Серые пчелы

Вспомнилось Сергеичу, как в первую их совместную зиму к ней племянник приезжал с семьей – женой и дочерью. И как они, напившись иностранного портвейна, племянником в качестве подарка привезенного, пошли на край огорода с санками и спускались на них по полю до самого нижнего излома земли. Падали, смеялись, перекрикивались. С трудом наверх поднимались, санки за собой тащили. И снова вниз летели. Уклон вроде бы и не крутой, но все при теле, даже дочка племянника – тоже не крошка. И потому санки поначалу вниз скользили медленно, но потом скорость набирали такую, что в ушах ветер свистел!

Оглянулся на ходу Сергеич на дом соседки Веры. Окна целы, дверь поперек толстой доской заколочена. На доске, уже потемневшей от смен погоды, еще видна надпись, самой Верой сделанная. Черной краской: «Хозяева живы».

– Дай Бог, дай Бог! – прошептал пчеловод.

Странно, но такая утвердительная надпись на заколоченном доме радовала Сергеича всякий раз, когда его взгляд на ней останавливался. В этот раз даже сильнее обычного она его обрадовала. Вызвала улыбку. Наверное, потому, что сначала он о жене своей, Виталине, думал. А чего ж это ему так легко о жене думается и вспоминается, а вот дочка сама по себе в мысли и воспоминания не приходит? Наверное, потому, что маленькой она была, слишком маленькой, чтобы с отцом сблизиться. Четыре года ей было, когда уехали они, его бросив. Может, и сам он виноват в этом? Может, надо было ему улыбаться чаще и реже при виде нарядов Виталины губы кривить? Может, надо было вообще меньше говорить и больше лыбиться? Пусть даже если б из-за этого он мог ей глупым показаться. Женщины глупых или тех, кто под дурачка катит, больше любят или легче терпят! Хрен его знает, что в семейной жизни главное: любовь или терпение?

Да если б после роддома не «взорвался» Сергеич, жили бы они, наверное, и сейчас вместе. Втроем. Только где бы они жили? В Виннице у родителей Виталины? Нет, туда бы он не поехал. А здесь бы она не осталась, даже если б и дожили до войны сообща и в согласии. Нет, что сталось, то сталось, и иначе быть не могло.

До взорванной церкви оставалось пройти всего ничего – по четыре двора с каждой стороны улицы: слева тут Крупины, Далидзе, Петренки и Маципуры, а справа – Сергеевы, старик Лефтий, Корзоны и Урцыновы.

Остановился внезапно Сергеич так, словно сама дорога его остановила. Что-то озадачило, отбросило его внимание в едва удаленное его же шагами прошлое. Обернулся. Вернулся метров на десять назад. И все понял. Перешел он, думая о своем, следы ботинок, которые поперек дороги пунктирную линию провели. Осмотрел их – видно было, что следы эти неоднократно обновлялись в обе стороны. А на дорогу со двора Сергеевых и дальше во двор Крупиных уходили. Отправился Сергеич по следам к Крупиным. Увидел, что дверь с закрывавшими ее двумя досками от рамы оторвана и только прикрыта. Потянул за ручку. Нижняя упавшая доска неприятно для слуха по ледяному бетонному порогу скрипанула. Зашел внутрь – холод покинутого дома дыхнул ему в лицо.

В комнате на столе три литровых банки открытых с замерзшими соленьями, и из одной – с баклажанами в томатах – вилка торчит. Под столом две пустых бутылки из-под водки. Водка не привычная «Немиров» или «Московская», а какая-то «Крутая»! Такую он в жизни не видел. Взял в руки, уставился в этикетку: «Сделано в Ростовской области».

Обе створки шкафа открыты, в серванте ящики выдвинуты.

«Чужой ходил», – понял Сергеич.

Вышел во двор, осмотрелся. Увидел, что следы за дом ведут. Привели они его на самый край огорода. Остановился перед толстым настилом из соломы. Справа по снежной корке гильзы разбросаны. Десятка два.

Вспомнил Сергеич слова солдата о снайпере, который со стороны церкви стреляет.

Постоял над лежбищем снайпера, вздохнул. Плечами пожал из-за того, что никакая понятная мысль из-за увиденного в голову не пришла. Зато пришло ощущение холода.

«Если эти отсюда по «украм» стреляют, то «укры» рано или поздно пушкой ответят!» – подумал Сергеич.

И представил себе, как летит со стороны Ждановки снаряд и словно раздумывает: куда упасть! И уже в полете в сторону его, Сергеича, двора поворачивает.

Вздрогнул пчеловод из-за страшной игры собственного воображения.

А что, если встретит он сейчас этого снайпера, а тот будет на войну, на свое военное место идти? Что он сделать может? Сказать? Попросить? Приказать? Человеку со снайперской винтовкой что-то говорить-приказывать?

Скривил Сергеич губы. И испугался вдруг, что снайпер этот вот-вот и действительно здесь появится. Нацелит на Сергеича пистолет или автомат, или винтовку свою! А что у него? Граната подаренная? Так ведь и не знает он, куда ее по пьяни засунул! Ничего у Сергеича нет, нечем ему себя защитить!

Совсем неспокойно на душе у пчеловода стало. Выбежал он со двора Крупиных и обратно домой поспешил.

У переулка Мичурина остановился. Отдышался. И именно тут одиночество свое особенно остро и тягостно ощутил. Потому что выбор дороги появился: или прямо домой, или налево, на Шевченко, к Пашке.

– Нет, – потоптавшись на месте, решил Сергеич. – С пустыми руками нельзя! Занесу-ка я ему бинокль! Мне он уже не нужен!

Подходя к дому, взгляд на потемневшее небо бросил. А на нем тучи сизые, снегом переполненные. Летят куда-то, неслышимым тут внизу ветром подталкиваемые.

12

Сначала на стук кулаком по двери никто не ответил. Тогда приложился Сергеич еще три раза да посильнее.

– Кто там? – раздался наконец знакомый хриплый голос.

– Да кто же? – громко, чтобы за дверью слышно было, крикнул пчеловод. – Я это!

– А! Ты это! – ответил Пашка. – Ну подожди минутку!

И пропал, оставив Сергеича на пороге перед закрытой дверью в недоумении.

Когда дверь распахнулась, в лицо пчеловоду тепло домашнее дыхнуло, а в нем – пары алкогольные.

– Ты, Серый, чего это? – спросил Пашка, пропуская в дом незваного гостя.

«Язык-то заплетается!» – подумал Сергеевич. А вместо ответа протянул хозяину дома бинокль.

– А-а, спасибо! Чаю, наверное хочешь? Или, может, кофе?

– А у тебя есть? – Сергеич обернулся, удивленный.

– У меня много чего есть, – похвастался Пашка.

«Ну и дурень, что об этом просто так говоришь!» – подумал Сергеич. А вслух сказал: – Ну давай кофе, давно кофе пил!

Мелкими шагами, как старик, ушел хозяин дома на кухню и дверь за собой закрыл.

Вызвало это у Сергеича подозрения – чего это дверью от гостя отгораживаться? Но тут же он улыбнулся, связав закрытую дверь с хвастовством Пашкиным о том, что у него «много чего есть».

И на окно за столом посмотрел. За тюлем на подоконнике увидел ополовиненную бутылку водки и две пустые рюмки. Нахмурился. К столу присмотрелся – на старой льняной скатерти, которую уже раз десять постирать надо было бы, крошки хлебные. Накрыл их широкой ладонью, прижал к столешнице, проверяя: свежие или старые. Вроде старые, высохшие. Колются.

– А что, гости к тебе ходят? – спросил Сергеич, когда дверь на кухню отворилась и вышел из нее хозяин с двумя чашками, над которыми пар поднимался.

– Не! Какие тут гости! – Пашка как дурачок разулыбался, зубы свои неровные показал.

Однако Сергеич его слова мимо ушей пропустил. Перевел взгляд на самодельную печку-голландку под другим окном. Задумался. В печке этой топка была раза в два больше, чем в буржуйке Сергеича. Но служила она только для тепла, еду на этой печке не разогревали и не готовили.

Оглянулся Сергеич на кухонную дверь.

– А где ты чайник кипятишь? – спросил.

– Как где? На кухне! – ответил хозяин, уже усевшись за стол.

Присел и Сергеич напротив Пашки. Придвинул к себе чашку с кофе.

– Так у тебя там, значит, еще одна печка стоит? – спросил, кивнув в сторону кухни, Сергеич.

– А тебе чего? – удивился Пашка. – Ну стоит себе! Тебе мешает?

– Нет, чего она мне мешать будет? – Сергеич пожал плечами. – Я вот все на одной печке делаю: и еду, и тепло в дом! Уголь экономлю.

– Ты на одной, я – на двух! Какая разница! Может, завидуешь? Ты, я вижу, уже на труп свой насмотрелся! – Пашка кивнул на бинокль, который сам же на диван бросил.

– Ага! Я его снегом накрыл.