Ходили мы и вы походами. Сборник рассказов о подводниках

Толпа рванула по трапу вниз, в душевую, оставляя по дороге островки мыла. Обмыться тёплой водичкой успели все. Потом тем же составом делали приборку на центральном трапе, забрызганном мылом.

Так что, хоть и не довелось им поплавать в океане с дельфинами, но тема для эроти…, пардон, экзотического рассказа у курсантов появилась – как адмирал намылил им шеи в тропиках.

Бедный Вася

Флотская форма всегда была центром притяжения. К ней с вожделением притягивались взгляды как мальчишек (эх, примерить бы на себя тельняшечку!), так и женского пола, который интересовался, в основном, обладателями бескозырок, бушлатов и брюк-клеш. Пройдёшься этак в форме где-нибудь в глубинке нашей бескрайней Родины – половина женского населения твоя. Как говорится, кричали женщины «Ура!» и в воздух лифчики бросали!

Всем хороша форма военно-морского курсанта, одно плохо: всего два кармана, и те в брюках. А в них не много положишь – брюки широкие только снизу – клёш, а верхняя часть – в обтяжку. Сунешь в карман ключи или пачку сигарет, сразу такое впечатление, что это не из кармана выпирает, а откуда-то рядом… мужское достоинство наружу лезет. Возникает вопрос: где хранить документы?

Голь, особенно военно-морская, на выдумку хитра. Курсантские умы догадались вместо карманов использовать рукава. Засовываешь туда военный билет, он проваливается вниз, к обшлагу, и там лежит себе смирненько. А чтобы он не выпирал, его обычно приминают, чтобы он принял форму руки, так что у половины курсантов документы были постоянно скручены в дугу.

Ну ладно, место для военного билета нашлось. А что делать с бумажником? Его в дугу не скрутишь – даже пустой, он слишком толстоват для этого. Счастливые обладатели второго мужского достоинства – бумажников – носили их, засунув сзади за пояс. Ремень затягивался максимально сильно, поэтому бумажники прижимались крепко – ни выпасть, ни стать добычей жуликов.

Курсант Вася – будущий штурман флота Российского подводного – возвращался из летнего отпуска. За поясом у него торчал солидных размеров «лопатник», хранящий в своих кожаных недрах деньги и кучу разных билетов: военный, комсомольский, на поезд (туда и обратно, для отчётности) и отпускной (с отметками комендатуры, что съездил именно туда, куда его отправляли за казённый счёт).

Настроение у Васи было отменно приятное, хоть отпуск и закончился. Целый месяц отдыхал дома, в родной украинской деревушке, загорел, отъелся на домашних харчах. Кстати, за полгода учёбы (от отпуска до отпуска) Вася настолько отвыкал от «ридной мовы», что, приезжая домой, долго не мог начать разговаривать по-украински. А про себя думал: «Как они все смешно разговаривают!»

Но, как ни хорошо было дома, а к концу отпуска Вася уже начинал скучать по Питеру, по училищу, по друзьям-приятелям – таким же будущим флотоводцам; даже опостылевший командир роты по кличке Комбриг (столько курсантской крови выпил – просто вампир!) не казался таким уж злобным и вредным – на расстоянии отрицательные эмоции почему-то притухают. Поэтому, выйдя из метро и почувствовав знакомые запахи недалёкого «Красного треугольника», Вася понял, что приехал «домой» и полетел, как на крыльях. Хотя…, возможно, скорости его передвижения к родному КПП, помимо желания оказаться в объятиях друзей, способствовало некое бурление в животе. Подозреваю, что и стремился-то Вася не столько в родную казарму, сколько в родное общенародное заведение, именуемое на флоте «гальюном». В голове у Васи носилась противолодочным зигзагом и билась о стенки черепа одна мысль: «Только бы донести…, только бы дотерпеть!»

Уже у самых ворот КПП Васе неожиданно пришли в голову услышанные где-то строчки (у кого что болит, тот о том и говорит):

Хорошо быть кискою,
Хорошо – собакою:
Где хочу – пописаю,
Где хочу – покакаю…

Поскольку Вася не был ни кискою, ни собакою, ему стало совсем нехорошо. Чем ближе становилось до вожделенного заведения, тем труднее ему было терпеть. Нежелательный процесс в организме усиливался обратно пропорционально расстоянию до конечной цели – гальюна. Через плац Вася уже нёсся так, что мог побить мировой рекорд по бегу. Не зря армянское радио на вопрос: «Что быстрее всего?» отвечает: «Понос. Не успеешь подумать, уже бежишь!»

В гальюн Вася влетел, как торпеда в супостата, протаранив дверь головой. Руками он в это время судорожно расстёгивал ремень на брюках. Заскочив в кабинку, Вася развернулся спиной к «дучке» (это такой военно-морской унитаз без сиденья), рывком расстегнул брюки и спустил их… Сзади раздалось гулкое: «Плюх..!». Вася машинально оглянулся и посмотрел вниз. Он успел заметить подозрительно знакомый кожаный предмет, который аккуратненько нырнул прямо в дырку, сказав при этом: «Бульк!»

Потрясение от увиденного было настолько сильным, что у Васи моментально пропало желание облегчаться. Все нежелательные процессы в организме прекратились как по мановению волшебной палочки. Вася стоял над «дучкой», придерживая спущенные до колен штаны и, глупо моргая, смотрел в тёмное жерло военно-морского унитаза.

– О-о-о! Прямо в дерьмо-о-о!!! – складно застонал он. – Боже мой! Документы, деньги, отпускной, – перечислял он ущерб. – А комсомольский билет?!

Всё, буквально всё было утоплено в курсантском дерьме-с. Вася готов был разрыдаться. Только сейчас он понял, как был прав Комбриг, матеря любителей носить бумажники за поясом.

Постояв ещё немного над благоухающей бездной, Вася обречённо вздохнул, но… других вариантов не было. Вздохнув ещё раз, он решился. Засучив рукава почти до плеч, он встал на колени и, зажмурившись и стараясь не дышать, сунул руку в жерло «дучки». Бумажник он нащупал быстро. Как оказалось, он утонул неглубоко – рука измазалась содержимым гальюна всего по локоть…

Держа «утопленника» за более-менее чистый уголок кончиками пальцев, Вася пошёл к умывальнику, молясь о том, чтобы успеть отмыть руки, пока его организм не вспомнил, для чего он примчался в гальюн. Успел-таки!

Из содержимого бумажника больше всего пострадали военный и комсомольский билеты. «Военник» пришлось оформлять новый. А комсомольский билет – весь в радужных разводах – он менять не стал. А на все претензии политбоссов (во что превратил комсомольский документ?) с гордостью отвечал, что наоборот, как герой, спасал драгоценный комсомольский билет, ныряя в кучу дерьма и захлёбываясь фекалиями.

Этот раритет и сейчас цел. Вася оставил его на память, чтобы было о чём рассказывать внукам.

«Подводники… вашу мать!»

Ночь. Атлантика. Учебный корабль «Смольный» с курсантами на борту со скоростью велосипедиста идёт куда-то на юг. В штурманском классе будущие подводники флота Российского пытаются стоять на вахте. Но получается далеко не у всех – корабль раскачивается, как Ванька-встанька. Прокладку ведут всего три – четыре человека (самые стойкие). Остальные лежат. Одни, с серыми лицами, – прямо на столе, подложив под голову Морской астрономический ежегодник. Другие, с зелёными физиономиями, – на палубе в обнимку с обрезом, в котором плещется недавно съеденный ужин.

Прямо напротив двери штурманского класса обнимается со своим обрезом курсант Вася. Периодически он, вынимая из обреза голову, обводит взглядом своих приятелей, и эта картина вызывает у него истерический смех.

– Толик, ё-моё! У тебя сейчас через край польётся! Отхлебни! – и тут же, представив себе эту картину, забирается лицом обратно в обрез. Выдавив из себя очередную порцию ужина, Вася переключается с Толика на кого-то другого.

В это время дверь открывается, и в класс заходит старший практики начальник училища вице-адмирал Волин – в отглаженных брюках, кремовой рубашке без галстука, офицерской пилотке. Свеженький, бодрый, никаких симптомов морской болезни. Презрительно оглядев лежбище будущих штурманов, он останавливает взгляд на сидящем перед ним Васе.

– Ну что, курсант, плохо, да?

У Васи не было сил ответить адмиралу – синусоида его самочувствия только что опять опустила Васину голову в обрез. Он пробулькал в ответ нечто невразумительное, надо полагать, согласился, что, мол, так плохо – дальше некуда!

Адмирал ещё раз обвёл взглядом полумёртвые тела, покачал головой и вышел из класса. Но вышел он не в ту дверь, через которую вошёл – с центрального трапа. Он решил подышать свежим воздухом, поэтому вышел на пелорусную палубу.

Адмирал сделал всё правильно, кроме одного: он не подумал, что палубой выше тоже имеется штурманский класс. На всех блюющих курсантов обрезов не хватало, поэтому некоторые из них, кто ещё был в состоянии двигаться, выбегали на палубу и, перегнувшись через леер, метали свой ужин прямо за борт.

Адмирал не учёл ещё один нюанс: он вышел на палубу с наветренного борта. Поэтому, когда он закрыл за собой дверь, и повернулся лицом к борту, то получил хорошую порцию недопереваренного ужина прямо… нет, не в морду, слава Богу. Всего-навсего на рубашку, зато как красиво! Когда он ворвался обратно к нам в класс, на нём была надета наискосок «орденская лента» из кусочков морковки, макарон и ещё чего-то разноцветного.

Открыв рот, разъяренный адмирал хотел, было, высказать нам всё, что он о нас думает, но здравый смысл взял верх над эмоциями. Он сообразил, что приобрёл это украшение на рубашку не с нашей помощью. «Благодарить» надо было соседей сверху.

Адмирал ещё раз оглядел себя и процедил сквозь зубы:

– Подводники, …вашу мать! – с этими словами он вышел из класса (через центральный трап). Наверное, стираться…

Приснится же такое!

День выдался тяжелый – и в физическом, и в моральном плане. На физподготовке сдавали кросс – еле добежал до финиша (язык через плечо!). По электротехнике за «жучок» схватил «неуд» – пришлось после обеда пересдавать. На самоподготовке решал астрономические задачи – ну не получаются, хоть ты тресни! Да еще в город не сходил – Комбриг объявил очередное неувольнение. В общем, день не задался с утра. Курсант Вася Уховертов в расстроенных чувствах готовился к отбою, перебирая в уме все минусы прошедшего дня.

Васина койка располагалась на втором ярусе. Он легко подкинул тренированное тело и принял горизонтальное положение. Устав за день, заснул практически сразу, как только голова коснулась подушки. Спал он беспокойно, все какие-то кошмары снились.

Около полуночи в казарму вдруг пришел начальник училища со свитой – дежурные по училищу, по факультету, начпо и иже с ними. «И чего их занесла нелегкая? – гадал дежурный по роте. – Сейчас накопают всякого дерьма, потом оправдывайся перед Комбригом…».

Оправдаться перед командиром роты было нелегко, если не сказать – невозможно. Однако дежурный по роте держался молодцом, несмотря на то, что впервые общался с начальником училища тет-а-тет.

А дедушка-адмирал, в принципе, и не собирался копать дерьмо-с. Не та у него должность! Если бы возникла такая необходимость, всегда можно было послать с этой целью клерка из строевого отдела, уж эти ребята накопают столько, что потом проще застрелиться, чем отмыться. Адмирал, решая какие-то свои адмиральские дела, случайно задержался в кабинете допоздна, и, пользуясь случаем, решил посмотреть, как почивают его курсанты. Ну, а пока он шел в казарму, оброс свитой – начпо, видя, что начальник училища не идет домой, «случайно» тоже нашел неотложные дела, остальные – по аналогии с главным политрабочим также заработались, трудоголики наши. Вообще, такая ситуация на флоте называется «имитация кипучей деятельности». В результате в казарму забрела целая толпа.

Зайдя в спальное помещение, адмирал прошелся вдоль коек. Курсанты спали мертвым сном. Проходя мимо койки уставшего за день Уховертова, начальник училища обратил внимание, что с того сползло одеяло, и курсант от холода весь съежился, свернувшись в клубочек на подушке. Дедушка-адмирал решил проявить отеческую заботу и поправить одеяло будущему флотоводцу. Вообще-то, в таких случаях лучше поручить кому-нибудь это дело, потому как спящий человек, а особенно курсант, непредсказуем в своих действиях.

Поправляя одеяло, адмирал случайно толкнул спящего Васю в бок. Тот приподнял голову, открыл наполовину один глаз и свесил лицо вниз. Прямо перед собой он увидел погон с двумя огромными адмиральскими звездами. Посмотрев пару секунд на это чудо природы, Вася крепко зажмурился, потряс головой и, …плюнул на этот мираж:

– Тьфу ты черт! Приснится же херня такая!

Повернувшись на другой бок, Вася тут же захрапел.

Покосившись на обесчещенный погон, адмирал на секунду замер, потом махнул рукой и пошел к выходу. Онемевшая свита побрела следом. Нет, Васю потом не расстреляли и даже не наказали. Но отеческую заботу наш адмирал больше не проявлял. И правильно, не барское это дело!

Борис Абрамович

Капитан первого ранга Борис Абрамович Герман был, пожалуй, самым уважаемым человеком в училище. Ему было уже за семьдесят, он был маленький, худенький, страшненький, как все евреи в его возрасте. Походка его напоминала ходьбу по неровной дороге – то ямка, то кочка – с закрытыми глазами. Года согнули его спину, и при ходьбе он смотрел вниз, выставляя на всеобщее обозрение обширную лысину, покрытую старческими пятнами. Казалось бы, внешне – ничего особенного, старичок как старичок. Но что было с нами, курсантами, когда мы сталкивались с ним где-нибудь в коридоре учебного корпуса! Курсанты пятого курса, без пяти минут лейтенанты, которые не всегда отдавали честь офицерам младше капитана второго ранга, эти разгильдяи, которых на флоте называли «неволинские ублюдки», встретив Бориса Абрамовича, просто прилипали к стенке по стойке смирно. Отдавали честь, глядя на него, и в глазах их была, …нет, не любовь, … было какое-то обожание, смешанное с восторгом от того, что они не просто счастливы находиться рядом с такой личностью, как капитан первого ранга Герман, а имеют честь быть его учениками.

За свою долгую жизнь Борис Абрамович изобрел такое количество хитрых «штучек», стоящих на вооружении флота, что имел «иконостас» на груди, какой и не снился незабвенному Леониду Ильичу. Он умудрился дважды пройти все ступеньки служебной лестницы от лейтенанта до капитана первого ранга. Первый раз капраза он получил еще до войны, но в сорок первом, когда, вез из Ленинграда в Москву чертежи свой новой секретной «штуковины», познакомился в купе поезда с интересной женщиной… Наутро, проснувшись, не нашел ни своей новой знакомой, ни портфеля с чертежами. От расстрела его спасло только то, что второго такого специалиста в стране не было. Борис Абрамович был разжалован до лейтенантов, но к концу войны опять стал капразом.