Полыхнуло в прозрачной листве,
Пронеслось в полумраке багровом,
Раздробилось в зелёной траве.
Растворилось в тиши заповедной,
Промелькнуло словцом в пустоте,
Стихотворною строчкой победной
Задержалось на белом листе.
Пронеслось над затихнувшим залом,
Пролилось неслучайной слезой,
Отпечаталось в сердце усталом,
Взорвалось в разговорах грозой.
Отложилось обидой глубокой,
Поползло стоязыкой молвой,
Зашумело стозевно, стооко,
Всколыхнулось восставшей толпой.
В сотне сплетен глухих отразилось,
Унесло и любовь, и покой,
В грудь поэта свинцово вонзилось
Белым утром над чёрной рекой.
По народам прошло возмущеньем,
Пролетело по миру войной,
Пронеслось алым всадником мщенья
Над голодной и нищей страной.
Заслонило сиянье рассвета,
Опалило и город, и дом,
И грибом поднялось над планетой,
И несмело затихло потом.
И – вспылило под небом лиловым,
И – сверкнуло в истлевшей листве,
И – промчалось во мраке багровом,
И – рассеялось в чёрной траве.
Дервиш
Как безумец, на пороге рая,
Плача, хохоча, крича, любя,
Он вертелся, тлея, выкликая,
Пламя изгоняя из себя.
Он постиг все тайны без предела,
И, пронзив рассудок сей насквозь,
Позвоночник вышибив из тела,
Сквозь него прошла земная ось.
Что он в прежней жизни сделать мог бы,
Чей-то сын, хозяин и жених?
Он сошёл во тьму и трепет мозга,
Чтобы Бога выцедить из них.
А под ним – все всполохи и крики,
Наших пошлых жизней тьма и свет,
Всё, что мним мы низким и великим, —
Войны, троны, звёзды, бег планет…
Он кричал в безвыходное небо,
Тлея и от ужаса дымясь,
Что всё в мире криво и нелепо,
Что нужна нам всем иная связь…
Рай был перед ним распахнут грозно,
Но не смел он перейти порог
И плясал, вертелся, плакал слёзно,
И почти не ведал, кто он – Бог;
Бог же – крался линией пунктира
Сквозь пиры и пляски наших дней,
Выпрямляя злость и кривость мира
Непомерной кривизной Своей.
Столпник
Лишь одного хотел он: тишины.
А мир не затихал – кричал, сражался…
И он на высоченный столп взобрался,
Откуда звуки мира не слышны.
Лишь иногда взирал он вниз смиренно,
Где, время на часы пути деля,
Темнела вся большая ойкумена,
Вся плоская, постылая земля.
И всё грешно, и ничего не мило…
Там, на последней, страшной высоте,
В пустыне неба, над пустыней мира
Он кротко обучался пустоте.
Ему земного тела было мало, —
Он жил в рассеянном тепле дождя;
Душа его при Боге пребывала,
К нему, домой, почти не заходя.
Но все года, пронёсшиеся слепо,
Пока, покрытый струпьями, нагой,