Щекочу нервы. Дорого

Откуда еще может всплыть ханство? – терзался вопросом Юдин. Он вдруг вспомнил про рекламный буклет, на последней странице которого очертил телефон и координаты экстрим-агентства. Вдруг Миле взбредет в голову нагрянуть туда после возвращения из Антальи и поинтересоваться, какой услугой воспользовался ее муж? Маловероятно, и все же такую возможность надо было исключить полностью.

Юдин принялся искать буклет. Еще вчера он лежал на журнальном столике, но перед отъездом Мила наводила в гостиной порядок и наверняка убрала его куда-то. Юдин заглянул в узкий шкафчик под большим, на полстены, телевизором, где обычно лежали старые журналы с программой ТВ. Буклета там не было. Юдин посмотрел в спальне – Мила любила перед сном почитать всякую периодическую лабуду. И там буклета не оказалось. Можно было бы махнуть на него рукой – нет, так нет. Но Юдин почувствовал скрытую опасность и проявил упрямство. Он начал методично обыскивать всю квартиру. Опустившись на четвереньки, заглянул под шкафы, диваны и кресла. Детально исследовал кухню, оба санузла, столовую и кладовую. Пропал буклет, словно его никогда и не было!

Юдин пошел на принцип. Он почувствовал, как в нем разбухает злость. Так с ним всегда бывало, если у него что-то не получалось. Но добивался своего Юдин не сдержанным упорством и целеустремленностью, а гневом и злостью. Он перевернул несколько тумбочек, вывалил содержимое комода в спальне и, путаясь в разноцветной пряже (когда Мила не работала, то выпросила у Юдина вязальную машину и пыталась научиться вязать кофточки и джемпера), пнул ногой женину подушку. Вот ведь какая дура! Кто просил ее трогать буклет? Куда она его подевала?

Отыскивая глазами объект, на который можно было бы выплеснуть злость, Юдин вернулся на кухню и вдруг догадался проверить мусорное ведро. Черный пакет уже был заполнен почти до краев, и Юдин, борясь с брезгливостью, сунул в него руки. Он перебирал картофельные очистки, скользкие пивные бутылки, луковичную шелуху, отвратительные жилисто-мясные обрезки и, наконец, нащупал что-то похожее на буклет. Выудил его из пакета, отряхнул от налипших на него апельсиновых шкурок и уже хотел было оторвать последнюю страницу, как с удивлением обнаружил, что это уже сделано до него. Он поднес буклет к окну. Странно! Последняя страница, на которой он нашел адрес и телефон экстрим-агентства, была не просто вырвана. Она была аккуратно отрезана, причем так, что линия отреза проходила по корешку буклета.

Разумеется, это сделала Мила, так как больше было некому в их немногочисленной семье. Но зачем? И для чего такая ювелирная аккуратность? Резала наверняка лезвием для бумаги и по линейке, по-другому так ровно не отрежешь. Значит, она страничку с координатами агентства вырезала, а буклет выкинула…

Юдин пребывал в недоумении. На Милу, практикующую в быту порывистые жесты и движения, это не было похоже. Она бы просто рванула страницу из буклета, выдирая ее как придется. А тут прямо-таки тонкая, генетическая работа.

Он отправил буклет в мусорный пакет и стал старательно намыливать руки. Вода с урчанием затаскивала пену в мрачные коридоры и пещеры сливных шлангов и канализационных труб. Юдин смотрел на себя в зеркало. А в нем, как ни странно, есть едва заметные монголоидные черты. Кто знает, может когда-то давно монгольский воин завалил в картофельную ботву его пра-пра-прапрабабушку… И побежала узкоглазая хромосома по генеалогическому древу. Вот потому и прет из него доминанта, тянет на насилие, на подавление, на унижение. И нечего тут стыдиться. Это качество воина, солдата, бойца. А Юдин – боец! В ресторане у него кусок в горло не полезет, если он не построит перед собой всех официантов и поварской состав. Как в армии: ну-ка носочки подравняли! Ближе, ближе, к ноге! С какой стороны вас учили меню подавать и водку наливать? Ась? А когда можно тарелку уносить? Не слышу, громче! Как должны лежать на ней приборы, ась? А я ведь тот кусок мяса не доел, а очень хотел это сделать. Только не надо кидаться в посудомоечную и выковыривать из бака с отходами этот кусок. Новый несите! И бегом, пока у меня чувство сытости не появилось, а то всю кайфушку испортите!

Вот так надо с людьми разговаривать. Тогда уважать будут. И к жене это правило относится в первую очередь. Жена должна трепетать перед мужем. Зря что ли он ее содержит?

3

Эти мысли возбудили в нем голод, и Юдин пошел в кафе «Катакомбы». Там он выпил две кружки пива. Строить официантов не было желания, хотя в бокал напудили слишком много пены, и она пузырчатой слюной сползла на скатерть. Когда он воткнул вилку в отбивную на косточке, позвонила сотрудница экстрим-агентства. Декорации почти готовы. Актеры готовятся к своим ролям. Завтра утром за Юдиным заедет микроавтобус. Полтора часа езды. Синоптики обещают хорошую погоду.

Теперь Юдин не мог думать ни о чем другом, кроме как о завтрашней игре. Ему не терпелось примерить костюм хана. Жаль, он отказался от видеосъемки. Испугался лишнего компромата… Хм, компромат. Слово-то какое страшное! Он представил, что случится, если Мила увидит фильм, где он насилует девушек. Она будет в шоке. Ну и что? Месяц не будет с ним разговаривать. Ну и что? Будет плакать. Ну и что? Слезы – не чернила, высохнуть бесследно. Собственно, ничего страшного не произойдет. Подумаешь, пострадает немного. Но никакой катастрофы не будет! Никакой! Брат не выгонит его с работы, не отберет квартиру, машину, дачу, деньги. Значит, ничего не случится. А жена – она дура. Ее легко можно будет убедить в том, что это всего лишь кино, игра. Вынуждены же актеры кино сниматься в постельных сценах! И все относятся к этому с пониманием.

– Вам понравилось? – спросила официантка, принимая деньги.

– Нет, – ответил Юдин. – Словно говна наелся.

Что за вопрос? Кто разрешил этой распаренной варочными парами девице задавать ему, Юдину, монгольскому хану, такие вопросы? Он вышел на улицу. Позвонить в агентство и заказать видеосъемку?

Он все же решил не торопиться и посмотреть, что из всей этой затеи выйдет. Может, получится такая параша, что ее не то что на пленку писать нельзя будет, но даже вспоминать о ней будет стыдно. И в массажный салон он не поехал, хотя воля кружила ему голову и высвобождала из застенков разума самые разнузданные желания. Сегодня он будет вести себя целомудренно. Это будет дань семейной жизни.

Занять долгий, по-летнему медленно угасающий вечер было нечем, и Юдин рано лег спать, плотно зашторив окно. Уснуть ему сразу не удалось. Он долго ворочался, душу его наполняли смутные тревожные чувства. Он даже немного робел от надвигающейся миссии. Где-то сейчас шла работа, под него моделировался кусочек истории, и Юдин готовился примерить эту модель на себя, потрогать, пригубить ту жутко-безграничную власть, коей когда-то упивались сильные мира сего.

Снилась ему мешанина из звуков, отрывочных видений и тягучих ощущений. Встал он рано, под шелест метелок дворников. Тщательно выбрился новым лезвием. Сделал укладку феном, сбрызнул прическу лачком. Ему представлялось, что он готовится к инаугурации. От волнения немного дрожали жилки. Юдин надел новые трусы и носки, сунул в микроволновку парочку замороженных котлет по-киевски. Ожидая, когда запищит таймер, позвонил Миле.

– Я нежусь на солнышке, – томным голосом сказала Мила.

– А я позавтракаю и поеду на таможню. Надо товар оформлять, – привычно солгал Юдин.

– У тебя же отпуск.

– Витя попросил. Я не мог ему отказать.

– Не грусти, миленький. Хочешь, я позвоню тебе днем?

– Конечно, динозаврик мой, конечно звони! Но, скорее всего, телефон будет недоступен. На складах всегда плохо берет.

– Я очень постараюсь… Знаешь, я уже скучаю по тебе. Ты мне приснился сегодня… Но рассказывать не буду, плохой сон… А ты в экстрим-агентство больше не звонил?

– Нет, – сразу же ответил Юдин и чуть было не спросил, куда подевалась последняя страница буклета. Вовремя прикусил язык. Задай он этот вопрос, Мила обязательно спросит, почему он интересуется агентством?

Микроавтобус приехал на полчаса позже. Непропорциональная Гертруда Армаисовна запальчиво извинялась перед ним и при этом сильно моргала. Юдин сел рядом с водителем на двух сиденьях сразу. Теперь Гертруде Армаисовне приходилось вытягивать шею, чтобы заглянуть ему в глаза. А он отвечал на ее вопросы немногословно, не поворачивая головы… Ах, как ему повезло! Деревушка, которую предстоит сжечь монгольскому хану, состоит из семи настоящих, а не бутафорных домов! В деревушке, конечно, уже лет двадцать никто не живет, но домики сохранились неплохо, и гореть будут как бенгальские огни. «Местные жительницы» все как на подбор, самой старшей двадцати пяти не будет; все свеженькие, сочненькие, росой умытые, цветами увитые.

Все же, несмотря на ударную рекламу, Юдин не мог избавиться от назойливой мысли, что готовится какой-то подвох, что не будет никакой игры, а произойдет нечто неожиданное, гадкое; что его, Юдина, используют для какой-то гнусной цели, может, попытаются ограбить (он нарочно не взял с собой ни копейки), может, убьют и сожрут. Но это, скорее, было не предчувствие, а сама фантазия Юдина. Он придумывал всякие страшилки, нагоняя туману таинственности на потрепанный салон микроавтобуса, который наверняка вволю потрудился в качестве маршрутного такси, на молчаливого водителя в серой кепке, из-под которой выбивались дымчатые и пышные, как у Пушкина, бакенбарды, и на унылый однообразный пейзаж, открывающийся из окон машины.

Вскоре микроавтобус свернул с шоссе и затрясся по грунтовке. Юдин понял, что до сладкого мгновения властного восхождения осталось совсем чуть-чуть. По разбитому деревянному мосту переехали загаженную речку и остановились на поляне, поросшей лохматой травой. Гертруда Армаисовна шепотом объявила, что они погрузились в далекое прошлое нашей страны, но Юдину помешала абстрагироваться матово отсвечивающая в кустах крыша грузового автомобиля.

А в остальном все было очень правдоподобно, особенно когда Гертруда Армаисовна вместе с водителем облачили Юдина в пахнущий нафталином стеганый халат, подпоясали его кушаком да натянули на его ноги высокие, как ботфорты, кожаные сапоги. Потом Гертруда Армаисовна с водителем незаметно исчезли, и Юдин пошел к черным, просевшим от ветхости хатам. На трухлявых бревнах посреди заросшей травой улицы сидела группа ряженных. Увидев Юдина, они вскочили, дружно затоптали окурки, повалились на колени и, путаясь в потертых полах своих халатов, стали тюкаться бритыми головами о землю. Юдин мысленно отметил, что мужчины здорово смахивают на туркменов, которые часто восседают на заплеванном асфальте у Казанского вокзала с протянутой рукой. Но, в общем, исторический реализм поддерживался неплохо. «Воины» очень правдоподобно раболепствовали и одновременно лобызали его сапоги. Юдину это нравилось, он великодушно подставлял носок сапога мокрым губам и поглядывал на деревню, притихшую в ожидании нашествия.

Самый старый из «воинов» – с коричневым и сморщенным, как у мартышки, лицом – с олимпийским трепетом поднес Юдину горящий факел, и Юдин, приняв его, повел свое войско творить ханские безобразия. «Воины» предусмотрительно отстали, как бы желая показать, что не претендуют на трофеи своего владыки, но дружно закричали, засвистели, заулюлюкали. И под это звуковое сопровождение Юдин поднес пламя к почерневшей, провалившейся на седловине крыше первой хаты. Гертруда Армаисовна явно преувеличила, когда пообещала, что крыши будут гореть как бенгальские огни. Отсыревшая и замшелая солома не хотела вспыхивать, как бы старательно Юдин не тыкал в нее факелом. Неминуемо случилось бы искажение исторической действительности, если бы откуда-то из-за кустов не выпорхнул водитель микроавтобуса с канистрой в руках. Словно черный ангел, поспешивший хану на помощь, он торопливо плеснул бензин на соломенную крышу и тотчас исчез. Пламя принялось радостно пожирать сдобренную огнетворным соусом солому.