Второй центроид

– Ученым или хотя бы пожарником, – ответил маленький Авгий. – Знаешь, у них такие штуки… Брандес… Брандесбойлеры!

– А я хочу стать бабочкой, – неожиданно заявила Амалия. – Летать среди цветов и показывать всем свои красивые крылышки.

Кажется, Авгий тогда только прыснул со смеха. Однако теперь ему пришла в голову мрачная мысль: а вдруг это она, Амалия? Он попытался отогнать эту странную мысль, но бледная, потухшая бабочка, слегка припорошенная снегом, никак не выходила у него из головы. Смешное детское желание Амалии – стать бабочкой – с каждой минутой навевало все более и более мрачные, совершенно невероятные мысли. А вдруг однажды, как бы в шутку загадав желание под падающей звездой, она легла спать в свою молочно-белую постель в последний раз? Свежая подушка, наверное, так явственно касалась ее щеки, что она должна была запомнить это ощущение. И не потому, что оно было непривычным или странным. Как раз наоборот – мягкое касание кипельно-белой подушки, возможно, стало для нее последним напоминанием о том, что она когда-то была человеком. А наутро, по пробуждении, все чувства вдруг переменились, и перед Амалией предстал совсем другой мир. Выпорхнув в форточку, она устремилась к озеру: ей хотелось лишь взглянуть на него по-новому, проникнуться этим ощущением, а потом вернуться под защиту домашних стен. Ведь озеро, казалось, было рядом. По человеческим меркам.

Одного не учла бедная Амалия – зимой ей не суждено было прожить долго, ведь ее нежные, легкие крылышки не были приспособлены к холоду. Тонкий серебряный налет стал покрывать ее тельце по всей поверхности, рисуя красивые, смертельные узоры. Они медленно сковывали ее движения, словно зажимая в тиски, и в какой-то момент Амалия поняла, что уже не сможет вернуться. А затем она затихла, прильнув к тонкой ледяной пленке озера – сил ползать уже не осталось. Такой ее и увидел Авгий – безжизненной, истонченной до белизны жертвой истового желания. Если это так, если она стала бабочкой и даже увидела озеро – значит, она испытала то, что ни один человек не может себе и представить. Была ли она счастлива? Да, но лишь короткий миг. Хотя о себе он не мог сказать и этого. Стоит ли кинуться в пучину ради призрачного шанса новой жизни, или лучше склониться перед белокаменной стеной обстоятельств, всегда невозмутимой и будто чувствующей правоту? Не этот ли вопрос навеял ему такие сказочные мысли о бабочках и превращениях? Пожалуй, так оно и есть – интуиция подсказывает ему, что не стоит становиться бабочкой. А не то будет страшно. И больно…

Размышляя так, Авгий добрел до родной улицы Прогрессистов. По обеим сторонам из земли вырастали почти что бесконечные в высоту здания, стилизованные под грубые сталагмиты. На одном из них, слева от дверей, на уровне колен среднестатистического пешехода к серой стене присосалась кислотно-малиновая вывеска: «Улитка». Туда он и направился. Пространство в баре было наполнено деревом и грибами – атмосфера, вполне подходящая для улитки. За стойкой, как всегда, стоял бородатый Алик – он скучал и, не замечая Авгия, меланхолично нюхал натуральный гриб, прораставший через отверстие в дереве. Грибница, очевидно, скрывалась где-то под стойкой, за пределами видимости. В помещении, как всегда, стоял терпкий лесной запах – раньше Авгий чувствовал в нем что-то натуральное, аппетитное, но теперь почему-то ему представилась только плесень. Его передернуло, захотелось поскорее уйти, но тут бармен вдруг очнулся и громогласно поприветствовал старого клиента.

– Авгий! Наконец! А я уже заждался. Подходи, садись. Чего стоишь в стороночке?

– А почему нет никого? Я подумал, что ошибся, что бар закрыт…

– Да что с тобой? Ты же знаешь: бар всегда открыт!

– А я разве обещал зайти? – Авгий мутным взглядом осматривал гриб, не понимая, что происходит.

– А как же? Все грозился отмечать сегодня новый статус. Ради такого дела я весь бар в приватный режим перевел.

– А-а, – протяжно произнес Авгий, но выражение его лица нисколько не изменилось, словно смысл сказанного так и не дошел по назначению.

– И кстати, почему ты один? Разве так отмечают?

– Я не отмечать пришел, а поговорить, – после недолгой паузы признался Авгий. – А пустота в баре мне в этом деле как раз на руку. Разговор не для чужих ушей.

– Но рюмка-то в любом деле не помешает, – безапелляционно заявил Алик, наливая перцовочку. Он ехидно улыбался, изредка подмигивая, и, очевидно, еще не догадывался, куда свернет дело: видимо, ему казалось, что затевается какая-то веселая авантюра.

– Пожалуй, не помешает, – согласился Авгий, но сделал это так угрюмо, что бармен насторожился. – Я расскажу тебе все после первой рюмки. Боюсь, когда ты узнаешь об этом, наливать мне больше не сможешь…

– Не пугай меня, – тихо прошипел Алик. – Видишь, грибы на нас смотрят, только и ждут, когда мы покажем свой страх, – он выпучил глаза и громко рассмеялся.

Стало только хуже. Зачем чертов негодяй упомянул про грибы? Казалось, каждый из этих сморчков встрепенулся, напрягая все силы, чтобы расслышать предстоящий разговор в деталях. У Авгия промелькнула мысль поговорить на улице, но он быстро понял: это будет глупо, да и подслушивать здесь могут только бессловесные грибы, а там – люди. Авгий выпил перцовку залпом, никак не координируясь с барменом и даже не глядя на него, и начал говорить.

– А знаешь ли, что ты нарушил закон, налив мне рюмочку… Мне ведь пятнадцать!

– Да ну, как это?! Дай посмотрю!

– Вот, смотри на здоровье…

Авгий протянул бармену паспорт-брелок, а сам пристально уставился на него, чтобы отловить реакцию. Брелок коснулся терминала, и на экране высветилось заветное число «пятнадцать». Алик ничего не говорил, а только смотрел на экран, слегка прищурившись, будто это помогло бы развеять недоразумение. Молчание затянулось – казалось, плотная атмосфера бара стала сгущаться вокруг стойки, чтобы взять людей в кокон и не отпускать их, доколе оно не нарушится. Авгию пришлось заговорить первому.

– Ну что скажешь? Как мне теперь быть?

– Трудный вопрос, – задумчиво пробормотал растерянный Алик, теребя волоски на бороде. – Даже в каком-то роде философский…

– Нет, ну ты скажи, что бы ты сделал на моем месте? – взволнованно продолжал Авгий. – Вернуться в паспортный стол я не могу: с кем я там буду говорить? Работы у меня больше нет, я же теперь ребенок! Неужели я должен идти в школу?

– Да, ты прав. Документы, как известно, выдает рука бюрократа. А с ней никак не поговоришь – это же рука! Такое решительно невозможно устроить. Слышал я, что кто-то добивался аудиенции в паспортном столе, но ничем эта смелость не увенчалась. Он не получил никакого ответа, даже предварительного.

– Кто это был? Ты его знаешь? – судорожно спросил Авгий, хватая бармена за руку. Он пытался найти хоть малейшую зацепку.

– Знал раньше. А сейчас, можно сказать, не знаю: он сильно изменился. Тебе лучше не ходить к нему, и тем более не расспрашивать про это дело.

– Ты что? Как же? Нет, ты мне скажешь, кто это! – Авгий перешел на крик. – Мне необходимо знать! Слышишь?!

Наступила поганенькая тишина. Авгий умолк, испугавшись самого себя: он никогда не кричал на друзей, и теперешняя его выходка, возможно, свидетельствовала о том, что и он уже начал меняться, как тот человек, добивавшийся аудиенции. Алик тоже не говорил ни слова: ему не хотелось сообщать имя, ведь он знал, что ни к чему кроме разочарования это не приведет. Тем не менее, ловкие руки достали откуда-то из-под стойки листочек и карандаш. Через минуту у Авгия в кармане уже лежала бумажка с именем и адресом.

6. Старая школа. Голубятня

По пути Авгий проходил неподалеку от старой школы, в которой раньше учился. Проигнорировать не получилось. Ноги сами потащили Авгия прямиком к зданию, а потом зачем-то решили обойти его вокруг. Каждое окно и каждый выступ стены проникали в память, чтобы вытащить оттуда частички прошлого – разрозненные по времени, но неразрывно склеенные в голове.

Вот он играет на небольшой футбольной площадке, оборудованной двумя маленькими, детскими воротами. Как всегда, в полузащите. Делая разрезающий пас, он сразу отходит назад, координируясь с линией обороны в попытке предотвратить контратаку, которая может начаться в любую секунду, если кто-то из игроков команды вдруг потеряет мяч. Ему нравилось быть в центре поля и следить за постоянными перемещениями соперников и партнеров. Время близилось к вечеру, и на площадке уже никого не было, да и в окнах школы горело только два редких огонька.

Память перенесла его в кабинет истории, занятия по которой всегда проходили поздно, потому что учительница, Арина Амвросиевна, была неисправимой совой. Во время урока дети часто глядели в окно, думая о том, что они будут делать после школы. А учительница изредка отрывала особо засмотревшегося ребенка, задавая простенький вопрос. И почему-то всегда случалось так, что именно он не знал ответа, хотя почти весь класс истово тянул руки. Но Арина Амвросиевна не ставила двойки. Она терпеливо отвечала на вопрос сама, слегка покачивая головой, словно поддакивая себе, а потом просила провинившегося повторить ответ вслух, перед всеми. Так материал усваивался лучше.

Половина здания осталась позади. За поворотом взгляду Авгия открылась высокая, старая рябина. Точка притяжения. Бастион, оружейный склад и маяк. Чем только не было это скучное одинокое дерево с полуоблезлыми ветвями в былые годы! Теперь же оно смотрелось куда прозаичнее. Ягоды в дефицитном количестве стыдливо прятались в глубине ветвей. Толстый шершавый ствол, слегка кривоватый, как ятаган, быстро делился на много маленьких отростков и как бы растворялся в воздухе, что совсем не походило ни на бастион, ни на маяк.

Нырнув за очередной поворот, Авгий увидел тощие, как обглоданные кости, остатки голубятни. Одной стенки не было совсем, вторая несколько шаталась под воздействием кинетической энергии ветра. Авгию вспомнилось, как любил эту голубятню школьный сторож Степан. Бывало, на большой перемене он энергично вскинет руку, и вся ребятня, слоняющаяся без дела, хлынет за ним – участвовать в ритуале кормления голубей. Авгий приостановился и посмотрел на свою ладонь. И в ней когда-то лежала горсточка пшена для урчащего птичьего семейства. Где же он сейчас, задорный сторож Степан? Уж точно не в школе: с появлением умных систем пропуска сторожа исчезли из города так же неумолимо, как мороженщики.

Ладонь ощутила легкое покалывание – это атомы снега, как крошечные клювики, впивались в кожу. Полуоторванная стенка голубятни затрепыхалась в лихорадке, сигнализируя об усилившемся ветре. Авгий поморщился и противно улыбнулся, втягивая голову. Шаги возобновились, и вот перед глазами уже мелькало школьное крыльцо, с которого, мелко перебирая прямыми, как грубый брусок, ногами, спускалась какая-то старушка. Авгий узнал ее не сразу. И уже пройдя мимо, по старой, давно забытой привычке задорно крикнул куда-то назад, в плотный войлок темноты: «Здрасьте, Арина Вросевна!». Звук был поглощен черным воздухом и остался без ответа.

7. Арина Вросевна. Воспоминания

Старая учительница после уроков засиделась в столовой. Она маленькими глотками отпивала компот, витая взглядом где-то между карнизом и потолком. Арина Амвросиевна. Так звали ее современные ученики, в точном соответствии с паспортом. И никак не Арина Вросевна, как раньше. Сокращать имя-отчество учителя нынче категорически возбранялось. Пришло понимание, что превратить духовность из метафорического понятия в духовную скрепу общества нельзя без уважения к учителю. Умом Арина Амвросиевна поддерживала этот посыл. Но ее внутренняя, неподвластная логике духовность почему-то отказывалась превращаться в скрепу. Авторитет авторитетом, но ведь раньше, когда она была для всех просто Ариной Вросевной, ее разговор с учениками шел гораздо душевнее и доверительнее. И тот проходивший мимо человек назвал ее именно так. Он у нее учился когда-то, это точно. Только вот вспомнить бы…

Учительница начала перебирать в памяти лица, ситуации, вещи. Это было непросто, ведь в те времена количество учеников в классе не позволяло опросить всех за один урок, как принято теперь. А дети вели себя так бесшабашно и безответственно. Хотя, может быть, сейчас вовсе нет детей, а люди рождаются уже взрослыми? Наверное, скоро так и будет… Численность населения Земли вышла на верхнее плато логистической кривой. Попросту говоря, стабилизировалась. Кстати, вот и еще одна иллюстрация разницы между поколениями. В детстве Арина Амвросиевна не поняла бы этой фразы про логистическую кривую, пришлось бы пояснять простым языком. Да что там, она и сейчас мысленно материализовала ее словом «стабилизировалась». А нынешние дети? Да они сразу завалят вопросами. На каком уровне стабилизировалась? Почему? Не начнет ли дальше вдруг расти? Но только скажешь им про логистическую кривую, и вопросы отпадают. Понятно же, что стабилизировалась на высоком уровне, а впереди – ровное плато.

Кажется, отголоски воспоминаний начинают складываться в цельную картинку… Фоторобот Авгия проявился: черноволосая голова, подвижные карие глаза, волнистые брови и бойкие ноги. Порой даже чересчур бойкие. Перед началом урока он носился по классу, как пробка из-под шампанского, вырвавшаяся в свободный полет. А она, молодая учительница, стояла у двери и наблюдала за тем, как в детях клокочет жизнь. Когда же она наконец заходила в класс, энергия тут же закукливалась внутри маленьких телец, но никуда не исчезала. Некоторые начинали расходовать ее тут же, задавая вопросы и обмениваясь взглядами и движениями челюстно-лицевых мышц. Другие берегли энергию до следующей перемены, мастерски притворяясь спокойными. Авгий принадлежал ко второй категории. На уроке он вел себя смирно, тихо переспрашивая непонятое у соседа, и крайне редко обращался к учителю, будто стесняясь. Но на перемене он преображался. И этот контраст отложился в памяти. Или вот еще случай. Сидела она как-то в холле, ждала кого-то. А тут Авгий – выбегает из-за угла, подлетает к выходу, открывает дверь одним махом, как бумажную, и, успевая только бросить «до свидания, Арина Вросевна», скрывается из виду. Дверь захлопывается, а по старому, тонкому стеклу бегут волны. Энергия детства передалась в материал.

Старая учительница собралась домой. Она направилась к гардеробу, что-то бормоча про себя – мысли никогда не покидали ее так скоро. Вокруг сияли декорации обновленной школы: энергосберегающие лампы с иссиня-холодным светом, рельефные обои с чудным узором, призванным развивать воображение и интерес к учебе… Из приоткрытой двери соседнего со столовой класса выглядывала интерактивная доска с потухшим экраном. Завтра опять кто-то будет рисовать на ней формулы и теоретически безупречные фигуры. И, конечно, никакого тонкого стекла. Только толстое, слегка замутненное для эффекта, абсолютно безучастное к детской энергии.

8. Семья. Вечер

Чистые, черные волосы распущенными длинными ниточками ниспадали на плечи. Они слегка блестели от влаги, создавая эффект ночных бликов на бездонно-темной, бесконечной поверхности воды. Грациозная рука Анны уверенно занесла нож над идеально вымытым, корявым бруском овоща. И лишь неровный угол, под которым она держала инструмент, выдавал ее нервное напряжение. Алая помада успела потускнеть, а маленькая сеть морщинок вокруг глаз будто потяжелела и приопустилась вниз.

Жужжание открывающейся двери заставило Анну встрепенуться. Она прищурилась, и морщинки встали в горизонтальное положение, как стрелы в натянутой до предела тетиве. «Где пропадал?» – спросила Анна как бы невзначай, чересчур спокойно. Авгий не смотрел на нее – он пытался совладать с шарфом, закрутившимся вокруг шеи подобно змее. «Долгая история», – небрежно ответил он, выбрав худшее, что можно было сказать. Удар в незащищенную зону последовал незамедлительно: «Значит, теперь ты мне уже ничего не рассказываешь?».

Нежданная передышка: Авгий, приплясывая на пятках, ушел в ванную, чтобы обдумать стратегию контрнаступления. Включив воду, он бормотал что-то под нос, то и дело оглядываясь на предусмотрительно запертую дверь, будто на ворота осажденного замка. Когда шум воды прекращался, он запускал ее снова, и все повторялось по кругу. Наконец ему надоело. Губы перестали беспокойно шевелиться. Вода затихла.

Из ванной Авгий вышел совсем другим человеком, умеющим двигаться плавно, цельно. И вдруг, в один момент, Анна тоже изменилась – колкая маска неудовольствия ушла на второй план, уступив место искорке сочувствия.

– Что-то случилось? – осторожно спросила она, заметив, что Авгий с трудом сдерживает центробежную силу пикселей, из которых, казалось, он состоял весь.

– Да, случилось, – монотонно ответило его пустое, потерявшее эмоции тело.

– Что же, Авгий? Ты меня пугаешь! Говори.

– Как хорошо, что дети уже живут не с нами. Не хотел бы я, чтобы они это слушали, – Авгий выдохнул и после небольшой паузы продолжил. – Я получил новый паспорт, но в нем… В нем указано… Мне теперь пятнадцать, Анна, понимаешь?