой. Сам владелец ножа лежал одетым, в сапогах на кровати, отвернувшись от застолья к стене. Под столом и у кровати валялись еще две пустые бутылки «Пшеничной». Еды, даже хлеба, и другой одежды в доме не оказалось. Искать в этом хлеву деньги и ценности было бессмысленно, что еще раз подчеркивало правильность нашей установки «не обирать аборигенов». Поэтому пока наши лохмотья не высохнут, мы позаимствовали у гостеприимного хозяина всю найденную в сенях одежду, оставив только кепку, а из невосполнимого взяли картошку и водку, про которую, как мы подумали, он, очнувшись, вряд ли вспомнит. Для ночевки пригодилось бы одеяло, но оно было придавлено телом мужчины. Нам пришлось довольствоваться висящей на одном гвозде, а потому не прикрывающей даже края окна, выцветшей, вонючей шторой.

В выбранном для ночевки овине мы переоделись. Хозяин вещей и угощения оказался маломерком, поэтому в «костюм» кое-как влез Яд, а я втиснулся в телогрейку, которая на мне стала больше похожа на утепленную стеганную рубашку, без цвета, но с непередаваемым запахом. Ноги пришлось укрыть шторой, замотав ее на «пустом» животе.

Ночью, чтобы «поправить» эти наши «пустые животы», мы решили «ломануть» склад магазина, который располагался за ним же, в сарае, и охранялся двумя навесными замками. Кроме «чего-нибудь поесть», нам нужна была водка, которая в отсутствие денег послужила бы платежным средством за попутки или билеты. Склад договорились оставить на глубокую ночь, когда стемнеет окончательно. Пока же выпили водку, закусив недоваренной картошкой, и прилегли на сено. Жуткая усталость и «по сто-пятьдесят» на голодный желудок немедленно сделали свое дело: магазин остался цел, чего не скажешь о нас.

Проснувшись ни свет ни заря, то есть раньше петухов, Павел Валентинович не обнаружил початой накануне бутылки. Папирос тоже не оказалось – они пропали вместе с телогрейкой, не говоря уже о костюме. Пришлось одеться в кепку и топать на другой конец деревни к Володьке, с которым вчера выпивали.

Перебудил весь дом, налетев, как в кино, на ведро в сенях.

Володька божился, что не брал ни водку, ни телогрейку. Взъерошенная от сна и злости на непрошенного, раннего гостя жена подтвердила, что никакой телогрейки на муже, когда он подошел к ним, стоящим посреди улицы бабам, проводившим десять минут назад ЗИЛ с раненными грибниками, не было. А курить он тут же стрельнул у Толяна «беломорину». Так что папирос у него тоже никаких не было. А на счет бутылки, мол: «не знаю, это вы сами разбирайтесь. И костюма никакого не было: как в своем свитере ушел с утра, так в нем и вернулся».

Проснулись и дети: старший, лет пятнадцати чудаковатый парень Игорек, и две девочки-близняшки, лет восьми. Игорек выскочил из комнаты, и, подбежав к родителям в сени, начал махать руками в сторону леса, и вспоминать вчерашнюю трубу, пистолеты, сарай.

Мы все проспали. Второй раз в жизни я оказался спящим взят в плен. На мне и на Яде сидели по два мужика, заламывая нам руки назад, а милиционер в фуражке застегивал наручники. Второй, засунув наш немецкий нож себе за ремень, стоял перед нами и целился не из своего «табельника», а из нашего, более грозного, «Токаря», который еще не известно: выстрелил бы в нужный момент? Еще два пистолета держал за стволы в другой руке.

Так благодаря Игорьку Чудному, нас спозаранку выследили, а когда из области приехала «упаковка» с двумя ментами в фуражках, с помощью местных мужиков, повязали.

Нас так и выводили: совершенно пьяных, беспомощных, Яда в «костюме», а меня в телогрейке с накинутой сверху занавеской, так как я был без штанов. Нашу мокрую, рваную одежду менты, обыскав, разрешили взять «потерпевшей стороне»; только патроны забрали.

Собравшиеся местные смотрели на нас с удивлением и без злобы. Среди них носился Игорек Чудной, смеялся, и показывал пальцем.

Нам повезло, что дело оставили в области, а не передали по месту жительства. Повезло, во-первых, потому, что в местном СИЗО публика, в целом, оказалась простая, без лишних «понтов». Во-вторых, потому, что добравшийся до дома Доктор никак в этом «разбойном» деле не фигурировал. А «шили» нам разбойное нападение с ограблением. Разбойников из нас сделали, конечно же, из-за найденного немецкого ножа.

Чушь полнейшая! Никого мы не грабили, и ни на кого не нападали, тем более разбойно. Позаимствованная у Павла Валентиновича одежда была не просто при нас, а на нас, поэтому с фактом совершения кражи волей-неволей пришлось бы согласиться. Но не тут-то было! Раз нож – значит разбойник. А это уже совсем плохая статья, «длинная». Кроме того на нас «вешали» два «мокрых» местных «глухаря», мы так поняли, по количеству недостающих в магазинах наших пистолетов патронов. Те обе пули, как я уже говорил, предназначались еще на болотах Яду и никакого отношения ко временному использованию телогрейки и костюма не имели. В общем, не приходилось сомневаться, что тем ранним утром два мента заработали себе по лишней звездочке, взяв матерых уголовников, терроризирующих всю область. Наше положение иначе, как плачевным назвать было сложно.

Доктор благополучно добрался до дома, и ждал нашего возвращения. В больницу, куда он приехал вместе с Рольфом на ЗИЛе в сопровождении двух местных и водителя, увидев пациента, тут же вызвали ментов. Не дожидаясь их приезда, Доктор по-тихому «слился». Только успел услышать от врачей заключение: «Безнадежен. Гангрена. Сепсис». Когда его хватились, он был уже далеко. Разыскивать его не стали.

Через неделю ожидания Доктор подключил к нашим поискам старшего брата. Выяснить наше местонахождение с его связями большого труда не составило, но «впрягаться» за нас из-за организованных ему братьями Абрамовыми проблем он не стал. Самому «быть бы живу».

Вытащил из этой истории нас Кот. Доктор за это отдал ему свою коллекцию трофейных наград в качестве аванса, и пообещал, что если «дело выгорит», он получит еще два наших комплекта. Если сложить вместе, то их стоимость была астрономическая.