Егорушка

– Чтобы следить?

– Ну да…

– Наверное, может. Ты давай, иди по кукурузе, – распорядилась девочка, – чтобы не видно, а я пойду по дороге.

– Понял.

– Отдай воду.

– Понял. Держи. Не разлей.

– Не разолью, не бойся, не маленькая.

Так они и продолжали движение: девочка, перебирая маленькими ножками, спешила по просёлку, а мальчик, скрывшись в высокой кукурузе, пробирался параллельно, не отставая.

Неизвестный мужчина, напугавший Любочку, которому она несла воды, сидел возле дороги, скрываясь за двумя рядами жирной кукурузы, и упёрто противился накатывающему, обволакивающему вязкой паутиной желанию спать. Он нервничал. Он боялся, что маленькая девочка расскажет про него взрослым. Тогда он погиб.

Он следил за дорогой.

Он понимал, что должен быть готов к быстрому отступлению, но, утомлённый немалым расстоянием, которое он преодолел за последние дни, истощённый, толком не спавший третьи сутки, он то и дело терял внимание… он сосредоточенно поднимал чугунные веки… некоторое время соображал, зачем он это делает… вспоминал, и возвращался взглядом к дороге… но веки снова опускались.

– Только не спать. Не спать. Мне нельзя спать, – талдычил мужчина, надеясь, что собственный голос приведёт его в чувства.

Когда на просёлке появилась девочка, но теперь с банкой воды в руках, он успокоился.

Она была одна.

Он немного последил за ней.

Никто не появлялся.

Он застонал, приподнимаясь, разворачиваясь, и пополз в глубину поля, к шалашу.

Дяденька в кукурузе был каким-то странным: грязный, плохо пахнет, на лице ссадины, кажется больным и ошалевшим, голос сипит-хрипит, нет двух передних зубов, а ещё два – золото! И он был маленьким, не выше Бориски. Любочке только теперь припомнилось всё это.

Девочке стало страшно и неуютно, как при первой встрече с мужчиной.

Она поискала глазами Бориску.

Мальчик был рядом, но отстал, потому что Любочке пришло время сворачивать вправо и входить в кукурузу, чтобы добраться до шалаша.

Бориска махнул рукой, иди, мол. И Любочка исчезла в высоких сочных зарослях необъятного кукурузного поля. Она крепко сжимала в руках литровую стеклянную банку с колодезной водой.

– Вот спасибочки тебе, деточка, выручила, – прохрипел дядя.

Он лежал в шалаше, головой ко входу. Шалаш был построен детьми, и потому был маленький. Дядя тоже был не велик ростом, но всё же помещался в нём с трудом.

Взяв из рук девочки банку с водой, он стал жадно пить, громко глотая, от чего Любочке сделалось неприятно и как-то брезгливо. Она сдвинула бровки.

Напившись, дядя брызнул водой на лицо. Раз, и ещё, и ещё. Он растёр влагу рукой. Лицо у него совсем перепачкалось. Он вытерся рукавом. Поразмыслил над остатками воды и вылил их на скошенную в бок голову – по правому уху и по шее потекла обильная грязь. Дядя потрепал мокрые волосы и протянул банку.

– Спасибо, – сказал он. – Долго я шёл – устал. Да и жарко сегодня. Прям сущее адское пекло. Как тебя зовут?

– Любочка, – ответила Любочка, забирая банку и прижимая её к груди, словно прячась за ней или ища утешения, а то и радуясь, что её собственность вернулась обратно. – Я живу вот здесь, недалеко.

– В маленькой деревушке?

– Да.

– И как называется это прелестное место?

– Тумачи. А в другую сторону – большое село Житнино. Вы оттуда?

– Ээээ… не… м… да! Я оттуда.

– А почему Вы здесь? Почему Вы не идёте домой? Вы устали? А куда Вы ходили?

– Стой, стой! Куда понеслась? Ишь, какая шустрая. – Дядя улыбнулся. – Выпил я вчера с приятелями, понимаешь? Поехали кататься. Ну и заехали куда-то за поля, а возвращаясь, они про меня забыли. Что мне надо было делать? Я пошёл через эти бескрайние поля. Всё кукуруза, одна кукуруза, тянется и тянется, – рассказывал дядя. – Чуть с ума не сошёл. И натолкнулся на шалаш. Как оказывается, немного не доплёлся до дороги. Лёг я тут и заснул. А тут – ты, и песни поёшь. Я и проснулся. Понимаешь? Всё никак не дойду. Такие дела. Сушняк долбает.

– Аааа, – понимающе протянула Любочка.

– Голова трещит, горло ссохлось, – произнёс дядя. – Хоть ложись да помирай.

– Щас бы пожрать да хорошенько всхрапнуть, – мечтательно добавил он, изображая безразличие к девочке, будто бы и нет её рядом.

Но пущенные на воздух слова, якобы никому не предназначенные, а лишь отобразившие его помыслы, самым прямым образом имели отношение к девочке. Несмотря на её малый возраст, он надеялся, что сможет получить от неё и эту «божескую милость».

– Вы хотите кушать?

– Ага, – дядя оживился. – Жутко сводит живот. Было бы чего, я слопаю хоть лягушку.

– Я лягушек здесь не видела, – сказала Любочка, удивляясь. – Я могла бы чего-нибудь принести, только бабушка с дедушкой не позволят, если увидят.

– Бутербродик можешь? – жадно спросил дядя. – С колбаской! Ты возьми, вроде как для себя и живенько ко мне, – посоветовал он. – И ещё бы зелёного лучка для полноты композиции, а?

– Я не знаю. Меня могут больше не отпустить. Мне самой пора обедать, а я вот, убежала к Вам.

– Да? – дядя растерялся. – Ну, тогда приходи, когда сможешь. Только помни наш прежний уговор: никому – ни слова.

– Хорошо. А почему?

– Да, видишь ли, я хочу вздремнуть. Спокойно тут. Отлежаться хочу. Сил накопить. А как приду в норму, так ворочусь домой. К жене, к детишкам… Меня ведь обязательно станет пилить жена, потому что ночью я был неизвестно где. Такие дела. Никакого покоя не будет. – Он смотрел на девочку с надеждой. – Мне надо сперва отдохнуть. В Тумачах меня знают, и могут донести ей, и она прибежит. – Дядя вытаращил глаза. – Ты представляешь, что тогда будет? Уууу… страшно представить. Она у меня такая, что только держись. Хоть сковороду под портки подкладывай, чтобы не больно было. Она может так разойтись, что мало не покажется. Понимаешь?

– Понимаю. Бедненький дядечка. Но это нехорошо. Не надо пить и ходить неизвестно где. Жену и детей любить надо.

– Да-да, – поспешно сказал дядечка. – Ты иди, и никому не говори, а я спать буду. Правда, натощак не особо поспишь. Ну да ладно, чего же поделать… а то принесла бы чего, а?

– Не знаю…