Серия рассказов «Безумие». Вторая часть книги «С чего все начиналось»

– Ежево[9 - Ежево – еда.], отменно вышло. – Сказала Евдокия.

– А что это было? – Не выдержал Егор. – Снег поднимался вверх, – в голосе были слышны нотки страха – он все сильнее тормошил брата, но все было тщетно. – Огниво в очах[10 - Очи – глаза.], да и вы знаете нас.

Дама подошла к нему, и Егор всем телом вжался в стену.

Хозяйка по родительски погладила его кудри, и присела на край кровати, рядом с братьями.

– Не надо, – убрала она его руки от Прохора – пусть поспит. За окошком – это ступа моя, вихри к небу пускала.

– Как в сказке? – Происходящее в доме было похоже на наваждение, но Егор не мог сопротивляться дьявольской дочери[11 - Дый (Див) – славянский Бог, известен как Дьявол.]. Тело его не слушалось – он стал будто змеёй в корзине у факира.

– Как в сказке? Я же увидев следы – дух ваш учуяла. Моя изба, лишь тех гостей принимает – кто к смертушке налегке идет. – Лицо Евдокии расплывалось – глаза Егора невольно закрывались, но он отчаянно сопротивлялся сну. – Скажи-ка мне, милок, не ты ли братца своего, на сговор баламутил? Не ты ль в побег его зазывал, а души раньше положенного, в мир иной сопроводил? Не ты?

– Я. – Чуть не плача, охрипшим голосом отвечал Егор. – И мамкины безделушки, я его подбил украсть – Проша, тогда, сильно боязливый к этому делу был. Я виноват! Я!

Встала Евдокия и громким голосом заговорила, глядя на свечи, подняв руки к потолку:

– Тени – слуги мои, возьмите этого душегуба в мою усыпальницу!

После этих слов, мрачные силуэты появились вокруг. Словно серая вода окружили они Егора, и когда окутали его тело, Толстоногов-младший потерял сознание.

* * *

Егор, проснувшись, подумал, что все привидевшееся ему не более, чем приснившийся кошмар, но открыв глаза, он был сильно удивлен – Толстоногов-младший лежал посреди пустого, просторного туннеля; по всему периметру горели свечи; где-то в конце туннеля, метрах в ста, была огромная печь, а языки пламени вырывались из поддавала – печь была словно из кузни.

Брата нигде не было.

Егор поднялся на ноги, и хруст застоявшихся суставов раздался по всему длинному «коридору». Тысячи невидимых иголочек холода пронзили ступни, голова пошла кругом. От мокрых портков и рубахи, по телу пробежал озноб. Слезы камня падали с потолка на пол и эхом ловили слух. Звериный крик выбился из нутра Толстоногова-младшего. Позади у, противоположной от печи, стены послышался скрип открывающейся двери.

– Прохор! – С надеждой воскликнул Егор. Он ринулся к двери, поскальзываясь и падая на мокром полу. Подняв голову в очередной раз от пола, уже у самого выхода, Егор увидел не брата, а знакомую особу – она будто проплыла по воздуху, совсем не соприкасаясь с полом, мимо него. – Евдокия? – Егор со злобой бросился к ней, но от одного ее взгляда, тело Егора застыло на месте, будто превратив его в скульптуру с вытянутыми вперед руками и растопыренными в стороны пальцами, в желании задушить престарелую женщину, что, на его глазах, скрючилась и исхудала. От прежнего роста и красоты не осталось и следа. Барское платье стало черной монашеской рясой.

Евдокия приблизилась к скульптуре, с плачущими глазами от бессилия что-либо сделать, и провела длинными костлявыми пальцами по щеке душегуба.

– Не плачьте сударь, – у старухи был голос ребенка – скоро все закончится, ну помучаешься, ну больно немного будет, а как ты хотел – будешь держать ответ за содеянное.

Лишь только она подошла к печи, как тело Егора обмякло и ожило – он упал на колени и зарыдал:

– Что я тебе сделал? Где мой брат? – Егор поднялся на ноги и, медленно, украдкой, двинулся в сторону дверей, не отрывая взгляда от «черной дочери Дьявола».

– Брат твой? – Она хихикнула. – Встретитесь с ним в нави – коли повезет. А как вы думали – словно червонные[12 - Червонные вольты – банда преступников из разорившихся дворян. Дело «червонных вольтов» слушалось в марте 1977 года в Московском окружном суде. Еще некоторое время после, о шайке «червонных воров» помнила Российская Империя.] в Москве блудить – ан нет – не дворянских вы кровей. – Евдокия не обращала ни какого внимания на пленника. – Ваша судьба – не более чем «каприз»[13 - Дамский каприз – женский пасьянс, был модным в XIX-том веке.] раскинутый на картах.

Холодный кусок железа уперся в спину. «Дверной засов» – подумал Егор, обернулся и…

– Здесь есть лишь два выхода. – За спиной Егора был все тот же туннель, он посмотрел на Евдокию, она была от него настолько далека, словно он и вовсе не сходил с места, на котором «черная монахиня» его оставила. – Один для вас, – она обернулась к душегубу – другой – для вашего братца. Кой выбор сделаешь ты – с иным Прошке и быть.

На коленях Егор подкрался к загадочной старухе, он ободрал колени, и чувствовал то, что чем ближе к Евдокии, тем жарче пол, а у печи тонкий слой воды, вовсе вскипал, но не испарялся – пол не иссыхал.

– Какой выбор – скажи? – Егор перед ней, будто молился на Богоматерь. – Скажи, прошу. Хоть взбондируй[14 - Взбондировать – выпороть.] меня шелепами[15 - Шелепы – веревочные или личные кнуты с короткими рукоятками (церковное).], но помилуй – прошу. Дай вольную нам.

– Хм. – Задумалась она. – «Вольная» для одного, а кто им будет – решать тебе. – Евдокия вытащила из печи раскаленную кочергу и ткнула, концом ее, в лицо Егора.

Резкая боль охватила Толстоногова, он рванул голову от кочерги, оставив кусок припекшей кожи на ее конце. От сей полученной им жуткой раны, Егор пал без чувств.

Очнувшись, Толстоногов-младший боялся поднимать веки. «Пусть будет это сном» – шептал он, но стягивавший болезненно кожу свежий ожог на лице говорил иначе. Но что это – он щупал себя – все так и есть, тело его было обнажено. Поднявшись, Егор оказался в кругу, очерченным мелом, в центре туннеля.

Толстоногов-младший ринулся вперед, к старухе, но невидимые стены круга, преграждали ему путь.

– Куда же ты милок? – Она подошла к нему. – Ваш ответ Егор Парфеньевич.

– Какой ответ? Ах, да – да. – Опомнился он. – «Вольная». А я – что будет со мной?

– Присоединишься к моим вассалам.

Немного подумав, Егор сказал:

– Волю – для Прохора.

Старуха выпрямилась, будто тростинка и, подняв руки к потолку, завопила нечеловеческим стальным грубым голосом:

– Тени, возьмите суженного моего. – Указала пальцем она, на Егора. Ее голос звучал, будто из глубин пещеры, вот-вот вылетят летучие мыши.

Тени пламеней свечей, струившись по полу, близились к кругу. Они окутали тело Егора тестом, и он стал похож на белое бревно. Толстоногов чувствовал, как его перевернули и куда-то тащат. После, когда жар пронзит его, запекая пирожок с мясом, он поймет, что лежит в печи. Проклиная все и вся, Егор будет жалеть сначала себя, затем о выборе и перед тем, как его вынут из жаровни, душегуб будет сожалеть о содеянном.

Два великана – Прохор и Егор – отрывая куски свинины, терзали тело Толстоногова-младшего, отламывая, то руку, то ногу, от его тела.

– Мы купно[16 - Купно – вместе, совместно.], братец, съедим за границу – куда-нибудь в Гольдштейну[17 - Гольдштейна – так называли Пруссию.]. – Мечтательно говорил великан Прохор. – Вот только докуменьтики выправим в Москве, и съедим.

Запеченный Егор кричал, ощущая каждый укус от него, хоть тот и был на расстоянии от тела. Он просил их бежать из избы, уже совсем не думая о боли, но великаны не слышали его. Все повторялось, лишь горячим хлебом на столе лежал теперь сам Егор. Когда осталась одна голова, вошла Евдокия. Она прошепчет ему на последок:

– Долу[18 - Долу – вниз, к земле (церксл.).] не пойдешь – удел твой тень, и в печи рожденным, служить мне.

* * *

Проснувшись, Прохор ощутил жгучею боль. Летнее солнышко припекало оголенную спину, он лежал на земле. Некто сверху, окатил его водой.

– Егор! – Позвал он брата, но в ответ услышал сиплый голос:

– Ну что, очнулся? – Прохор поднял голову, но сам подняться не мог – ощущая каждую свою косточку. Рядом сидел Афанасий, что был с ними в отряде ссыльных. – Забили его, до смерти.

– Как забили? Кто? – Прохор не понимал, что происходит. Он сделал усилия и сел, облокотившись на плетень, только теперь Прохор видел, что находится возле конюшен, где с братом они год назад взбунтовались, а после, бежали из-под стражи. Рядом ходили, и сидели, арестанты. Конвоиры, глазея на поронца[19 - Поронцы – те, кого выпороли, наказали.], шептались и посмеивались. «Неужели все это было сном. – Думал Толстоногов. – Как… как я здесь – мы же бежали с Егоркой? А, это старуха все»…

– После того, как твоему братцу прикладом по виску, конвоир брякнул, тебя в холодную, а потом шпицрутеном[20 - Шпицрутен – длинный гибкий прут для наказания.] по спине, да видно и по голове прилетело, так весь ум и вышел. – Афанасий смотрел на Прохора сочувственно, но тот лишь повторял:

– Не может быть…

Много лет прошло, сединой покрылась голова Прохора, а он все не мог поверить, что мгновение до счастья – это всего лишь сон. Сорок лет кануло, когда пришли мужики, агитировать, за новую власть, и освобождать от царских оков.

Там, в толпе мужиков, мелькнуло лицо Егора – он был все также молод и красив, с кучерявой пшеничной головой, лишь с кривым шрамом на щеке, но Толстоногов-младший тут же затерялся среди революции.