Форель à la нежность (сборник)

«Предъявитель сего, штабс-капитан И. С. Бургасов командируется в распоряжение командующего 1-й Донской армии генерала А. Шкуро».

Я узнал офицера. Это он должен был погибнуть несколько дней назад.

– Так вы живы? – Я не смог сдержать удивления.

– Так точно, господин рядовой. Извините, это я, кажется, вам проиграл партию в шахматы? – Он, прищурившись, смотрел мне в глаза.

– Да, на заставе.

– Если я не ошибаюсь, эта партия была вашим последним желанием?

– Да, – кивнул я.

– Тогда выслушайте мое последнее желание.

– Я не собираюсь вас расстреливать. Говорите, если хотите…

– Я хотел бы сдвинуть прицел этой пушки.

– Зачем?

– Вы понимаете, в чем дело. Раз в неделю она стреляет по железнодорожной станции Максатиха и попадает в состав. Но ведь по рельсам не только военные эшело ны ходят. На прошлой неделе снаряд попал в санитарный поезд. Не стану вам рассказывать, что там было. Я понимаю, что на войне гибнут не только военные…

У меня закружилась голова. Я попал в санитарный поезд?! Я, который никакого отношения не имел к гражданской войне, который и родился-то после первого полета в космос. Я согласен ответить за убийство сержанта. Мне легко объяснить, за что я его убил. Но как мне ответить за пушечную стрельбу?!

– Что ж вы молчите? – негромко спросил офицер. – Вы выполните мое последнее желание?

Я не знал, что ответить. Я слишком многого не знал. Я даже не знал, кто у кого в гостях: я у штабс-капитана Бургасова или он у меня.

– Надо подумать… – с трудом выдавил из себя я.

– Но ведь вы не выстрелили сегодня!

– Это слишком разные вещи: не выстрелить и сдвинуть прицел.

Тут я заметил, что на Бургасове сержантские сапоги. Почему-то на душе стало легче, даже не смог сдержать улыбки.

Штабс-капитан перехватил мой взгляд, тоже довольно посмотрел на свои сапоги и потопал несколько раз на месте, желая, должно быть, показать, что они ему впору.

Я промолчал. Промолчал и он. Возникло впечатление, будто убитый сержант, а точнее, не он сам, а его сапоги, нас сблизили и породнили.

– В моей роте вчера один солдат фельдфебеля на штык насадил, – заговорил Бургасов. – Дерьмовый фельдфебель, может, вы его помните: низенький, вихрастый. Перестарался в своем рвении сделать из людей солдат.

Я кивнул. Было ясно, что он меня не осуждает.

Ночевали мы с Бургасовым в землянке на одной кровати. Во сне он разговаривал сам с собой. Говорил громко и внятно. О каких-то неотправленных письмах, о том, что никогда не покинет Россию, об умершей матери.

Утром я все-таки позволил ему сдвинуть прицел.

– Благодарю, – сухо произнес Бургасов. – Это благородно.

Я пожал плечами.

– Ну, прощайте! – протянул руку штабс-капитан.

– В распоряжение 1-й Донской? – спросил я.

– Какая к черту Донская! Убьют меня завтра!

Я крепко пожал протянутую руку.

– Если случится встретить кого-нибудь из Бургасовых, что родом из Екатеринодара, расскажите им про мою гибель.

– Хорошо, – пообещал я, думая о том, что и города такого давно уже нет, и как расскажешь о том, чего не видел.

Бургасов грустно улыбнулся и затопал в сержантских сапогах туда, куда был нацелен ствол особой дальнобойной пушки с новым стационарным прицелом.

3

Последующие три недели моего пребывания на спецточке пронеслись невероятно быстро. Погода стояла солнечная, хотя выпадавшая под утро обильная роса и создавала впечатление вечной сырости. Не верилось, что такие теплые погоды могли держаться в столь северных местах в самый разгар календарной зимы.

После ухода белого офицера я несколько дней провел в тягостном бездельи, результатом чего оказалось мое халатное отношение к доверенному мне особому дальнобойному длинноствольному и т. д. орудию уже со сдвинутым прицелом.

Некоторое время я, конечно, сомневался, мучался, не будучи способным одним твердым решением поставить все на свои места. Я имею в виду то, что я не хотел стрелять, даже несмотря на то, что снаряд теперь уже никак не мог попасть в санитарный или другой поезд на станции Максатиха. В оправдание мое послужила одна идея: ведь прицел старый изменял не кто иной, как белый офицер. Следовательно, он мог не просто сдвинуть его, а переставить таким образом, чтобы следующие снаряды падали бы уже на какую-нибудь нашу станцию, попадали бы в наши санитарные и другие составы.

Размышляя так, я испытывал некоторые угрызения совести по отношению к офицеру – ведь он вызывал у меня искреннюю симпатию и думать о нем плохо было как-то неудобно. В конце концов я решил, что эта идея – просто выдумка, сочиненная в мое оправдание на самый крайний случай. Мысленно я даже извинился перед офицером за то, что позволил себе так подумать. Хотел во всем остаться честным и порядочным. Как-никак врагом я его не считал.

Следующие три недели пронеслись невероятно быстро. Думаю, что даже ствол пушки не поржавел, несмотря на сырость и на то, что после прощания со штабс-капитаном я его больше не смазывал и не чистил. Очень хотелось верить, что спецточка сразу после моего отбытия придет в упадок и прекратит свое существование в различных приказах, отчетах о военных действиях и других бумагах, по которым сюда отпускаются снаряды и прочее.

Так вот, в канун наступления четвертой недели, глубокой ночью меня разбудил свист, доносившийся снаружи. Кто-то спокойно насвистывал мелодию «Тореадора». Несколько озадаченный и напуганный, я выглянул из своего обиталища.

«Может, это новый сержант?!» – промелькнула самая неприятная мысль.

– Стой! Кто идет! – крикнул я.

– А! Вот ты где! – голос показался знакомым. – А я думал, что ты сбежал куда-нибудь.

– Кто там? – Я попытался увидеть сквозь темноту лицо ночного гостя.

– Меня за тобой капитан прислал. Приказал забрать тебя на заставу. На днях сюда прибудет другая смена.

Я вышел из своего убежища и приблизился к солдату. Да, это был один из пограничников, тот, что подарил мне шахматы.

Я спешно собрался, покидал свой немногочисленный багаж в вещмешок пограничника и направился следом за ним. Хотелось оглянуться на прощанье, посмотреть на ствол, торчащий из ямы, на разметочные валуны. Но что-то сдержало меня.

Вот если бы доказать себе, что никакой спецточки не было, что я никого не убивал и никуда не стрелял. Легкое ли дело?! Других убедить – это не так сложно, а вот себя…

– Что там на заставе?! – желая отвлечься от малоприятных размышлений, спросил я.