География одиночного выстрела

– И я видал! – говорит горбун-счетовод.

– И я! И я! – шумят сзади мужские и бабьи голоса.

– Ну туда и пойдем! Ясно? – спрашивает главный дезертир. Архипка-Степан кивает.

– Давай, шагай! – командует дезертир. – А то народ взбунтуется! Ради чего товарищи погибли?!

И снова медленное свое движение продолжает плохо организованная колонна; всякая обувь и копыта коровьи топчут дорогу, а два коня, что сами к людям вернулись, идут послушно без седоков по краю поля.

А через какое-то время дорога грунтовая сворачивает налево, а люди все прямо идут, и уже поле у них под ногами, мягкое и нежное, а впереди холмы, покрытые лесом. И уверенно ведет их к цели беглый колхозник, не отрывающий своего взгляда от того места на небе, от той осиротевшей черной дырочки, еще недавно занимаемой звездой Архипкой. Ведет и становится злее, и увереннее в том, что и без звезды доведет он их в Новые Палестины, где останутся они навсегда и откуда если и уйдут, то только в Рай.

Глава 18

Наступал скорый октябрьский вечер, и школа уже была пуста. Лишь в директорском кабинете горела лампа. Освещала она пристальный взгляд висевшего на стене портрета Дзержинского и самого директора школы, Банова, сидевшего в неприятном раздумье за своим столом и время от времени отклонявшегося чуть в сторону, чтобы посмотреть пытливо на низ своих темно-синих брюк.

– Вот черт! – буркнул он и, снова отклонившись, с силой влепил широкой ладонью по лодыжке.

Потом он закатал одну штанину и присмотрелся к самой ноге. Что-то там показалось ему подозрительным, и он снова протянул вниз сильную руку, потом поднес к глазам что-то зажатое между большим и указательным пальцами и стал медленно и сосредоточенно разжимать эти пальцы. И вот в какой-то момент там показалась черная точечка, мелкое насекомое, давно знакомое Василию Васильевичу Банову. Это была блоха, и губы директора школы вследствие этого открытия скривились. Он передавил ее желтоватым ногтем пополам.

Еще какое-то время размышлял Банов о неприятности открытия. Ноги его чесались уже давненько, но до сегодняшнего вечера он списывал все укусы, все красные бугорки на комаров, а оказалось совсем другое. И он вспомнил, где пережил первый за эту осень подобный укус. Было это в день знакомства с Кларой Ройд у нее в квартире. «Как же она там живет?! Это же мучение!» – сочувственно подумал он. Потом достал справочник служебных телефонов, полистал, нашел Московскую санитарную станцию и, сняв трубку с аппарата, накрутил нужный номер.

– Дежурный диспетчер слушает! – ответил по-военному четкий мужской голос.

– Вы с блохами боретесь? – спросил Банов.

– Конечно, – ответили на другом конце провода. – Говорите адрес.

– Школа номер 36, Даев переулок, кабинет директора…

– Завтра в три дня вас устроит?

– А позже можно?

– Конечно. Когда вам удобнее?

– Часиков в шесть… И запишите еще один адрес. Это квартира. Второй Казачий переулок, дом 10/3, квартира 4.

– Фамилия? – спросил голос.

– Кого?! – не сообразил Банов.

– Жильца!

Василий Васильевич помолчал, подумал, потом произнес в трубку отрывисто, как ругательство:

– Шкарницкий! И там тоже лучше вечером, часиков в семь.

– Хорошо, – ответил мужской голос.

– И пожалуйста, – добавил в трубку Банов. – Там, если в квартире и соседи есть, обработайте и их площадь.

– Ясное дело! – ответил голос. – До свидания.

Снова стало тихо. И только нога чесалась, но силы воли у Банова хватало, и он не реагировал на зов укушенной части тела.

Жизнь шла хорошо, и почти все в ней радовало Банова. Можно сказать, что сам он стал больше мечтать, стал радостней и оптимистичней, и все благодаря Кларе Ройд. Был он ей во многом благодарен, но как бы скрывал это, так как думал, что и она благодарна ему за многое, а взаимная благодарность, как он считал, может нарушить спокойное счастье их встреч и вообще отношений, которые находились на несколько необычном для людей уровне, будучи больше обычной дружбы и как бы выше обычной советской любви.

За окном темнело. Еще вчера в это время накрапывал дождь, а в этот день было сухо. Спокойное время шло медленно, не отвлекая Банова от приятных мыслей. Сегодня или завтра он позвонит Кларе и сообщит ей хорошую новость, новость о том, что одна ее мечта вот-вот исполнится. Ему удалось договориться с завотделом Наркомпроса о том, что получит он справку на двоих: на его самого и завуча Кушнеренко о необходимости «вышеупомянутым товарищам совершить по одному учебному прыжку с парашютом с целью повышения практических военных знаний директорско-учительского состава Наркомпроса». Под фамилией Кушнеренко вместе с ним прыгнет Клара, и, думая об этом, Банов даже не мог себе полностью представить ее радости. Хотя, несмотря на его любовь к высоким местам, к колокольням и крышам, прыгать с самолета первый раз в жизни было страшновато, но тут же он укорял себя за трусливость, ставя в пример Клару с ее бесстрашными мечтами.

Неожиданно раздался телефонный звонок. Банов снял трубку. Думал, что это Клара, но тут же вспомнил, что он не давал ей номер телефона.

– Алло, товарищ Банов?! – спросил знакомый мужской голос.

– Да.

– Это из Наркомпроса. Побудьте у себя еще часик, к вам приедет курьер с пакетом. Пожалуйста, внимательно ознакомьтесь с бумагами! Всего доброго.

Банов даже не успел попрощаться – наркомпросовец уже положил трубку.

Настроение не то, чтобы испортилось, однако изменилось, ведь собирался он на крышу, думал посидеть часок-другой, полюбоваться полумрачной столицей. А теперь надо было ждать этого курьера…

Чуть больше часа спустя прозвенел звонок. Курьер в военной форме молча вручил пакет небольшого размера с двумя сургучными печатями, тяжело залепившими склеенные бумажные швы, и тут же, козырнув, ушел.

Директор закрыл двери, поднялся к себе.

«Приказ Наркомпроса, – читал он, сидя уже в своем кабинете. – Приказываю настоящим провести во вторник 13 октября сего года во всех школах Союза Советских Социалистических Республик, включая школы дипломатических корпусов, консульств и торговых представительств, располагающихся за рубежом, единый учебный день для учителей всех предметов и классов, за исключением директоров школ, по особой программе. Этот день должен быть полностью посвящен написанию всеми учителями сочинения по одной из предложенных тем. Написание сочинений проводится под контролем комсомольских активов школ. Учителя, находящиеся в момент написания сочинения в командировках или на излечении, обязаны в течение 24 часов предоставить свои сочинения директору ближайшей школы или же школы, к которой они прикомандированы. Каждое сочинение пишется на отдельных сдвоенных тетрадных листках. На первой титульной странице учителя указывают свои ФИО, номер и адрес школы. Написанные сочинения складываются директором в отдельную папку, к которой прилагается учетная записка. После этого папка хранится в кабинете директора под его личную ответственность вплоть до приезда специального курьера Наркомпроса. Директорами и комсомольским активом сочинения учителей не оцениваются и не проверяются.

Приложение 1. Темы сочинений.

1. «Достижения советской школы за последние десять лет. Мой вклад в общеобразовательный процесс».

2. «Моя семья до и после 1917 года».

Дочитав, Банов спрятал приказ в сейф, положив его поверх сочинения ученика 7-Б класса Роберта Ройда, а сам полез на крышу. Дождь не шел, а значит крыша была сухая.

Кларе он позвонил следующим вечером после ухода работников Московской санитарной станции. В кабинете пахло химикатами, но Банов не обращал на это внимания.

– Алло, – раздался в трубке приятный женский голос.

– Добрый вечер! – довольно пробасил Банов.

– Василий Васильевич! Здравствуйте! – голос у Клары был радостный, не то что во время их знакомства. – Ой, у нас здесь сегодня такое было!

– Что? – поинтересовался Банов.

– Соседа забрали на отселение за нарушение санитарных норм. Обработали всю квартиру против блох и тараканов, теперь все так пахнет! Да, и сказали, что я могу претендовать на освободившуюся площадь!

– Ну вот и хорошо! – произнес Василий Васильевич, не совсем понявший, что там произошло со Шкарницким. – А у меня для вас хорошая новость! Угадайте!