Складка времени. Сущность и критерии

Таким образом, эта книга лишь «одна из» в списке других книг, частью уже написанных, частью находящихся в работе, – «Способы думать», «Субъект и желание», «Другой и мышление», «Реальность как она есть» (впрочем, не могу гарантировать, что все они сохранят впоследствии свои «рабочие» названия). Надеюсь, впрочем, что каждая из них окажется вполне самоценной, как и та, что вы держите в руках.

Приятного чтения!

Введение

[теоретическая возможность «складки времени»]

Все мы живем в определенное время, и это время бывает разным – «время перемен», «время застоя», «военное время», «время кризиса», «время репрессий», «время роста и процветания» и прочее. На первый взгляд кажется, что речь идет просто о том или ином историческом времени (по крайней мере, мы легко можем представить себе соответствующие исторические события), однако не думаю, что данные «устойчивые выражения» могут принадлежать историкам-формалистам (в противном случае было бы достаточно называть соответствующие исторические периоды и не обобщать их таким образом). Очевидно, что, пользуясь этими языковыми маркерами, мы пытаемся сказать, что в это время (в то или другое) само наше существование становится иным, соответствующим этому времени, производным от него.

Нечто подобное мы имеем в виду, когда говорим, например, «да, сейчас такое время», «нет, сейчас совсем другое время», «а вот было время, когда…», «в иные времена». Здесь вполне определенно речь идет о некой специфике самой жизни, продиктованной временем, но не только его обстоятельствами, а еще и каким-то его особенным качеством. Или вот еще фигуры речи – «плохое время», «беззаботное время», «счастливое время», «никчемное время»… Предполагается вроде бы календарное время: когда непосредственно – год, месяц, день – мы были счастливы или, наоборот, удручены, ну или еще как-то. Но это только теоретически. По факту, используя эти обороты речи, мы говорим о другом – мы говорим о том, что в самом этом времени было что-то такое, что делало нас счастливыми или несчастными (или какими-то еще).

Иными словами, даже подразумевая определенное историческое или календарное время, мы говорим об этом времени (пытаемся сказать) что-то большее – что-то сверх и помимо формального указания на факт тех или иных политических, экономических или социально-психологических условий, мы пытаемся сказать о самом – специфическом – времени. Еще раз: мы говорим не просто о том, что обстоятельства нашего времени такие-то (война, застой, научно-технический прогресс и т. п.), и не просто о том, что нам было в этом времени как-то (весело, грустно, беззаботно), а что само наше переживание этого времени (его «атмосфера») чем-то отличается от других «времен», что мы сами другие в этом времени.

Возможно, что куда лучше нас это и такое время понимают китайцы, у которых в самом языке нет нашего, «западного» понятия времени, о чем самым замечательным образом пишет Франсуа Жюльен в своей книге «О "времени". Элементы философии "жить"»: «Марсель Гране со свойственной ему проницательностью первым выдвинул предположение о том, что в Китае не было разработано понятие времени. […] Никто в Китае "не думал представлять время как монотонную длительность, состоящую из последовательности однородных моментов, соответственно равномерному движению". Китайцы, согласно удачной формуле Гране, предпочитали видеть во Времени совокупность эр, сезонов или эпох. […] Если мы решим обратиться только к тем понятиям, которые были характерны для самих китайцев, то они, похоже, мысленно связывали две вещи: момент – благоприятный случай, с одной стороны (понятие ши), и длительность с другой (понятие цю). Однако они не думали об объемлющей оболочке, которая была бы "временем". […]

Речь идет не о "времени", а о "благоприятном" времени, на латыни говорят: tempus сараге, "лови момент" – время, которого надо уметь не только "дождаться", но также и не упустить; оно вписывается в стратегическую, а никак не теоретическую логику, и именно по этой причине оно встречается в разговорной речи в смысле: (засечь подходящий) момент. […] Выражение, использованное в "Беседах и суждениях", предварительно сжато: ведь то, что мы переводим как "ждал благоприятного момента", выражено одним единственным термином ши, который обозначает "момент" ("сезон") и служит здесь глаголом. Ибо сам этот момент не нейтрален, не индифферентен, он остается качественно маркированным подобно сезону и поэтому является стратегическим. Момент является не простым сжатием "движения", как свидетельствует об этом его латинская этимология (moment выводится из movimentum, от лат. movere, "двигаться" – пер.), но внутренней меткой возможности, которую он приглашает нас постигнуть и которую надлежит использовать. Как таковой, он неотделим от ситуации, проникнутой некой естественной склонностью»[19 - Там же, с. 55, 58, 64–65.].

По каким-то причинам (надеюсь, в ходе дальнейшего изложения мы сможем понять, по каким именно) мы понимаем время не просто как показания часов, календарей или свидетельство учебников истории, но и как нечто самостоятельное, особенное, организующее наш мир и живущее нами и через нас. Однако, я сразу должен оговориться (не хочу быть понятым неправильно): при всем при этом я не готов рассматривать время ни в метафизическом аспекте, ни в аспекте некой мифической силы. Нет, я надеюсь обнаружить и конституировать этот феномен с предельно позитивистских позиций (что, впрочем, не означает, что мы будем говорить о «времени», как его понимают физики или психологи).

Складка времени как экспериментальная патология

Имплицитно осознавая наличие цивилизационного феномена, скрывающегося за понятием «время», им занимались историки и культурологи (в широком смысле этого слова), анализируя специфику различных исторических эпох, общественных формаций, разные уровни культурного развития и разные культуры (К. Маркс, О. Шпенглер, Ф. Фукуяма и др.). Психологи и социальные психологи (П. Фресс, Р. Левин, С. Гроф и др.) занимались изучением собственного «субъективного времени» (не в смысле субъектности, а в смысле индивидуального проживания и переживания времени) – известно, что человек, находящийся в том или ином психическом состоянии, например в мании или в депрессии, переживает время по-разному, опаздывающий – не так, как скучающий, а трезвый – не так, как в состоянии измененного сознания. Философы со своей стороны не раз пытались ухватить «за грудки» само время: описать его как феномен, имеющий собственное существование (св. Августин, Ф. Ницше, А. Бергсон, М. Хайдеггер, Ф. Жюльен и др.), тщетно преодолевая попытки его постоянного ускользания. А есть еще время физиков (А. Эйнштейн, С.Хоккинг, Р.Пенроуз), блистательные, ставшие почти классическими, работы Дж. Уитроу, Г. Рейхенбаха и А. Грюнбаума, время историков-методологов (Х.Уайт, Ф.Р. Анкерсмит), биологов, исследователей архетипов коллективного бессознательного (К. Юнг, Дж. Кэмпбелл, М. Эллиада) и т. д. и т. п.

Но суть, если оставить в стороне узкоспециальные подходы, как правило, неизменна: речь идет или о времени общества, или о времени индивида, или о времени как о некоем самостоятельном явлении. Время, таким образом, есть нечто, рождающееся где-то на стыке конкретного человека и социального, как такового. Другое дело, что провести здесь – между человеком и собственно социальным – некую границу крайне затруднительно, а главное сама такая попытка в очередной раз даст времени ускользнуть. В этом перманентном ускользании, как мне видится, и состоит главная трудность предпринимаемых исследований феномена времени.

В книге я пытаюсь рассмотреть не феномен времени как таковой, а феномен его складки – тот специфический эффект, который я, например, с удивлением наблюдаю в окружающей меня (равно как, думаю, и моего читателя) действительности: с одной стороны, мы все странным образом теряем прежнее ощущение перспективы – образ возможного будущего, ни собственного, ни общественного, не проступает, с другой – сама история, как наша, индивидуальная, так и общая (стран, культур, народов), перестает быть прежней, рассыпается, теряя свой когда-то стройный метанарративный облик; а мы сами, оказавшись в такой ситуации, как будто схлопываемся. Перед нами, таким образом, некая специфическая «патология» времени – его «складка», которая, возможно, и позволит разглядеть его – времени – истинные и сущностные черты (так, по крайней мере, в медицине именно патология часто позволяет понять то, что на самом деле происходит в норме).

Впрочем, «патология» эта дана нам лишь через наши собственные изменения, вызываемые этой «складкой»; и изменения не просто поведенческие (включая мышление, потребление и т. п.), а в самом нашем ощущении своего места в мире, которым данное поведение и определяется. Время складывается в складку не случайно и не само собой – вокруг нас меняется среда (информационная, социальная, экономическая, политическая), причем во многих вопросах сущностно, мы меняемся из-за этих изменений среды, и, меняясь (тоже сущностно?), меняем среду вокруг себя. Круг этот замкнутый, а темпы перемен в указанных средах – предельные (экспоненциальный рост объемов и доступность информации, многомерность глобализации и т. д.), что на фоне странного нашего субъектного схлопывания (замедления, рассеивания и сглаживания) не может не настораживать.

При этом если за феноменом «времени» мы действительно угадываем (и это непросто кажимость) нечто реальное и другое (нежели часы, календари и исторические нарративы), то упомянутая «патология» должна проявлять себя, во-первых, на разных уровнях социального (от самого простого – личностного – до самого сложного – общественного бытования в целом), во-вторых, в разных анклавах социального (в разных культурах и субкультурах, в различных системах мировоззрения, на разных территориях и т. д.), а в-третьих и наконец, в разные «исторические» времена, хотя и с разной содержательной спецификой и интенсивностью (под «историческим» здесь понимается в зависимости от уровня как индивидуальная, так и общественная история). Это именно те методологические принципы, которые определяют направленность дальнейшего повествования.

Складка, вообще говоря, понятие как раз геометрическое, пространственное. Именно в этом смысле им, например, активно пользуется Жиль Делёз, поясняя сущность монадной теории Лейбница, или рассказывая о «внутренней стороне мысли» Фуко, нагромождая образы – лабиринтов, этажей, бумажных сгибов, кожных складок и драпировок ткани, демонстрируя Бытие как игру видимого и скрытого, явленного и потаенного, приходящего и исчезающего. Как Складку.

А вот можно ли говорить о «складке» применительно ко времени? Думаю, если мы потолкуем с физиками-теоретиками, они ответят нам на этот вопрос положительно. У этих бравых парней, как известно, все может быть – и отрицательная масса, и отрицательная энергия, и, конечно, отрицательное время. А коли так, то почему бы ему – тому самому времени – не сложиться, пусть и забавы ради, в какую-нибудь складочку – туда-сюда-обратно? Вполне. В общем, пресловутая симультанность – единовременность, одновременность, синхронность и т. д. и т. п.

Впрочем, нас ведь интересует не физическая теория, нас интересует практика, причем не какая-нибудь, а ментальная, психологическая, сущностная, так сказать, Dasein (© M. Хайдеггер). Возможно ли, что мы с вами живем-живем и вдруг проваливаемся во времени, то есть вроде бы продолжаем жить, и то самое время как бы «течет» – тик-так, тик-так, но при этом больше не продвигается вперед, в будущее – как бы замирает, а мы идем-стоим на месте?.. Представьте, что я рисую горизонтальную линию времени на листе бумаги, она растет слева направо – из прошлого через настоящее в будущее. И вот моя линия (не обсуждаем сейчас причины и даже принципиальную возможность данного события), ныряет вниз, градусов эдак под 90, и где-то там, внизу, достигнув некоего условного «дна», разворачивается, теперь уже на 180 градусов, и поднимается обратно, «на поверхность», к прежнему уровню. Представили? Вот такая складка времени – когда время не останавливается, но и не продвигается вперед, то есть как бы идет, но стоя на месте.

Эксперимент этот, как мы хорошо с вами понимаем, сугубо мысленный (прямо как у тех самых бравых физиков), но у меня в личном опыте есть переживание, которое иначе как такой «складкой времени» (пусть пока и гипотетической) не назовешь.

Исходное ощущение

Дело было – время мое сложилось – в 1989–1991 годах, когда я, по существу совершенно домашний ребенок, оказался в стенах прославленного, не побоюсь этого слова, Нахимовского военно-морского училища (в просторечье – Нахимовское училище, «нахимония», «питания», «система» и проч.). И тут все важно – и «домашний», и «ребенок», и «военное училище». Мне, наверное, не следует сейчас углубляться в щемящие душу подробности этой моей личной истории, скажу только, что та пара лет стала настоящим испытанием для моей неокрепшей тогда еще психики. Хотя, поскольку я всегда мечтал стать военным врачом («потомственным», «как дедушка-генерал»), ничего по существу экстраординарного в самом факте моего поступлении в НВМУ не было. Но одно дело – представлять себе, как ты будешь (когда-нибудь) военным врачом (да еще каким!), и совсем другое – пройти весь этот путь от начала и до конца. А поначалу, как не трудно догадаться (если задуматься), эта «школа жизни, школа капитанов» не имеет ничего общего с самоуверенно-добродушным доктором в крахмально-белом халате, с многозначительно выглядывающими из-под него генеральскими лампасами. В общем, было непросто.

Я никогда толком не вел дневник – может, и делал когда-то какую-то запись в блокноте, но системно не приходилось или не складывалось. Но в памяти сохранилась одна в некотором смысле виртуальная дневниковая «запись» – нечто, что болезненно и нервно крутилось в моей голове все те два года, пока я был нахимовцем (то есть, мой 9-й и 10-й классы). Я навязчиво думал о том, смогу ли я когда-нибудь кому-нибудь объяснить, если вдруг меня спросят (странная идея, конечно), что это такое 24 часа своей жизни шесть (а то и семь) дней в неделю на протяжении двух лет, без пауз и перерывов, без смены лиц и декораций, провести в компании 27-ми человек? Одних и тех же 27-ми человек… Непросто, весьма. Кто не испытывал чего-то подобного, поверьте на слово. Думал, впрочем, так – опять же, риторически. Но ответа у меня на этот вопрос не было, не придумывался.

А ведь все, по существу, совершенно примитивная вещь… Команда: «Ро-о-ота, подъе-е-ем!» Ты просыпаешься – в кубрике, где вместе с тобой продирают глаза еще 27 твоих товарищей, стремительно одеваешься – вы одеваетесь – выскакиваешь на «утреннюю зарядку», бежишь кругами по набережной Невы: «Раз! Раз! Раз-два-три! Держать строй!». Возвращаешься в расположение, хватаешь мыльно-рыльные, моешься – вместе с ними же, 27 человек. Тут же, в тесном коридоре, построение – проверка 27-ми почищенных блях, такого же количества поглаженных гюйсов, подстриженных затылков, поддетых кальсон, подшитых воротничков и так далее, по сезону.

Построение на улице: «Равняйсь! Смирно! Шагом марш!». Строем на камбуз – все те же 27 человек в колонне по трое (впрочем, впереди еще три взвода твоей роты – но их присутствие, на деле, лишь условность, они существуют в своем собственном пространстве 27-ми или, положим, 31-го, повзводно). Вверх по трапу – там завтрак. Вниз по трапу – и строем на занятия. Из класса в класс – тоже бегом, строем. «Взвод, равняйсь! Смирно! Товарищ преподаватель, 44-й взвод на занятия по литературе прибыл!» Занятия в классах: алгебра и геометрия – в одном, русский и литература – в другом, физика и астрономия – в третьем, химия и биология – в четвертом, а история и что-то там еще – в пятом. Так до обеда. Строем на камбуз, 27 человек. Вверх-вниз по трапу. Построение и строем в расположение.

40 минут – «личное время» (издевательское название), когда ты тупо сидишь в кубрике, перекидываясь с товарищами такими же бессмысленными, как и ты сам в этот момент, фразами. 27 человек. Далее «самподготовка» – у каждого взвода свой крошечный класс, каждые 45 минут – перемена, и ты, вы все, 27 человек, выходите в рекреацию. Через 15 минут обратно в класс. И так до ужина. Построение, строем на камбуз, вверх-вниз и обратно. Еще час занятий и программа «Время» – 21.00: вас – 27 человек (плюс 3 взвода) – высаживают перед телевизором в рекреации, и ты делаешь вид, что смотришь, или, может быть, действительно смотришь новости о «политике партии» в такой «непростой для страны» период… Построение роты, «вечерняя поверка».

– Аванесов!

– Я!

– Бескишкий!

– Я!

– Бесчетный!

– Я!

– Второй Бесчетный!

(они близнецы)

– Я!

… и, после Кудрявцева…

– Курпатов!

– Я!

Так до Якушева.

– Я!

Теперь мыться и спать: тот же общий «совмещенный санузел», кубрик, те же 27 человек. Сон. И…

– Ро-о-ота, подъе-е-ем!!!

2 года. 730 дней. 17 520 часов. 1 051 200 минут.

63 072 000 секунд.

Конечно, декорации временами менялись. Например, увольнения раз в неделю (если не накажут за какую-нибудь провинность или плохую оценку). Чистка картошки – дежурный по картошке взвод и большая ванная «с картофаном» на все училище. Военный лагерь, учения, учебные тревоги, марш-броски, морская практика на учебном корабле «Хасан». Наряды. Каникулы («отпуск»). Многомесячная подготовка к трем военным парадам – бесчисленные строевые занятия, ночные репетиции на Дворцовой и Красной площадях. Наконец, «Ансамбль песни и пляски Нахимовского училища» с выступлениями на подшефных предприятиях (особенно у нас ценились кондитерские фабрики). Да и много чего еще: дружба, звонки девчонкам из телефона-автомата, самоволки, первый алкоголь и политически выверенные заметки в газету «Советский моряк». Много всего, разного.

Однако же, неотступно преследовало меня это чувство – складки времени. Казалось, что, несмотря на очевидное разнообразие жизненных процессов, череду каких-то невероятных подчас событий и весьма ярких, надо признать, переживаний, по существу ничего не менялось – все одно и то же, все время так. Тотальное ощущение беспросветной бесконечности. Удивительное, кстати сказать, словосочетание – «все время», которое приходило на ум постоянно. Но что это значит? Как вообще возможно, чтобы время было «все и сразу»? А как же «стрела времени», которая, если верить классикам, безоговорочно направлена из прошлого через настоящее в будущее? Невероятно! Но при этом удивительно предельно точно.

– Это что у вас такое?..

– Да не обращай внимания! У нас все время так.

У меня было ощущение, что я попал в какую-то паранормальную зону, капсулу времени. Как будто все вокруг этой капсулы по-прежнему пребывает в движении (там ведь, за окном, шла Перестройка, собирались Съезды, вводились и выводились армии, разваливался Союз – события в Баку, Тбилиси, Вильнюсе и т. д., да и вообще там была жизнь), а я из него – из этого движения – выпал. Застыл в каком-то временном тамбуре с бесконечным движением строем туда-сюда-обратно. Словно там, где-то вовне, осталась реальная, настоящая жизнь, а здесь – в моем мире, она прекратилась, обернулась каким-то надсадно заедающим фейком, встала.

Блистательный философ и выдающийся психолог Уильям Джеймс в своих легендарных «Принципах психологии» писал: сознание – это не бочки или ведра с водой (некие «стабильные» элементы сознания – А.К), по какой-то причине запрудившие реку, а та свободная вода, которая протекает между ними. Так вот, тогда я не чувствовал себя потоком, я чувствовал себя попавшим в такую бочку, причем даже не по Джеймсу уже, а по Пушкину Александру Сергеевичу: «…посадили, засмолили, покатили и пустили в Океан, так велел-де царь Салтан». И я должен был «оттрубить» этот свой срок, эти два года – никакого иного выбора, никаких других вариантов, никаких более целей и задач – оттрубить и… «"Как бы здесь на двор окошко нам проделать?" – молвил он, вышиб дно и вышел вон». Так что единственное, о чем я с затаенной робостью, думал – когда-нибудь это наконец-то закончится…