География одиночного выстрела

– А-а! Здравствуйте! Что-нибудь у Роберта?

– Да нет… Я хотел… я хотел вас сюда пригласить на беседу…

– Когда? – деловито спросила женщина.

– Ну… если можно, то сегодня…

– Но уже вечер!

– Это ничего. Я здесь обычно допоздна…

– Хорошо… – сказала Клара Ройд. – Я только ужин Роберту приготовлю и приду.

Опустив трубку на телефонный аппарат, Банов почувствовал облегчение. За окном еще только зарождались сумерки, но город уже притих. Прерывистой стала еще час назад бывшая монотонной и постоянной музыка автомобильных моторов.

Некоторое время спустя снизу раздался громкий дежурный звонок, и Банов поспешил, чуть ли не побежал ко входным дверям.

Клара была одета в легкий жакет и узкую строгую юбку, доходившую до колен. В руках – маленькая черная сумочка, на голове та же прическа.

– Я пришла, – сказала она открывшему двери Банову. Они поднялись на второй этаж, зашли в кабинет.

Там Клара Ройд села на место для посетителя и вопросительно глянула на директора школы.

Он тоже опустился на свой стул. Улыбнулся ей.

– Извините, что я вас вызвал так поздно, – заговорил Банов первым. – Я видел Роберта… и он мне сказал, что вы так и не мечтаете… Вот я и хотел спросить, так ли это?

– Это так, – с грустью в голосе призналась Клара.

– Вы же молодая, красивая женщина, у вас еще вся жизнь впереди. – И тут Банов сбился, понимая, что по поводу «вся жизнь впереди» он немного перегнул. – Во всяком случае… Это так важно для Роберта, чтобы кто-то поддерживал в нем энтузиазм, оптимизм, надежды.

– Да не могу я мечтать, – выдохнула тяжело Клара. – Разучилась. Как вы не можете понять?!

– Не можете? – переспросил Банов. – А давайте вместе попробуем? А? Я вот только чай сделаю, здесь все-таки не коммунальная кухня!

И, поднявшись, он поставил чайник на примус, отрегулировал пламя, подкачал примус немножко.

Клара молча наблюдала за четкими движениями Банова, за его какой-то внутренней организованностью, ощущаемой даже во взгляде его глаз, таких необычных, глубоких, болотно-зеленого цвета. И, видно, почувствовал Банов, что понравилось что-то в нем Кларе, и это как бы добавило ему самоуверенности, и, засыпая в кипящий чайник заварку, он уже был уверен, что научит эту женщину снова мечтать, научит ее, как быть счастливой, в общем спасет для страны одного человека.

Достав из ящика стола две жестяных кружки и взяв в другую руку горячий чайник, Банов посмотрел твердым взглядом на Клару и сказал:

– А теперь пойдемте на крышу чай пить!

И хоть предложение показалось женщине глупо-шаловливым и вроде бы неуместным для ее возраста, да и для возраста самого хозяина кабинета, но поднялась она послушно и пошла к двери, оставив свою маленькую черную сумочку на директорском столе.

Последняя лестница, ведущая уже к самому выходу на крышу, была слишком крутая, и там Клара пропустила Банова вперед, а сама, взяв у него ради помощи две кружки, приподняла свою узкую юбку и поднялась следом за директором.

Крыша была умеренно покатой, так что сидеть можно было везде, но они устроились на самом высоком месте, на ее коньке. Сразу же Банов разлил горячий чай по кружкам, а чайник установил на своих ни во что не упиравшихся ботинках – держать его в руках было горячо, поставь его просто на крышу – наверняка пополз бы вниз, а так ботинки были сработаны из толстой свиной кожи и тепла почти не пропускали.

Клара кое-как устроила на коньке крыши свою горячую кружку и только слегка поддерживала ее двумя пальцами за все еще обжигающую ручку.

– Ничего, здесь чай быстро остывает! – успокоил ее Банов, уже привыкший к такой температуре чая и спокойно державший в правой руке свою кружку.

– Вон там, – продолжил он, показывая рукой, – там был виден Кремль, Спасская башня. Я сюда отличников раньше водил по вечерам или днем. Еще год назад.

– Мне Роберт рассказывал, он ведь тоже был отличником, – проговорила Клара.

– А сейчас как у него? – спросил Банов, сам удивившись, что не узнал о его оценках раньше.

– Хуже. Даже тройки появились.

– Ну вот, видите, – укоризненно произнес директор школы. – Ведь успеваемость от таких мелочей зависит! Вы даже не представляете. Даже от работы школьной столовой зависит. Я вот проверял!

Клара так тяжело вздохнула, что Банов сразу замолчал. Он посмотрел на женщину внимательно и, хотя было темно и сидела она почти в метре от него, заметил выражение неудовольствия на ее лице.

«Действительно, чего я такой занудливый?» – покритиковал себя в мыслях Банов и тут же более веселым голосом заговорил:

– Вот Роберт говорил, что вы мечтали стать летчицей и прыгать с парашютом! А давайте помечтаем, что мы вместе с вами прыгаем с парашютом!

– Давайте! – согласилась Клара, и голос ее показался Банову оживающим.

– А ведь это не трудно! Если вы действительно хотите, можно наверняка узнать в Осоавиахиме или Добролете, как устроить прыжки с парашютом. Давайте я узнаю?

– Хорошо… – сказала женщина.

– А я вот мечтал конницей командовать… Мне страшно кони нравились. Даже страшно признаться, но в то время мне кони больше нравились, чем люди. Я вот наблюдал за ними и не видел ни разу, чтобы один конь хотел убить другого. Вот и представлял себе, как я впереди, а за мной сотни коней с седоками несутся. Тоже ведь, правда, хоть коней я и любил больше, чем людей, а вот просто табун лошадей за своей спиной представлять не хотелось. Другое дело сотни всадников. Но не вышло из меня командира. Так я теперь мечтаю коня завести…

– А где же вы его держать будете? – удивилась Клара.

– Трудно, конечно. Хотя я знаю одно место в центре города, там есть просто удивительное место… и там у людей есть кони… Может быть, я смогу вам это место показать… Не знаю. Там очень строго с посещениями. А вы любите коней?

– Лошадей? Да, – кивнула Клара. – В детстве меня дедушка учил, как правильно садиться на лошадь, как галопом скакать…

Клара рассказывала, рассказывала. Уже перешла на дедушку, который был горным инженером, уже вспомнила пароход на Волге – на этом пароходе их семья плыла из Казани, и голос ее, теперь уже полностью оживший, звучал так сладко и приятно, как может звучать голос жизнерадостного человека. Банов слушал ее и упивался. Радость его была искренней, и только чуть-чуть смешивалась она с гордостью, возникшей в нем из-за того, что смог он все-таки разговорить эту женщину, жизнь которой была настолько тяжела в последнее время, смог он ее если и не развеселить, то уж хоть немного напитать оптимизмом, оптимизмом, без которого настоящая жизнь в нашей огромной стране невозможна.

Потом возник маленький перерыв – они пили чай, уже немного поостывший, сладкий, и это тоже напомнило Кларе широкую просторную веранду какого-то старинного особнячка, принадлежавшего то ли дяде, то ли просто родственнику. И там они пили чай, а стол был заставлен двумя десятками разных пирожных…

Вечер был свеж, и звезды, спустившиеся с неба, отличались яркостью горения.

И вдруг опустилось откуда-то сверху эхо, гулкое и мощное, и тут же на его фоне раздался еще более громкий звук, напомнивший Кларе удары колокола. И был знаком этот звук очень, но так громко никогда она не слышала его и поэтому повернулась к Банову и что-то спросила, но из-за заполнившего воздух звука не услышал он ее слов и наклонился в ее сторону, прося, чтобы еще раз повторила она свой вопрос. И она наклонилась, чтобы повторить, и так очутились их губы почти рядом, и каждый ощутил теплое дыхание другого. Продолжалось это, может быть, минуту или две, и оба, затаив дыхание, смотрели друг на дружку, но никто не решился еще чуть-чуть, на сантиметр только, нагнуться, податься вперед. И тогда Банов сказал, найдя слухом какой-то малозаметный проем тишины между ударами. Сказал ласково, как обычно произносят другие слова: «Это куранты… Бьют полночь».

И чуть отпрянула Клара, но не из желания отпрянуть, а из-за неприятного ощущения в согнутой спине. И Банов выровнялся, не переставая смотреть на эту красивую женщину. А куранты гудели, били, и двое на школьной крыше слушали их бой и вдыхали этот удивительно свежий вечер, любовались огоньками малочисленных освещенных окон, за которыми, должно быть, люди, не знакомые им, но хорошие, честные люди, готовились ко сну.

И было у этих двоих еще полчайника сладкого чая и целое звездное небо, такое красивое, будто вытканное рукодельницами специально для Выставки достижений народного хозяйства.

А город засыпал, и уже не слышалась нигде музыка автомобильных моторов. Окна гасли. Снизу доносился шелест листьев.

Глава 12