По ту сторону Солнца. Сновидения

За годы, прошедшие после моего сновидения, отрицательной энергии накопилось на земле столько, что мир готов разорваться на части. И это время, похоже, приближается. Но нам, простым смертным, зачастую греховным людям, живущим на этой прекрасной планете, этого допустить нельзя.

Иногда возникает вопрос: зачем им, очень похожим на нас и живущим на неизвестной пока нам планете, так заботиться о нас? Возможно, их предки когда-то уже жили на нашей планете и сотни тысяч, а может, и миллион лет тому назад покинули ее. Наверное, они хотят нас о чем-то важном предупредить, но сигналы, иногда посылаемые ими на Землю, до нас, до нашего сознания не доходят. Мы их или не понимаем, или пропускаем мимо ушей и не придаем им должного значения. Или доходят они до нас очень поздно, или очень долго, как, например, до меня.

Но я решил, хоть и со значительным опозданием, о чем весьма сожалею, донести до тебя, уважаемый читатель, до вас, милые сердцу моему земляне, независимо от цвета кожи и от того, в какой части земли вы живете, слова незнакомки с другой планеты. Она была рядом, в полуметре от меня. Слова ее я хорошо слышал и хорошо их запомнил. Запомните и вы, уважаемые читатели, что, независимо от положения, которое вы занимали при жизни или в момент прощания с ней, – перед Богом все равны. Перед смертью – тоже.

Отвечать придется только за свои грехи и зло, причиненное другим людям и природе. Все доброе, что вы сделали в жизни, любое доброе дело, что вы сделали для других, даже самое маленькое, вам зачтется.

Ибо, как говорил Святейший Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II, «идя навстречу смерти, вы должны думать только о Вечном». А Вечность – бесконечна. И все, что мы накопили: богатство, успех, власть, слава, почести – оставим все на этой земле. «Все человеческое закончится ничем. То, что мы унесем с собой, будет только душа и добро, которое мы сделали. Это единственное богатство, которое пересечет вместе с нами границу смерти. Другого нет».

Так было, так есть и так будет всегда, пока жива наша планета.

* * *

«Еще никому и никогда из людей, живших на Земле раньше и живущих на ней сейчас, не удавалось увидеть это роковое место во сне. Он первый…»

    Из слов незнакомки, посланницы народа с другой планеты, явившейся в сновидении Петру.

Узнай и ты, уважаемый читатель, это самое страшное место, потрясшее до глубины души свидетеля сновидения. Прочитай и запомни!

…Часы на стене показывали ровно час ночи, когда хозяйка закрыла дверь за гостями. Они ушли под сильным впечатлением от рассказов мужа о его поездке в Канаду.

– Ну что, дорогой муженек, пойдем спать? – ласковым и спокойным голосом сказала Лили, жена Петра. Он все еще стоял в коридоре и смотрел на входную дверь.

– Пошли, пошли, – повторяла Лиля, похлопывая мужа по плечу, – может, и увидишь во сне свой рай. Смешной ты, ей-богу. Заладил весь вечер: рай да рай. Если бы наши люди так же работали, как канадцы, да так же ценили время, как они, у нас бы не хуже было, – закончила она чуть-чуть повышенным голосом.

– Вот именно. Если бы да кабы, – только и нашелся что сказать Пётр. Он махнул рукой в ее сторону, разрезая воздух ладонью. – Мать их за ногу, до чего довели страну, – сказал Пётр вполголоса, следуя за женой в спальню.

Лили не стала спрашивать, кто, куда и до чего довел страну, ей было все равно, куда идет ее страна. У нее была хорошая, интересная работа. До августа девяносто первого года она прозябала младшим научным сотрудником, а сейчас работает в иностранной фирме, встречается с деловыми людьми, ездит за границу. Об этом можно было только мечтать. Правда, зарабатывает пока не ахти. Но все равно намного больше, чем ее подружки в институте.

Пётр стоял и смотрел на обнаженную жену. Она стояла перед зеркалом, снимая с лица всю накипь прошедшего дня, готовилась ко сну. Время почти не тронуло ее красоты и свежести. Скоро тридцать лет, как они женаты, а он любит ее, как и в начале шестидесятых, когда они, молодые и счастливые, носились по институту, встречаясь на каждой перемене, иногда сбегая с последней пары на какой-нибудь новый фильм. Его Лили была лучше всех. Да и сейчас она держит марку, строго следит за собой и за последней модой.

Пётр разделся, отвернул одеяло, поправил подушку, простыню и лег. Жена тоже сразу легла. Она прижалась к нему, уткнувшись лицом в его подбородок. Он обнял ее, погладил по руке, по плечу, слегка поцеловал в щечку, возле правого уха и тихо-тихо опросил:

– Ну что, жена, будем спать?

– Да, – так же тихо ответила она. – Я сегодня очень устала. Спокойной ночи и приятных тебе снов.

– Тебе тоже.

Пётр полежал на правом боку минут пять-шесть. Затем повернулся на спину, посмотрел в сторону жены. Она уже спала. Она всегда засыпала быстро. Все зависит от нервной системы, а у жены она всегда в отличном состоянии. Во всяком случае, он так зачастую думал. Он стал вспоминать прошедший день, все сначала, с утра, чтоб быстрее заснуть. И незаметно для себя задремал, заснул.

…Небо было какого-то пепельного цвета. Облака проносились низко, и их движение было настолько медленным, что создавалось впечатление, будто они просто повисли над этими толпами ушедших душ и совсем не движутся. Хотя, подняв голову и очень внимательно присмотревшись к ним, можно было заметить еле уловимое человеческим оком медленное и плавное движение какой-то пелены, тумана по хмурому небу. Горизонта не было видно совсем, он как бы сливался воедино с огромными и густыми, как пепельный дым, облаками.

Пологие, голые и невысокие горы, чем-то похожие на облака. Но если облака были темно-пепельного цвета и местами, чуть просвечиваясь, напоминали обрывки марли, то горы были темно-зелеными. Яркого света не было вообще, какой-то полумрак царил в огромной долине, окруженной невысокими холмами, а вдали, насколько позволяла видимость, возвышались огромные, с остроконечными вершинами горы. Взобраться на эти горы было невозможно, искать какую-то тропинку, чтобы обойти их, было бесполезно. Ощущение было такое, что вы находитесь в огромной западне, выхода из которой искать нет смысла, так как его вообще не существует. Да его, этот выход, видимо, никто и не искал.

Многочисленные толпы покинувших земную жизнь душ представляли собой шеренги выстроившихся в сорок рядов людей, с понурыми и опущенными вниз головами. Уже по этим опущенным головам можно было судить, что людям стыдно и совестно смотреть прямо перед собой, столько грехов они нажили на Земле. Видимо, груз у многих был настолько тяжелым, что они, сгорбившись, полу-изогнувшись, стояли тихо и недвижимо, не поворачиваясь ни влево, ни вправо, ни тем более назад.

Одеты все были абсолютно одинаково: в какие-то желтокоричневые плащи. Плащи были широкие и длинные, с капюшонами и чем-то похожи на воинские плащи-накидки. В каждом ряду стояли души, напоминающие лики людей, причем людей всех возрастов, от младенцев до седых и сгорбленных стариков.

Omnia mors acquat! (Смерть уравнивает всех! – лат.) И это было действительно так. В одном ряду стояли министр и официант, мэр города и дворник, генерал и рядовой, насильник-убийца и не знающий еще нецензурного слова ребенок, старуха, все испытавшая на своем веку, и совсем молодая, так и не познавшая настоящей любви девушка. Они были все равны после смерти. Смерть их уравняла, поставила в один ряд, и выхода из него уже не было: ни влево, ни вправо, ни назад.

Они стояли в рядах очень близко друг к другу, каждый на своем месте, на очерченном маленьком квадратике, не позволявшем развернуться и даже пошевельнуться. Генерал не мог повернуться к рядовому и приказать ему выполнить какое-либо поручение. Мэр не мог упрекнуть дворника за плохо убранные улицы. Министр не мог отчитать официанта за пролитый кофе на его новенький, впервые надетый по такому случаю костюм. Старуха, прожившая на земле более девяноста лет и повидавшая многое на своем веку, не могла запретить молодой красивой девчонке закутать голову и не смотреть на стоящих впереди нее парней. А рядом стоявший насильник и убийца, так нагло издевавшийся над людьми, еле держался на ногах: такой непомерный груз грехов лежал на его плечах.

В этой огромной и безмолвной долине смерть уравняла всех. А кругом были горы – хмурые, облаченные в туманом сотканную одежду, они, как стальной и могучий пояс, крепко держали в своих каменных объятиях призванные для последнего слова, уже охладевшие и смирившиеся со своей участью души, еще пока имеющие лики людей.

Каждый из стоявших в ряду новопреставленных ждал своей очереди. Здесь не было списков фамилий, никто не называл их по отчеству, а тем более по титулам или должности. Здесь каждый помнил лишь свое имя и свои грехи – больше ничего.

Сорок шеренг, сорок рядов, сорок дней и ночей. За эти сорок дней и ночей каждый в отдельности должен был вспомнить все свои грехи, малые и большие, мелкие и значительные, но только совершенные за время жизни на Земле. Все остальное не в счет. Все подлое, грубое, но не совершенное по злому умыслу, не в счет, все это прощается.

В некоторых рядах стояли лики, души которых уже проходили через это испытание, но, не вспомнившие всех своих грехов или чистосердечно не признавшиеся в этом, были вновь возвращены на Землю для жизни, уже в других человеческих «ипостасях». Таких душ было немного, единицы. Они держались чуть-чуть уверенней, плащи на них были чуть светлее, чем у остальных.

Поручиться за себя, что наконец-то они вспомнят обо всем содеянном на Земле, они не могли. Полной уверенности в том, что смогут перейти десятиметровый мостик через пропасть, на другую сторону, где их ждала тихая загробная жизнь, у них тоже не было. Никто из них не оглядывался, никто не смотрел ни вправо, ни влево, сосредоточенный и напряженный взор пеленой затянутых очей был устремлен только в одну точку.

У всех было огромное желание перебраться через десятиметровый мостик на другую сторону. Ведь возврат снова на Землю мог превратить их души в животных, будь то змея, волк, медведь или любое другое. Никто этого не хотел. Это означало конец. Это означало, что никогда им уже не встать в один ряд с человеческими душами, прощенья им больше не будет. Поэтому их лица были мрачными и весьма сосредоточенными. Они вспоминали, вспоминали все, что сделали более-менее жуткого, плохого на Земле. Это плохое относилось почти одинаково что к человеку, что к животному или природе.

Сорок дней – большой срок. Сорок дней и сорок ночей – достаточный срок, чтобы вспомнить обо всем. Это удавалось почти всем. Только немногие не могли или не хотели это сделать.

Провести, одурачить или обмануть здесь никого не удавалось. Никогда. Здесь царила одна только правда, и только правда. Кто об этом забывал или хоть капельку сомневался в этом, наказание было жестокое – про?пасть. Пропасть, откуда никто не возвращался ни обратно на Землю, ни тем более в благополучные места для загробной жизни, иногда приближенные к райским.

Пропасть на первый взгляд не вызывала страха. Может быть, потому что долина, раскинувшаяся среди первых пологих холмов, казалась ровной и тихой. На самом деле она и была тихой, даже очень тихой. Здесь не было ветра и не было шума. Здесь не было птиц, даже комаров или мух. Да и откуда им было взяться? Пищу здесь никто не готовил, она была просто не нужна никому.

Сорок дней и ночей каждый в отдельности ждал своей очереди. И так шеренга за шеренгой, ряд за рядом. Не прерываясь ни на минуту, лики умерших людей один за другим, строго соблюдая раз и навсегда установленный порядок, подходили к мостику, а вернее, к доске, установленной через десятиметровую пропасть, и старались перейти по ней на противоположную сторону. Переход не прекращался ни на мгновенье, ни днем, ни ночью. Круглые сутки, не прерываясь, очень тихо, медленно они подходили к пропасти и ступали на доску, ведущую в вечную и спокойную загробную жизнь или вниз, в пропасть, откуда медленно, очень медленно, держась на одном уровне, примерно с полметра ниже установленного мостика, струился густой и непрозрачный дым.

Здесь каждый знал свою очередь. Здесь никто не спешил и никто не стремился встать вне очереди. Таких душ просто не было. А если бы и нашлись, то попали бы только в одно место – в пропасть, в бездну. Это сознавали все. Здесь царил строгий порядок. Кто, в какое время дня и ночи распрощался с жизнью на Земле, тот в такое же время дня или ночи подходил к мостику. Это был закон. А закон нарушать нельзя. Здесь это знали все.

За сорок дней и ночей, каждый раз переступая на один шаг ближе к пропасти, они сознавали это всем своим безликим существом. Закон есть закон, порядок есть порядок. Президент ты бывший или просто сапожник, спикер парламента или рядовой воин. Здесь были все равны. Смерть их всех уравняла.

Здесь никто не шумел, здесь никто не кричал, здесь никто не доказывал свою правоту.

Сорок суток давалось каждому, чтобы вспомнить обо всем. Сорок суток. Уже в первый день или ночь, независимо от того, кто в какое время суток ступал в эту первую шеренгу, первую сзади, откуда начинался отсчет сорока дней и ночей, уже в первую минуту осознав, где он находится, каждый понимал: здесь поблажек не будет. Все кончилось. Поблажки были там, на Земле. Здесь их просто нет и быть не может.

Все сорок дней и ночей каждый в отдельности смотрит только в одну, для него установленную, точку. Это маленький экран, экран его прошедшей жизни. На этом экране, как в фильме, но уже его единственном и последнем фильме, он смотрит кадры своей жизни, но только своей.

Здесь каждому напоминают его шаги по жизни, его поступки, его грехи. Здесь чужих грехов никому не надо. Если кто и брал при земной жизни себе эти чужие грехи, здесь у него их отбирали. Здесь все было честно, все справедливо. Каждому хватало своих грехов. С ними надо было перебраться через пропасть на другую сторону. Каждый надеялся на это, каждый мечтал об этом, каждый хотел этого. Но очень немногим это удавалось, независимо от возраста.

На сороковой день, тщательно просмотрев всю свою прошедшую жизнь, каждый новопреставленный, прежде чем подойти к мостику, ведущему через пропасть на другую сторону, должен был пройти последний экзамен, а точнее, предстать перед судом. Каждый подходил к длинному столу, за которым сидели семь судей, семь великих мудрецов, а может, семеро святых, посвященных во все тонкости земной жизни. Каждый из них отвечал за конкретный день, будь то понедельник, вторник, среда, четверг, пятница, суббота или воскресенье. Все они были одеты одинаково. Их одежда была похожа на одежду современных судей, только воротники были разного цвета. По цвету воротника их и различали, кто за какой день отвечает. Перед каждым из них на столе был небольшой телеэкран. У всех семи старейшин на глазах были очки с защитным зеркальным покрытием. В мгновение ока семеро посвященных в дела смертных могли увидеть на экране прошедшую земную жизнь новопреставленного. Некоторым из новопреставленных многие грехи и согрешения по велению Всевышнего и просьбе великих Святых прощались. Это были те души, за которых усердно молились там, на Земле, в течение конкретных сорока дней, пока они находились здесь или в других похожих местах, специально определенных свыше.

В назначенное время душа новопреставленного подходила к столу и называла свое имя, и больше ничего. Если человек менял имя в течение своей земной жизни или хотел схитрить в последний раз, его поправляли тихо, спокойно, называя настоящее и только его истинное имя. Затем судьи, сидевшие за столом, переглядывались между собой и только по им известной команде одновременно нажимали на кнопки, и на экранах компьютеров, как в раскрытой книге, появлялось все положительное и отрицательное, содеянное человеком на Земле.