Дело о легком убийстве

– Так откланивайтесь, кто вам мешает. Труп мне без надобности.

– В таком случае, всего хорошего, – сказал коронер, склонившись над убитым.

– Всего, Ник. Вам помочь донести тело?

Ник снова зыркнул в мою сторону и преувеличено тяжело вздохнул.

– Господи, ну как он мог стать лейтенантом? – пробурчал он якобы себе под нос.

После ухода коронера я еще осмотрелся, но увы, никаких грандиозных находок судьба мне не подкинула. Поочередно выдвигал ящики стола – там не оказалось ничего интересного. Какие-то приборы и садовый инвентарь, в том числе, насколько я понял, нож для срезания цветов. С очень острым, но коротким и серпообразно-кривым лезвием. Использовать такой для убийства было бы проблематично.

В пустоте холодильника сиротливо стояла запечатанная пачка вишневого сока. Не успел, стало быть, господин Шталлер испытать жажду. Я повертел в руках стакан. Чистый. Если я и найду на нем отпечатки пальцев, то… что мне это даст?

Пачка сигарет. Пяти штук не хватает, и ровно пять окурков в пепельнице. Что ты будешь делать, никакой зацепки для детектива с фантазией – ни тебе таинственно исчезнувшего окурка, ни следов губной помады на фильтре, ни кучки постороннего пепла в пепельнице. Не тот убийца нынче пошел, не тот… Все сигареты явно выкурены одним человеком, да еще и до одинаковой длины окурка, как под копирку. Педантом, похоже, был наш Шталлер.

С полминуты в задумчивости постояв возле экрана, я пока включать терминал все же не стал. Рано. Возможно, там и находится какая-то ценная для расследования информация. Только ведь я на своем теперешнем уровне знакомства с делом могу и мимо ее пройти. Знаете, чтобы задать умный вопрос, нужно знать половину правильного ответа. Так что пойду-ка я эту половину наскребать. В общении с живыми людьми, а не бездушным железом.

Глава 2

– Я очень надеюсь, господин лейтенант, вы в первую очередь отмените свое идиотское распоряжение?

Взгляд быстрых темно-серых глаз буквально выстрелил в меня из под густой русой челки. Злое выражение несколько портило вполне симпатичное личико.

– Какое именно, госпожа Ласкариду? – вежливо осведомился я. – За свою карьеру я отдал такое количество идиотских распоряжений, что бросил даже записывать их в отдельный файл.

Не смутилась она ни на йоту.

– Не удивлена. Но мне нет дела до ваших прошлых глупостей, я прошу отменить ваш запрет входить в оранжерею. Ладно, я могу понять, непосредственно место преступления – это для вас святое. Но вся оранжерея-то чем провинилась? Если вам интересно, по вашей милости мы уже потеряли несколько тысяч кредитов. И продолжаем терять с каждой минутой!

Она порывистым, злым движением закинула ногу за ногу. Меня обуяла зависть – как ей при этом удалось не вылететь из кресла?

Я тоже сменил позу, но очень осторожно, держась руками за подлокотники.

– Теряем, теряем… – я сокрушенно покачал головой. – Теряем деньги, теряем людей. Вы говорите о потерянных деньгах, госпожа Ласкариду, но еще ни слова не сказали о вашем погибшем коллеге. Вы всегда так циничны?

Девушка вспыхнула, хотела было что-то сказать, но сдержалась. Нет, злость ей решительно не шла. Эти красные пятна на белых щеках, туго сжатые губы, взгляд исподлобья… А ведь, если убрать это все, она недурна собой. Не старше тридцати, пожалуй, миниатюрная, с ладной, хоть и несколько худощавой на мой вкус фигуркой. Впрочем, о чем я говорю, единственная женщина на планете по определению не может быть некрасивой.

– Вы несправедливы к Димитре, лейтенант, – мягким, обволакивающим голосом проговорил Люк Госсенс, рыжеватый мужчина лет тридцати пяти или чуть старше, слегка склонный к полноте. – Мы все переживаем из-за смерти Генриха. Но разве то, что работа станции наполовину парализована, его воскресит?

Мы расположились в довольно вместительной комнате, которую садовники называли гостиной. Диван, кресла, стол, барная стойка, большой экран – все очень мило и уютно. Только мебель примагничена к полу. Я обратил на это внимание, когда решил чуть переставить свое кресло и неожиданно встретил легкое сопротивление. Затем, потратив на преодоление этого сопротивления чрезмерное усилие, я, боюсь, выглядел не слишком элегантно…

Я встретился взглядом с Госсенсом и играл в гляделки до тех пор, пока он не опустил глаза.

– Разрешите вас поправить, Госсенс. Из-за смерти Шталлера переживаете не все вы, а только четверо. В лучшем случае. А одному… или одной, – я светски улыбнулся Димитре, – переживать было бы несколько странно. На случай вашей невероятной рассеяности напомню, что Шталлера убили.

– Но может, все-таки… – пролепетал Госсенс.

– Не может! – отрезал я. – Убили, это сомнению не подлежит. И убил кто-то из вас. Больше никого на астероиде во время убийства не было?

Госсенс молчал, сидя с приоткрытым ртом. Вид он имел жалкий и несчастный. Димитра такого вида не имела, но тоже молчала, глядя куда-то в угол. Возможно, она представляла себе, что поставила туда несносного лейтенанта. Слово взял еще один садовник, Пламен Тодоров. Этакий классический тип красавчика-брюнета. Его возраст я не рискнул бы определить. Подобные и в сорок пять стараются выглядеть на двадцать, хотя получается порой неважно.

– Не было, лейтенант, как ни печально мне это признавать. Люди сюда вообще практически не прилетают – срезанные цветы раз в двое суток забирает автоматическая беспилотная капсула. Продукты нам подкидывают раз в декаду, также автоматом. Мы иногда поочередно выбираемся домой, но пассажиров на обратном пути не берем. Сегодня никто не запрашивал наш маяк на посадку. Конечно, при наличии должных навыков сесть можно и вручную, но маяк в таком случае неизбежно подал бы сигнал оповещения. Нет, если вы исключаете возможность несчастного случая или самоубийства, нет сомнений, что убийца – один из нас пятерых.

Он тряхнул головой, возвращая на место непокорную прядь волос. Волевой подбородок смотрел вперед, в глазах светилось мужество, губы кривились в ироничной усмешке. Любой капитан разведывательного звездолета заплакал бы от зависти, глядя как бесстрашно встречает опасность простой садовник Пламен Тодоров.

– Тем не менее, господин лейтенант, – снова заговорила госпожа Ласкариду. – Чем может помочь тот факт, что мы не имеем права зайти в оранжерею, в то время как цветы гибнут?

– Да что может случиться с вашими цветами за несколько часов? – с досадой спросил я.

Госсенс заерзал в своем кресле.

– Позвольте мне ответить, лейтенант. Вы знаете, что мы выращиваем?

– Розоиды, – блеснул я эрудицией.

Госсенс поощрительно улыбнулся, но покачал головой.

– Мраморные розоиды, – уточнил он со значением. – Открыли их несколько лет назад совершенно случайно, как и многие великие открытия. Обычные розоиды растут внизу… – Госсенс замялся на мгновенье, потом снова улыбнулся. – Когда мы говорим «внизу», мы подразумеваем – на Бальдре.

Я кивнул. Бальдр – единственная пригодная для жизни планета в этой системе, довольно давно колонизированная людьми. Весь персонал базы естественным образом был набран оттуда.

– Розоиды действительно напоминают розы, цветы красивые, но ничего особенного, – продолжил Госсенс. – Вы ведь были в оранжерее, видели, наверное. Однако в условиях невесомости или квази-невесомости они проходят через удивительную стадию. Когда бутон достигает критического размера – около восьми сантиметров в диаметре – его лепестки покрываются мраморным узором. Невероятно красивое зрелище! У нас есть срезанные цветы, мы храним их в специальных вакуумных контейнерах, не желаете взглянуть?

– Возможно, позже, – буркнул я.

– Один цветок стоит около пятисот кредитов.

– Сколько?! – я поперхнулся.

– Да, лейтенант, именно так, – Госсенс покивал с таким важным видом, будто именно он сделал это «великое открытие» несколько лет назад. – И в цену заложена не только изумительная красота цветка, но и сложности в его выращивании. Сама среда обитания – это только один фактор. Второй – это длительность мраморной стадии. Когда цветок приобрел мраморный вид, у садовника есть всего около трех минут, чтобы срезать его. Срезанный цветок простоит от семи до десяти дней. Не срезанный вянет и опадает… За то время, пока в оранжерею нет доступа, полагаю, мы безвозвратно потеряли не меньше четырех-пяти цветков.

Я сглотнул. Надо расследовать это дело побыстрее. Не люблю, когда гибнет красота. Особенно по полтысячи за штуку. Но допускать этих садовников к месту преступления я пока не намерен. Среди них ведь практически наверняка есть убийца, мало ли какие следы он может там замести. То, что никаких особых следов я не обнаружил, ни о чем не говорит. Чтобы что-то найти, желательно знать, что ищешь. А я пока представления не имею, почему убили Шталлера…

– Четверо из вас вернутся к своим цветам, когда пятый покинет астероид в качестве обвиняемого, – непреклонно сказал я. – Поверьте, я сделаю все возможное, чтобы это случилось как можно раньше. Если вы заинтересованы в том же, потрудитесь отвечать на мои вопросы правдиво и полно. Давайте для начала определим время смерти, возможно вам удастся уточнить данные коронера. По каким часам вы живете?

Ответил Госсенс:

– По Перегуте. Это столица Бальдра. Сейчас у нас… – он поднес к глазам коммуникатор, но я остановил его нетерпеливым жестом.

– Справлюсь. – Я быстро настроил свой комм на время Перегуты. Так мне удобней.

Сутки на Бальдре были лишь немногим длиннее стандартных, и их делили на привычные двадцать четыре часа, хотя секунд в часе было чуть больше, чем на Земле. Хорошая в этом отношении планета, на иных людям приходилось привыкать к двенадцати-, тридцати шести- или сорока восьмичасовым суткам, чтобы понятие часа не становилось совсем уж абстрактным.

Произведя нехитрые вычисления, я выяснил, что Ник определил время смерти от двенадцати десяти до тринадцати сорока по времени станции.

– Когда вы в последний раз видели Шталлера живым?

– На ланче, – это снова Госсенс. – Ланч у нас в одиннадцать тридцать. Генрих пришел вовремя… он всегда все делает вовремя, но поел буквально на бегу – у него в синей оранжерее намечалось созревание.