Я – патриот

О том, что я других прикрыл собою, признался в том, чего не совершал.
Что стал для них я рыбкой золотою, когда один уехал на централ.

Признаться мам, быть может в чём-то прав он, но вспомни детства раннего шаги,
Когда мне говорила ты о главном, – с предательством, изменой мы враги.

Полюбишь если, то люби до гроба, в кого поверишь, до конца и верь,
И слушай голос сердца, голос Бога, ведь ты сынок живёшь среди людей.

Твои слова я помню как молитву, и вера в них свела меня в тюрьму,
Кто знал, что совершаю я ошибку, не тем, поверив на свою беду.

А та кого любить на веки клялся, лежит сейчас в постели с мужиком,
Который на суде тогда смеялся, на адвокатском кресле за столом.

Кому я верил, только ты осталась, кого любил, опять же только ты,
Украли, растоптали люди жалость, и изорвали все мои мечты.

Не верю я ни Господу, ни людям, и не люблю из них уж ни кого,
Я стал как волк, блуждающий по джунглям, и верящий в себя лишь самого.

Не надо мне ни стаи, ни волчицы, с кем мог бы разделить свою судьбу,
Не буду я добычею делиться, а бабу на часок и так найду.

Таким вот стал я волко-человеком, для всех волком, лишь для тебя сынком,
Я для тебя прожил на свете этом, но одинокий волк для всех кругом.

Письмо таким вот грустным оказалось, письмо, как одинокий волчий вой,
Прости, родная, что всё так случилось, прости, что разлучили нас с тобой.

За окнами рассвет забрезжил алый, над проволкой колючею красно,
А я пишу письмо любимой маме, последнее, прощальное письмо.
«Прости за всё» – последней было строчкой, и парень на запретку побежал,
Карабкался по проволке колючей, а часовой стрелял, стрелял, стрелял.

Упал на землю истекая кровью, оскалив зубы, словно волчью пасть,
Конверт лишь прижимав к себе с любовью, расстаться с ним совсем не торопясь

Когда утихло эхо автомата, раздался одинокий волчий вой,
Почувствовав коллегу и собрата, он душу парня звал в тайгу с собой

Побег

На вечерней проверке, перед строем зека,
Под конвоем Ментов и в браслетах,
Вышли спины, согнувшие два мужика,
Босиком и в трусах лишь одетых.

Их тела в синяках от прутов и дубин,
Спины вздулись рубцами от палок,
От наручников руки давно затекли,
Губы в кровь, вид их страшен и жалок.

Это братья Кривко получили письмо,
От соседей из дома родного,
Что их мать умерла, что разграбили всё,
И сестрёнку готовят к дет. дому.

Порешили они, надо детке помочь,
Что без них сможет малая кроха.
Насушив сухарей, подлатав сапоги,
Побежали, надеясь на Бога.

Эти парни бежали неделю назад,
Им хотелось домой, на свободу,
От ментовских оков, от козлиных бодяг,
Унижения, вшей, – на свободу.

Сразу после отметки парняги пошли,
По лесам, по болотам и топям,
Что бы дальше от этой Ольховки уйти,
По ни кем неизведанным тропам.

День и ночь шли они, огибая посты,
Заметая следы и приметы,
А тайга небывалой была красоты,
Душу грели лесные рассветы.

Спать не спали почти, по дороге своей,
Ели то, что с собой прихватили,
Граммов двести жирка и мешок сухарей,
Воду там же болотную пили.

Постоянно в пути, день и ночь на ногах,
Час на отдых поближе к рассвету,
Сон сморил пацанов не на час, не на два,
Спали день, так как сил больше нету.

Всю неделю как стая голодных волков,
По болотам гонялись за ними,
Три бригады совсем озверевших Ментов,
Всю неделю на них злость копили.

День был хмур, капал дождь, ветер жалобно выл,
А ребята всё спали и спали,
Им бы встать и идти, но у них нету сил,
А менты только это и ждали.

Как младенцы, – бродяги на мокрой траве,
Снятся матери, братья, подруги,