Загадки Столетней войны

Для Генриха речь не шла об очередной шевоше. Это был пройденный этап. Английский король намеревался захватить французские города и крепости, разместить в них английские гарнизоны, и из этих очагов стратегического влияния начать процесс завоевания территории Нормандии. Захваченные территории станут управляться Англией, и что самое главное – приносить налоги, которые в свою очередь профинансируют новое наступление всё дальше и вглубь Франции – её завоевание. Английский порт Кале, по-прежнему удерживаемый англичанами, был слишком далеко к северу, чтобы стать хорошей базой для покорения Нормандии. Такой базой, по мнению Генриха Пятого, суждено было стать Арфлёру.

Теннисные мячи дофина получили ответ в виде каменных ядер, полетевших из английских пушек в стены осаждённого города – «реальные пацаны» оскорблений не прощают. Несмотря на ожесточённое сопротивление, после того, как вражеская артиллерия серьёзно повредила городские стены, Арфлёр сдался 22 сентября 1415 года. Осада продлилась намного больше, чем рассчитывал Генрих, и стоила ему гораздо больших потерь, особенно от дизентерии – обычной спутницы осад в то время – что неудивительно в условиях большого скопления людей в отсутствии канализации и представлений о гигиене. Требовалось оставить значительный гарнизон для защиты новозахваченного города – тысячу двести солдат. Выживших раненых и больных было приказано переправить назад в Англию. Сам король расценил, что просто вернуться назад после захвата одного города не будет казаться слишком героическим предприятием и не слишком утвердит его претензию называться владетелем этих земель. Поэтому Генрих принял решение продемонстрировать, кто хозяин на южном берегу Ла-Манша, пройдя маршем из Арфлёра в английское Кале. Оттуда уже можно было вернуться домой, чтобы на протяжении близящейся зимы подготовиться к следующему году военных действий. Дополнительным бонусом при этом стало бы то, что возможные французские военные усилия сосредоточились бы на его армии, а не на гарнизоне Арфлёра, сидящем за полуразрушенными городскими стенами.

Король выступил к Кале 8 октября 1415 года с армией, насчитывавшей от шести до восьми тысяч бойцов, из которых около тысячи, может быть, полторы, было рыцарей, остальные же были лучниками. На пути ему было необходимо – как и его прадеду перед сражением при Креси – пересечь реку Сомму. Когда намеченную переправу Генриху заблокировала французская армия, последовали восемнадцать дней форсированного марша, прежде чем уже к северу от Соммы усталых и измождённых недоеданием и дизентерией англичан встретила французская армия. Размер её оценивается исследователями по-разному, от двенадцати до сорока тысяч. Рассказывают, что когда король Генрих спросил своего сквайра, валлийца Гэма из Брекона, сколько, по его мнению, французов приближается к ним, тот ответил: «Сир, достаточно, чтобы убить, достаточно, чтобы пленить, и ещё хватит, чтобы убежали». Но с большой вероятностью у французов был тройной перевес над армией Генриха.

Последовавшая битва оставила о себе намного больше свидетельств, чем многие другие сражения средневековья. Более того, относительно недавно, в конце ХХ века, в архивах Британской Библиотеки была обнаружена рукопись, содержавшая французский план сражения, составленный за неделю или за две до самого сражения, скорее всего опытными французскими военачальниками, коннетаблем Франции Шарлем д’Альбре и маршалом Жаном Ле Мэнгром, также известным как Бусико, ветераном крестовых походов против турок (в 1396 году он даже попал в плен к турецкому султану Баязету после катастрофического разгрома крестоносцев под Никополем на Дунае, в нынешней Болгарии, но был отпущен после большого выкупа).

План состоял в том, чтобы сперва атакой кавалерии на правый фланг англичан разогнать лучников, размещённых там. Эта атака, как было запланировано, была бы поддержана залпами арбалетчиков, поддержанных отрядами пехоты, на обоих флангах. Центр английской линии атаковали бы спешенные французские рыцари. Конный отряд на правом фланге французов в то же время должен был ударить в тыл англичанам и на их обоз – это бы отвлекло внимание английских солдат от удара с фронта, так как в обозе хранилось добро, награбленное ими за время похода. Надо сказать, что план выглядит вполне разумно. Проблема была в том, что он, во-первых, не был привязан ни к какому определённому полю сражения и, соответственно, не мог в принципе учитывать особенности местности. И, во-вторых, скорее всего разрабатывался для армии меньшего размера, чем оказалась у французов в день сражения под Азенкуром, вероятно, потому, что был составлен до того, как объединились в единый кулак два французских корпуса, идущих на перехват английской экспедиции. Во главе этой объединённой армии, помимо коннетабля д’Альбре и маршала Бусико, оказался цвет аристократии французского королевства: герцог Шарль Орлеанский, герцог Жан Бурбонский и герцог Жан Алансонский. Последующие действия армии под командованием стольких командующих вызывают в памяти известную поговорку о семи няньках и подопечном им дитяти.

Утром 25 октября 1415 года, в день святых Криспина и Криспиниана, шеренги двух армий хмуро глядели друг на друга через разделявшее их поле между деревушками Азенкур и Трамекур. Вспаханное под озимые поле размокло от затяжных дождей, шедших в предыдущие дни. Размокшая земля и проливные дожди прибавили тягот марша английской армии, но им в той же мере были подвержены и французы. Король Генрих – по всем свидетельствам, очень искренний христианин, весьма серьёзно относившийся к вопросам веры (вплоть до сожжения еретиков) – обратился к своей небольшой армии с пламенной речью, в которой он напомнил своим бойцам, что те сражаются за правое дело, и что вся Англия в эти минуты молится за них.

Уильям Шекспир в своей исторической пьесе «Генрих V», одной из наиболее известных в англоязычном мире, но почему-то не слишком часто переводимой на русский, трансформировал рассказ исторических хроник об этом обращении короля к своим соратникам в один из лучших своих монологов:

Сегодня день святого Криспиана;
Кто невредим домой вернется, тот
Воспрянет духом, станет выше ростом
При имени святого Криспиана.
Кто, битву пережив, увидит старость,
Тот каждый год в канун, собрав друзей,
Им скажет: «Завтра праздник Криспиана»,
Рукав засучит и покажет шрамы:
«Я получил их в Криспианов день».

Это, конечно, художественный вымысел. Мы не знаем, что именно говорил своим уставшим бойцам Генрих. Но как любое гениальное произведение, нащупывающее силой дара автора историческую правду, этот монолог подчёркивает одно важное преимущество, которое было тогда у англичан – единое командование в руках харизматичного, храброго и умного вождя. Отсутствие такового у французов привело их к катастрофе.

Поле, разделяющее две армии, располагалось между двумя рощами, и Генрих получил возможность защитить свои фланги лесом, плохо проходимым для конницы. В центре стояли его спешенные девять – десять сотен рыцарей и латников, а по флангам разместились лучники, две с половиной или три тысячи на левом, и столько же на правом крыле. Таким образом, хотя он и не мог быть знаком с французским планом, он уже фактически перечеркнул один из его пунктов. Другие во многом перечеркнуло поле – в самом буквальном смысле слова – сражения. Жидкая грязь, в которую превратилась пашня, местами доходила до колена. Ширина поля, на котором было суждено состояться последующей кровавой трагедии, была всего лишь семьсот пятьдесят метров, от края до края заполненных английской армией.

Похоже, французы оценили достоинства английской позиции, и не торопились атаковать. После некоторого ожидания король приказал армии подойти к французским шеренгам на расстояние полёта стрелы (две – две с половиной сотни метров). Каждый лучник нёс в руках заранее заготовленные заострённые двухметровые колья, которые, остановившись по приказу, каждый вбил перед собой, создав некий род частокола. Затем лучники сделали залп по французам, который не нанёс почти никакого урона, но зато, как и хотел Генрих, спровоцировал французов на атаку. Было около девяти часов утра.

Два относительно небольших конных отряда с крыльев французского боевого порядка попытались атаковать лучников. Их встретил – как их отцов и дедов при Креси – ливень стрел. Английские и валлийские лучники по-прежнему были способны стрелять практически непрерывно, и на близком расстоянии их стрелы с бронебойными наконечниками пробивали не только кольчуги, но нередко и пластинчатые доспехи. Кони также были хорошими мишенями и, получив ранения, сбрасывали всадников в глубокую жидкую грязь, подняться из которой было непросто. Те из рыцарей, которым посчастливилось избежать стрел, неожиданно для себя натолкнулись на импровизированный частокол, на который напоролась брюхом не одна из рыцарских лошадей.

Надо сказать, что маршал Бусико уже встретился с подобными приспособлениями за девятнадцать лет до Азенкура. В сражении, закончившемся его пленом у турок, турецкие янычары тоже использовали такие же заострённые колья для борьбы с рыцарской конницей крестоносцев (из которых значительную часть составляли французские и бургундские рыцари). Дошедший до нас план сражения с англичанами не показывает никаких следов того, что маршал учёл этот свой опыт. Возможно, он решил, что на родной почве и в войне против христиан, а не против неверных турок, этот опыт иррелевантен. Но король Генрих наверняка был знаком с опытом неудачного похода 1396 года. В конце концов, его отец, ставший королём Генрихом ІV, до того, как захватил трон Англии, сам ходил в крестовые походы, правда, не на турок, а на литовцев-язычников. А в тогдашней международной крестоносной тусовке опыт этих походов был на слуху.

Французская армия, как и в двух ранее описанных битвах, имела в своём составе несколько тысяч арбалетчиков, способных, как минимум, отвлечь на себя стрелы англичан, пока к ним скачет французская конница. Но этого сделано не было – третий поединок между луком и арбалетом просто не состоялся. А ведь за полвека, прошедших после Креси и Пуатье, арбалеты стали помощнее и посложнее, и, пожалуй, могли представить собой более серьёзного противника для английских длинных луков.

Вскоре перед рядами англичан стала расти гора лошадиных и человеческих тел. Кто-то из рыцарей, придавленный собственным конём, захлебнулся в глубокой грязной жиже. Кого-то добили лучники, имевшие помимо луков и стрел также мечи, ножи, молоты и топоры. Этот заслон из тел, образовавшийся на флангах английского боевого порядка, естественным образом сфокусировал направление атаки первой французской баталии из восьми (как чаще всего считается) тысяч спешенных рыцарей на центре англичан, занятом английскими, тоже спешенными, рыцарями – многократно уступающими в числе их французским благородным оппонентам. Повернувшие вспять конные французы ещё более стиснули пеших рыцарей с обоих флангов. Шагать по вязкой, всасывающей в себя ногу грязи двести метров под стрелами лучников было уже само по себе испытание, и когда французы наконец добрались до английских закованных в латы противников, они были весьма утомлены. А начиналось самое интересное.

Обе рыцарские армии вступили в ожесточённую рукопашную схватку. Атакующие не обладали силой напора, так как медленное преодоление размокшей пахоты погасило всякий наступательный импульс. Тем не менее, английским рыцарям пришлось тяжело. Сам король Генрих дрался в первых рядах своего войска. Его младший брат, герцог Глостер, сражался с ним плечо к плечу, причём королю доводилось помогать брату в трудную минуту. В какой-то момент короля окружили восемнадцать французов, но соратники Генриха сумели отбить своего короля, отделавшегося лишь сильным ударом по шлему. На этом шлеме, находящемся в Вестминстерском аббатстве, до сих пор можно увидеть, что у увенчивающей его золотой короны отбит один из зубцов в форме лилии.

Постепенно французская сторона стала отступать, причём с флангов на некоторых, оказавшихся изолированными, рыцарей наскакивали лучники, по нескольку на одного, что приводило к неизбежному летальному исходу. Смерть от неблагородного противника была весьма непопулярной перспективой для французов.

Однако первой французской баталии не удалось оторваться от врага, когда им в спину стала напирать вторая французская баталия (по разным оценкам от трёх до шести тысяч спешенных рыцарей). Но численное превосходство в условиях ограниченного пространства никакого реального преимущества не давало. Французам не хватало пространства просто даже для замаха рукой с мечом или боевым топором. Те, кто поскальзывался в жидкой грязи, терял опору и падал, не могли подняться и оставались в грязи, втаптываемые в неё всё глубже своими же товарищами. После приблизительно часа сражения победа со всей очевидностью была на стороне Генриха.

Несколько сотен французских рыцарей пало на поле битвы, причём среди этого числа было немало военачальников. Около двух тысяч сладось в плен. Однако оставалась ещё третья баталия французской армии – ещё несколько тысяч рыцарей. Это было в несколько раз больше, чем было рыцарей у короля Генриха, пусть вместе с лучниками общее численное преимущество могло бы уже быть и у него. Но у французов бойцы не были истощены боем. Однако созерцание разгрома и сдачи в плен их товарищей настолько сильно подорвала их боевой запал, что хотя несколько сот и попытались атаковать врага (столь же безуспешно), большая часть просто покинула поле сражения.

В этот момент английский обоз подвергся нападению. Как мы помним, этот манёвр входил в первоначальный план французов, и, возможно, кто-то из их вождей попытался действовать по этому плану, несмотря на то, что все прочие его части явно не сработали. Иногда утверждается, что нападение на обоз было организовано местным феодалом, собравшим ополчение из собственных крестьян. Как бы то ни было, был разграблен даже королевский шатёр, причём исчезла корона Генриха.

Английский король, осознавая, что среди его бойцов находятся около двух тысяч закованных в латы французских рыцарей, которые хотя и сложили оружие, но увидев подмогу, могут быстро его снова взять в руки, принял жёсткое решение уничтожить пленников. Английские рыцари отказались исполнять этот приказ, который они посчитали бесчестным и недостойным благородного сословия (не говоря уже о том, что исчезновение захваченных ими благородных пленников наносило очень существенный удар по их финансам). Поэтому исполнить его взялись представители сословия неблагородного – лучники и пехотинцы. Поскольку пленные сняли свои шлемы (что вполне естественно, так как по доброй воле держать голову в железном ведре с не слишком многочисленными отверстиями для прохода воздуха мало кто согласится, и пленные наверняка снимали шлемы с облегчением, вдыхая воздух полной грудью), то именно на головы и глотки беззащитных жертв направили удары своих мечей, топоров и кинжалов английские представители простого народа.

Уильям Шекспир в пьесе о Генрихе V вовсе не замалчивает этот весьма негероический эпизод, хотя и находит ему оправдание:

Король Генрих

Но слушайте, что это за тревога?
Рассеянные силы враг собрал.
Пусть каждый пленников своих убьет!
Отдать приказ.

Другая часть поля сражения. Входят Флюэллен и Гауэр.

Флюэллен

Избивать мальчишек и обоз! Это противно всем законам войны. Более гнусного злодейства – как бы это сказать – и придумать нельзя. Скажите по совести, разве я не правду говорю?

Гауэр

Да, ни одного мальчика не оставили в живых! И резню эту устроили трусливые мерзавцы, бежавшие с поля битвы! Мало того, они сожгли и разграбили все, что было в королевской палатке. И король поступил вполне справедливо, приказав, чтобы каждый перерезал глотку своему пленнику. О, наш король молодец!

Надо сказать, что поскольку по крайней мере тысяча пленных была отправлена в Англию в ожидании выкупа, это означает, что в какой-то момент был отдан приказ прекратить бойню. Но сам факт приказа, идущего вразрез с рыцарским кодексом чести, показывает как в капле воды характер Генриха V, его профессионализм, холодный расчёт и чисто практический подход к войне – всё, что обеспечило успех его последующим кампаниям, и – пусть ненадолго – французский трон его сыну.

Среди тысяч убитых французских рыцарей на пропитанном кровью поле лежали герцог Алансонский и герцог Брабантский, коннетабль д’Альбре, а также архиепископ, семеро графов, сто двадцать баронов и полторы тысячи рыцарей. Герцог Орлеанский и маршал Бусико попали в плен. На стороне англичан потери составляли около трёх сотен убитых, но среди них были герцог Йоркский (умерший в разгаре боя не от удара французского меча, а от сердечного приступа) и граф Саффолк. Гибли не только аристократы. Но статистика потерь довольно интересна. Один из английских отрядов из двадцати пяти латников и лучников потерял убитыми троих в осаде Арфлёра и семерых при Азенкуре. Другой отряд из сорока восьми бойцов потерял пятерых в Арфлёре, но ни одного в сражении. Ещё один отряд из пяти десятков лучников потерял шестнадцать бойцов при осаде, восьмерых оставил в гарнизоне Арфлёра, семеро попали в плен к французам накануне битвы, но ни один не погиб в сражении при Азенкуре.

Англичане разграбили брошеный французами лагерь, разжившись богатой добычей. Вечером король пировал в замке Мезонсель, причём ему прислуживали пленные французские рыцари. Далее был шестидесятикилометровый марш к Кале и возвращение в Англию под пение «Азенкурской колядки»:

Deo gracias, Anglia, redde pro victoria.
Король наш выступил на Нормандию
С красою и мощью рыцарства,
И Господь явил им Свой промысел,
Дабы впредь восклицала Англия:
«Славьте Господа»
Славь Господа, Англия,
И возвращайся назад
с победой

29 октября армия Генриха была в Кале, 16 ноября король пересёк пролив и высадился в Дувре, а ровно через неделю его с триумфом встречали в Лондоне. Ещё через пять лет он был хозяином Франции… почти.

Лук против арбалета

Из описания трёх важнейших сражений войны – только в них с обеих сторон армиями командовали либо сами монархи, либо наследники престола – понятно, что английский длинный лук сыграл важную роль в победе английских армий во всех трёх сражениях, но его лишь с очень большой натяжкой можно считать главным фактором победы. Возможно, он и был таковым в сражении при Креси, но всё равно только в сочетании с полной дезорганизацией на стороне французов, не позволившей им использовать своё подавляющее численное превосходство. При Пуатье и Азенкуре основная тяжесть боя легла на плечи английских спешенных рыцарей, хотя при Пуатье завершающий удар нанёс английский конный отряд. Под Азенкуром английские лучники тоже помогли своим рыцарям в рукопашной, когда у них иссяк запас стрел, что должно было произойти самое позднее через полчаса после начала сражения. Но в этом случае их помощь не предполагала роли для их луков.

Тем не менее, познавательно рассмотреть более внимательно это оружие, а также сравнить его с его соперником – арбалетом. Длинный лук помог сформировать то, что получило название «английского способа ведения войны», под которым понимались относительно небольшие армии, состоящие из рыцарей, латников и, самое главное, многочисленных лучников, которые были способны совершать длинные марши и быстро переходить к бою с минимальным временем на приведение себя в боевую готовность. Длинный лук стал несущим стержнем английских армий на протяжении почти трёх веков, от шотландских войн Эдуарда І и вплоть до правления Генриха VІІІ и его наследников. До нашего времени не дошли экземпляры луков периода Средних веков и Столетней войны, но на затонувшем в середине XVI века флагмане флота Генриха VІІІ «Мэри Роуз» были найдены луки этого периода, которые, как считает большинство исследователей, мало отличались от тех, с помощью которых были выиграны сражения Столетней войны.

Почти двухметровые луки (измерения луков, поднятых с «Мэри Роуз» показали, что их длина варьировалась между шестью и семью футами, то есть от 180 до 210 сантиметров, с диаметром в рукояти около десяти сантиметров) могли принести смерть на расстояние до двухсот-двухсот пятидесяти метров. Лучшие луки делались из тиса – вида хвойных деревьев. Его древесина прочна, твёрда, упруга, тяжела, не гниёт и легко поддаётся обработке. Древнейший тисовый длинный лук был найден при археологических раскопках в Шотландии и датирован как сделанный около 4000 года до нашей эры. Однако ранние тисовые луки изготавливались из сердцевины тиса. Настоящим техническим прорывом стало осознание того факта, что сердцевина тиса и его заболонь (подкорье, наружный слой ветви или ствола) имеют разные механические свойства. Применяемая на внутренней стороне лука ядровая древесина (довольно тёмная, цвета карамели) – жёсткая и выдерживает сильное сжатие, в то время как заболонь (более светлые, живые слои) гибче и растяжима и потому использовалась на наружной стороне лука. Таким образом лук, изготовленный из одного куска дерева, по своим свойствам и принципу работы оказывается сходен с восточным композитным луком, представляющим собой достаточно сложную технически, состоящую из набора различных материалов конструкцию.

Хотя тис распространён по всей Европе, лучшим материалом для луков считался средиземноморский тис. Эта порода дерева стала настолько востребованным сырьём, что после окончания Столетней войны английское королевское правительство даже ввело особую пошлину для судов, прибывающих в английские порты – каждое судно должно было сдать определённое количество тисовых заготовок для луков в зависимости от тоннажа и груза. Есть даже гипотеза (правда, из области ненаучной «народной лингвистики»), что сам термин для обозначения налога (tax) и даже слово «такси» происходят от латинского названия тиса Taxus baccata.

Комбинация особых свойств древесины тиса и размера боевого длинного лука создала смертоносную боевую машину. Длинные луки обладали усилием натяжения до семидесяти килограммов. Это втрое больше, чем у современных спортивных луков и вдвое больше, чем у современных охотничьих луков. Натягивать такой лук нужно было до уха, чтобы достичь максимальной его эффективности (короткие охотничьи луки обычно натягивались до груди). Такой лук мог послать стограммовую стрелу на расстояние более двухсот метров. Современные эксперименты подтвердили, что с десяти метров стрела, пущенная из такого лука, могла пробить железную пластину толщиной в миллиметр. Стабильного и регулярного достижения таких усилий, требуемого от лучников в бою – чтобы посылать во врага десяток стрел в минуту – можно было добиться лишь обладая весьма значительной физической силой, достигавшейся годами тренировок и практики. Скелеты лучников, найденные на уже упоминавшемся затонувшем корабле «Мэри Роуз», подтвердили, что такие многолетние механические нагрузки на скелет приводили к серьёзным и необратимым профессиональным деформациям.