Индивидуальные отношения. Теория и практика эмпатии

Мы постепенно «смещаемся» по контурам – начиная от внешнего, насквозь формального, к среднему, а затем внутреннему, сущностному. И само это «смещение» провоцирует в человеке личностные изменения, сущностные отношения с другим человеком позволяют нам по-новому ощутить себя, а новый «опыт себя» позволяет нам «переосмыслить» (в данном случае кавычки означают, что речь идет не только и не столько о когнитивном уровне, но и на уровне переживаний, ощущений) собственную жизнь, свою «ориентацию» в пространстве жизни. Здесь и изменение системы ценностей, и изменение системы приоритетов, и изменение систем мотивации. Сущностные изменения в каком-то смысле детонируют прежнюю структуру, приведшую человека к психическому расстройству, позволяя ей перестроиться, реструктурироваться, зачастую – и вовсе отстроиться заново.

Таким образом, создавая на психотерапевтическом сеансе комфортную психологическую атмосферу для нашего пациента (клиента), мы постепенно, желая увеличить эффективность оказываемой нами помощи, закрепить достигаемые в процессе лечения результаты, зачастую (хотя, разумеется, это происходит далеко не каждый раз) провоцируем в нашем пациенте (клиенте) процесс развития его личности (или его продвижение на этом пути, если данный процесс был инициирован ранее). Сама позиция психотерапевта в этих отношениях трансформируется, он изменяется в восприятии его пациентом (клиентом). И если поначалу он был для своего пациента (клиента) психиатром, психотерапевтом, то в последующем он как человек, как личность играет в жизни своего пациента (клиента) все большее и большее значение. Разумеется, эта «роль» специфична, это не дружба и даже не товарищество, это функция помощника. Психотерапевт становится за счет своей «человеческой», личностной составляющей содеятелем, соучастником, соратником, Собеседником своего пациента (клиента).

Императивы психотерапевтической работы

Непременное требование, предъявляемое к научным работам, есть определение ее «целей» и «задач». «Цель» какого бы то ни было предприятия – то единственное, к чему все сходится как к итоговому результату, она – тот некий вожделенный плод, ради которого, собственно, все это предприятие и было затеяно. Что же касается «задач», то это не какая-то конечная, результирующая цель, а совокупность меньших, но, впрочем, тоже конечных пунктов, которые, в своей совокупности, и приводят к поставленной «цели». Причем, задачи не являются неким подобием последовательно расположенных друг за другом ступеней, ведущих к Олимпу «цели». Скорее, это совокупность самостоятельных, независимых, в каком смысле даже частных результатов, которые, достигая определенной критической массы, формируют то, что позволит нам говорить, что «цель» достигнута.

Но было бы странно пытаться вывести «цель» психотерапии из самого определения цели как результата. Можем ли мы сказать, например, что целью психотерапии является «психическое здоровье пациента (клиента)»? Конечно, это крайне желательно, и мы бываем близки к этому состоянию, но, к сожалению, получить сертификат абсолютного психологического здоровья не представляется возможным. Мы никогда не избавимся от тех особенностей нашей психики, которые имеют генетическую природу, и мы никогда не застрахуемся от тех стрессов, которые возникают в нас под действием неконтролируемых внешних факторов. В этой связи способность, умение восстанавливать свое нарушенное душевное состояние должно цениться выше, чем само это душевное состояние. Именно поэтому системная поведенческая психотерапия считает, что психотерапевт должен стремиться к тому, чтобы оснастить своего пациента (клиента) навыками поведения в отношении собственного поведения. Психикой вполне можно управлять, с ней, зная механизмы ее работы, можно управляться. Умея делать это, человек, в принципе, способен обеспечить себе высокий уровень адаптивности.

Однако, что позволяет человеку таким образом относиться к самому себе? Каким внутренним свойством мы должны обладать, чтобы относиться к себе как к психическому аппарату, который, будучи должным образом настроенным, способен генерировать необходимое нам психологическое состояние? Это, на самом деле, возможно только при одном условии – человек должен получить очень специфическое и очень важное для него ощущение внутренней, психологической свободы. Только она даст ему возможность разотождествиться со своим психическим аппаратом и стать его грамотным «управленцем». Впрочем, даже в отсутствие навыков осуществления поведения в отношении собственного поведения, но имея то качество (свойство, способность), которое мы называем психологической свободой, он вполне может считать себя застрахованным от несчастий психологического свойства. И потому обретение нашим пациентом (клиентом) этой психологической свободы – есть особый императив нашей психотерапевтической работы.

Ограничения сопутствуют нам постоянно – от малого до большого все несет нам несвободу. С того момента, как нас впервые запеленали в роддоме, с того момента, как мы обучились знакам (словам), все силы общества и вообще действительности, кажется, были направлены только на то, чтобы ограничить нашу свободу. Обладая сознанием, мы не просто посажены в клетку, мы еще и наказаны этим, наказаны, потому что осознаём свою ограниченность, свою несвободу. А понять, что такое свобода, не прочувствовав ее, так же невозможно, как знать, что такое зеленый, если вы никогда его не видели. Всякие рассуждения о психологической свободе человека, который никогда не ощущал ее дыхания, подобны мудрствованиям юноши о тяготах старости или человека, никогда не любившего, об этом чувстве. Мы знаем, что такое ограничение нашей свободы, но не то, что такое свобода на самом деле. У нас есть, конечно, некое иллюзорное представление о свободе, но то, что такое чувствовать себя по-настоящему свободным, в хорошем смысле этого слова независимым, – это, для большинства из нас, тайна.

Свобода – это, как кажется, возможность реализации всех своих потребностей и желаний, но из опыта известно, что потребности и желания неизбежно противоречат друг другу. Однако, психологическая свобода – это нечто другое, это способность видеть ситуацию не просто «со стороны», но «сверху». Это способность подниматься над обстоятельствами, где таковыми являются не только «внешние» факторы, но и «внутренние», то есть, включая и наши собственные потребности и желания. Это возможность видеть их в целостности, а поскольку в целостности они не противоречивы (противоречия свойственны для «частных случаев»), то и не воспринимать жизнь и ее трудности как проблемы.

И цель психотерапии не только в разъяснении плюсов этого ощущения психологической свободы, а в достижении этого переживания, поскольку избавление от зависимости – это фактическое возвращение в лоно естества, где встречаются и трагедии, и страдания, но нет невроза. Зависимость окутала нас с ног до головы, мы однажды приютили ее, а зависимость порождает зависимость. Педиатры говорят: «Сложность сбора язвенного анамнеза у детей заключается в том, что они забывают о боли…», а взрослые боятся умереть, «потому что будет больно…» Мы живем в иллюзорном мире так называемых «чистых идей», в котором эти «чистые» идеи, подчас, выполняют грязную роль палача нашей свободы и, как следствие, психологического здоровья.

Странное дело, но когда говорят о свободе, почему-то тут же усматривают некие риски морального свойства… Словно подсознательно полагают, что свобода – это возможность делать то, что аморально. Думается, что те, кто так говорят, с одной стороны, сами совершенно не свободны, а с другой – представляют собой озлобившихся людей, которые, вследствие своей внутренней боли, вызванной этой несвободой, подозревают человека в том, что он «изначально плох», и удовольствия, которые он может получать от жизни, обязательно связаны с «грехом». Впрочем, то, что человек, страдающий общей невротичностью, рассуждает подобным образом, в целом неудивительно. И только чувство психологической свободы способно изменить это его ложное представление о себе, других и мире в целом. Но это чувство он должен почувствовать, принять его интеллектуально – недостаточно, да и вообще это вряд ли возможно.

Понятно, что задачи психотерапии должны служить ее цели, но, определив пусть даже и сотню пунктов – «задач», ведущих, как кажется, к психологической свободе человека, мы все равно, рано или поздно, почувствуем недостаток. Все равно окажется, что надо что-то добавить, а что-то, напротив, через какое-то время покажется нам неактуальным. Вероятно, путь все-таки должен быть каким-то другим. Однако же, давайте все-таки представим, что «задач» у психотерапии – ограниченное количество.

Попытку рассуждать подобным образом в свое время предпринял один из виднейших представителей гуманистической психологии – Абрахам Маслоу. Он пошел самым, казалось бы, простым и вместе с тем экстравагантным путем. Работая в 30-40х годах в Нью-Йорке, он познакомился с двумя блестящими учеными – Рут Бенедикт и Максом Вертхаймером, которые стали впоследствии его учителями. Они произвели на него странное впечатление: с одной стороны, формально это были совершенно разные и по духу, и по интересам люди, но они казались ему в чем-то очень похожими – в сфере личностной организации, что-то объединяло их по уровню личностного развития. Тогда-то Маслоу и пришла в голову идея по-новому рассмотреть, уже имевшийся к тому времени, термин Курта Гольдштейна – «самоактуализация». Он сформировал выборку личностей, которые, по его мнению, достигли уровня «самоактуализации». Она состояла из девяти современников и девяти исторических персонажей. Анализируя личности этих людей, Маслоу выделил основные характеристики самоактуализировавшейся личности (А. Маслоу определял самоактуализировавшуюся личность как человека, «достигшего высшего уровня зрелости, здоровья и свершений»

). Понятно, что приходится закрывать глаза на «научность» этих данных, что, впрочем, не делает их менее интересными. К сожалению, Маслоу не был психотерапевтом в прямом смысле этого слова, но можно принять без оговорок, что самоактуализация – неплохая цель для психотерапии, и именно поэтому в данном контексте мы представляем список положений, претендующих на роль «задач» психотерапии.

Итак, Маслоу выделял следующие характеристики самоактуализирующихся личностей: «более эффективное восприятие реальности и более комфортабельное отношение с ней», «принятие (себя, других, природы)», «спонтанность, простота, естественность», «центрированность на задаче» (в отличие от центрированности на себе), «некоторая отъединенность и потребность в уединении», «автономия, независимость от культуры и среды», «постоянная свежесть оценки», мистичность и опыт высших состояний, «чувства сопричастности, единения с другими», «более глубокие межличностные отношения», «демократическая структура характера», «различение средств и целей, добра и зла», «философское, невраждебное чувство юмора», «самоактуализирующееся творчество», «сопротивление аккультурации, трансцендирование любой частной культуры»

.

Надо полагать, что даже без аргументации заметна некая разноуровневость этих позиций. Их словно выдернули – кого из каменного века, кого из средневековья, а кого из новейшего времени, что является естественным следствием того частного подхода, который реализовывал в своих исследованиях Абрахам Маслоу. Именно поэтому его теоретическая концепция не является психотерапевтической системой, способной дать соответствующий эффект. Кроме того, понятно, что, например, само по себе «чувство юмора» не может являться ни задачей, ни результатом психотерапии. Вместе с тем, многие из этих положений, как мы увидим впоследствии, окажутся средством, своеобразной базой психотерапевтического процесса, что-то ее результатом. А что-то, например достижение состояния, которое описывается в терминах «спонтанность» и «естественность», безусловно, является задачей психотерапии. Что, впрочем, не исчерпывает всего списка ее задач, и вряд ли даст полное ощущение психологической свободы.

Другим минусом этого набора характеристик, представленного в качестве претендента на почетное звание «задач психотерапии», является отсутствие индивидуальной специфичности этих «ценностей» для конкретного человека, а это входит в конфликт с одним из фундаментальных положений гуманистической теории об индивидуальности, особенности, неповторимости каждого из нас. Очень точное замечание в этом смысле сделал К.Г. Юнг: «Всякий раз я забавляюсь, когда дельный курортный врач заверяет, что он лечит по “Адлеру”, или по “Крюнкелю”, или по “Фрейду”, или даже по “Юнгу”. Ничего подобного нет и не может быть, а если, несмотря ни на что, все же происходит, то это верный путь к неудаче. Когда я лечу господина Х, то я вынужден применять метод Х, а в случае фрау Z – метод Z. Это означает, что пути и средства лечения определяются преимущественно природой больного»

.

Ограниченный список задач психотерапии, по всей видимости, невозможен, несмотря на неизменность ее цели – задач психотерапии неограниченное множество. Да, достижение психологической свободы, как цели психотерапии, происходит путем выполнения определенных задач – пациент (клиент) должен стать естественным, отдавать себе отчет в собственных чувствах, желать жить полноценной жизнью и так далее. Каждой из этих задач (включая способность человека к рефлексии, принимать себя таким, каков ты есть и так далее) психотерапевт должен оказывать содействие. Но всего здесь все равно не перечислишь, потому как все эти «определения», «качества», на самом деле, лишь описательные категории, очерчивающие внешние границы феномена развития личности.

Мы должны отдавать себе отчет в том, что имеем дело не с человеком, а с человеком как процессом, ведь каждый из нас перманентно меняется. И только внутри самого себя, в своей «глубине» человек не изменен. Однако, от состояния «внешних слоев» многое зависит. Они или позволяют этой внутренней, глубокой сущности человека проявить себя, или нет. Они или «пропускают» ее «наружу», как проводник электричество, или блокируют внутри. Они или усиливают ее «свечение», как зеркальная поверхность фары усиливает свет лампочки, или, напротив, подобно фильтрам глушат ее, затеняют, прячут. И если наша задача не спрятать, а открыть эту скрытую в человеке сущность, то и обращаться надо к ней. Она должна быть в центре наших интересов, и только внимание к ней – к сущности человека – дает нам возможность изменить внешние слои его структуры таким образом, чтобы они содействовали ее проявлению, а не гасили его.

Суть вещи – это процесс, живущий в ней. Причем, процесс как процесс, а не как овеществленное явление. Знание сути вещи позволяет нам вплотную приблизиться и следовать рядом, а значит, и оказывать влияние. Что, впрочем, не гарантирует нам, что мы сможем дать точный прогноз, поскольку прогнозируем мы применительно к вещественной сфере, где еще не овеществленные возможности вещи ограничены уже овеществленными. Но если прогноз сложен и относителен, то понимание (истинное, а не объяснительного толка) происходящего с процессом, четкое видение многоплановости его течения – это вещь уникальная и необыкновенно важная.

И по форме, и по содержанию изменения, происходящие с человеком в процессе психотерапии, в процессе развития личности, могут быть крайне разнообразными, ведь и то и другое – и понятие «формы», и понятие «содержания» – определения состояний, тогда как мы изучаем процессы. Как конкретно овеществится тот или иной процесс, какие доступные нашему восприятию характеристики и состояния выдаст он на-гора своего ино-реального, скрытого от нас, потаенного производства – неизвестно. Но в наших задачах, пусть отчасти и вслепую – содействовать этим изменениям, ведущим к выздоровлению и психологической свободе человека. Изменениям, происходящим на трех базовых планах (паттернах) благодаря установлению сущностных, или, как мы говорим, – индивидуальных отношений человека с самим собой, с другими людьми и миром.

В пациент-центрированной терапии Карла Роджерса акцент делается на паттерне индивидуальных отношений с другими людьми, в частности – с психотерапевтом. Принятие, поддержка, участие со стороны психотерапевта – все это создает ту атмосферу, в которой пациенту легче проявить себя, быть естественным, чувствовать присутствие заботливого Другого. Эти переживания побуждают человека войти в индивидуальные отношения с самим собой, быть более внимательным и чутким к себе, учат его принимать самого себя, отдавать самому себе отчет в собственных чувствах. Однако индивидуальные отношения человека с миром в роджеровской терапии игнорируются, тут пациенту (клиенту) предлагается некоторая формальность отношений – «компромиссы», «договоренности» и прочие подобные принципы отношений

– и куда в меньшей степени принятие и соучастие. В терапии Станислава Грофа, напротив, акцент перенесен на создание индивидуальных отношений человека с миром, на проблему изменения мировоззрения.

В психоанализе разрабатывается «формат» так называемого «рабочего альянса», это также некое подобие индивидуальных отношений между аналитиком и анализантом. Ральф Гринсон, видный психоаналитик «классического» толка, разрабатывает концепцию «реальных отношений». Отношения пациента и аналитика, считает Гринсон, должны быть проникнуты искренностью, сочувствием, принятием: «Искусственные реакции будут необходимы аналитику временно, только до тех пор, пока он не установит искренние аналитические и терапевтические отношения. Если это достигается, то пациент получает возможность переживать и достигать инсайта посредством уникального вида объектных отношений», «необходимо постоянно помнить о том, что пациент – это не просто человек, поставляющий материал для анализа, но и страдающий невротик, только тогда аналитик сможет воспринимать пациента и как интерпретатор, и как терапевт, и как смешение того и другого»

.

Психосинтез уделяет большое внимание паттерну индивидуальных отношений человека с самим собой. На это направлены такие многие его упражнения: «Психологический журнал», «Кто Я?», «Дизидентификация», «Самоидентификация», «Внутренний диалог» и другие. Психосинтез помогает своему пациенту (клиенту) осуществить глубокое и всестороннее познание собственного «я». Вот как это формулирует основатель направления Роберто Ассаджиоли: «Мы обнаружим в себе неизвестные прежде способности, свое истинное призвание, свои высшие потенциальные возможности, которые пытаются выразить себя, но которые мы нередко отвергаем и подавляем из-за непонимания, предубежденности или страха. Мы обнаружим также огромный запас недифференцированной психической энергии, скрытой в каждом из нас, – пластичную часть бессознательного, которая находится в нашем распоряжении, наделяя нас неограниченной способностью к научению и созиданию»

. Несомненно, такие перестройки самовосприятия обязательно коснутся как систем отношений с другими, так и с внешним миром, но психосинтез специально с этими паттернами не работает.

Содействие развитию личности

Очевидно, что любая психотерапевтическая должна затрагивать эти базовые, сущностные паттерны отношений – индивидуальные отношения человека с самим собой, с другими людьми и миром. Однако, все же необходимо предупредить возможное смешение психотерапии как терапии, то есть системы лечения, и той работы, которая получила название «психотерапевтического сопровождения процесса развития личности» (ПСРЛ). Мы вынуждены снова развести симптом и естественные кризисы процесса развития личности – это не одно и то же. Повторимся: симптом – требует лечения, а психологическая свобода необходима не «больному», а «развивающейся личности». Другое дело, что в ряде случаев психотерапевтическое лечение инициирует процесс развития личности, а в ряде случаев невротический симптом, заставивший человека обратиться за помощью к психотерапевту, или соседствует с личностным кризисом, или сформировался из-за длительности и тяжести этого кризиса, становясь своего рода препятствием на пути развития личности. И, конечно, формирование полноценных паттернов индивидуальных отношений в таком случае возможно только при условии избавления от невротического симптома.

Содержание работы по ПСРЛ в принципе может быть любым, психотерапевт может принадлежать к любому из существующих психотерапевтических направлений, но в этой связи надо сделать одно уточнение – не следует переоценивать ни собственные возможности (психотерапевт не должен их переоценивать), ни возможности отдельно взятого метода. В конечном счете, здесь речь не идет о лечении. Методы, если они продолжают использоваться, в каком-то смысле, выполняют в случае ПСРЛ скорее функцию «декораций», нежели средства воздействия. Здесь нельзя ничего сказать ни о потенциальной эффективности работы по ПСРЛ, ни о ее сроках. Процесс развития личности – это процесс нашего пациента (клиента), он, если так можно выразиться, – «паровоз», который идет по выбранному им маршруту. Психотерапевт же – это даже не штурман, а лишь «кочегар», и пресловутое «горючее» развития личности – тоже далеко не наша епархия, мы не можем влиять на интенсивность тенденции к самоактуализации нашего пациента (клиента). Пациент (клиент) с кризисом развития личности все делает сам, это его «слово», его «шаг». Мы же лишь оказываем ему помощь. Безусловно, ПСРЛ может быть эффективно только в случае действительного процесса развития личности, а также при наличии у «развивающегося» желания работать в этом направлении. Развитие личности – труд, причем труд нелегкий, в котором есть «командировки», но нет «отпусков».

Для большинства из нас «психологическая свобода» – это пустой звук. В процессе же развития личности, когда человек постепенно освобождается от ограничений, наложенных на него его собственной индивидуальной реальностью и царящими в ней интеллектуальными конструктами, он вдруг (это часто происходит, действительно, внезапно) ощущает это особенное состояние свободы, освобожденности, сила этого ощущения вряд ли может с чем-либо сравниться. Этот долгожданный момент настает, когда воедино в нем соединяются все эти три паттерна индивидуальных отношений – с самим собой, другими и миром.

В чем же особенность этого состояния? Это то самое ощущение «психологической свободы», которое имеет несколько отличительных особенностей. Во-первых, эта свобода не требует от мира невозможного. Никто из нас не требует от мира, чтобы он дал нам возможность преодолеть силы земного притяжения и взлететь, но большинство из нас ждет от него «большей справедливости», «удачи», «чтобы нас все любили» и так далее. И именно такого рода внутренние требования у личности, ощущающей психологическую свободу, снимаются, нейтрализуются, отменяются. Человек, ощущающий психологическую свободу, не ждет от мира невозможного, а принимая его таким, каков он есть, он не испытывает ни огорчения, ни отчаяния. Напротив, мир радует такого человека именно тем, что он именно таков.

Нечто подобное происходит и в отношении человека к самому себе – это во-вторых. Индивидуальные отношения с самим собой приводят к принятию себя таким, каков ты есть, поэтому желания и требования, направленные к себе, перестают противоречить доступным возможностям. Но, казалось бы, человека все равно продолжают ограничивать другие люди. Ведь, в конечном счете, то, что я разобрался со своими желаниями и потребностями и нашел их непротиворечивыми, более того, нашел их гармоничными, взаимодополняющими, дающими мне новые и новые возможности, не отменяет того факта, что желания и потребности других людей могут и даже должны входить в противоречие с моими желаниями и потребностями. Как тут сохранить психологическую свободу?…

Но в том-то все и дело, что паттерн индивидуальных отношений с другими, который пациент (клиент) осваивает в процессе ПСРЛ, как мы это увидим ниже, проявляется истинным глубоким со-чувствием другому, ощущением истинной значимости конкретного человека как такового. В результате, у человека возникает весьма необычное чувство, близкое по внешнему образу к уважению к другим людям, а, по сути, – к некому синтезу доверия, признательности и почтения. И это, разумеется, снимает тот конфликт желаний и потребностей, который кажется в данном случае неизбежным. Тут возникает что-то сродни естественной благодарности другому человеку за то, что он именно таков, каков он есть. «Он и так хорош», – говорит о другом человеке личность, пережившая кризис своего развития. Понятно, что такое внутренне детерминированное «уважение» не дает и малейшего повода для появления некого внутреннего желания, которое бы противоречило настроению другого.

В конечном итоге человек действительно, без всяких натяжек и натуживания, начинает ощущать себя свободным, перманентно инсайтируя эту свободу. И теперь мы можем вернуться к определению свободы: свобода – это возможность реализации собственных потребностей и желаний. Но если твои потребности и желания сводятся к тому, чтобы другой человек был таким, каков он есть, разве ты можешь войти в противоречие с его потребностями и желаниями? Нет, не можешь. И именно это дает тебе то ощущение психологической свободы, которое и характеризует личность, достигшую высоких степеней своего развития. А так, конечно, потребности и желания людей противоречат друг другу, но можно с уверенностью сказать, что это противоречие говорит только о том, что мы имеем дело в людьми, которые не могут похвастаться внутренним опытом психологической свободы.

При этом, необходимо помнить, что процесс развития личности человека, обратившегося к психотерапевту, не ограничивается стенами психотерапевтического кабинета. И то, что повседневная жизнь окружает пациента (клиента) в промежутках между встречами с психотерапевтом, – это замечательно. Жизнь, на время работы по ПСРЛ, становится полигоном, где наши пациенты (клиенты) опробуют то, чему учатся, проверяют те идеи, которые инсайтируют, заручаются уверенностью в себе, находят «белые пятна» и порождают не абстрактные, а конкретные вопросы о собственных переживаниях, обращенные к психотерапевту. Жизнь в и вне ПСРЛ – это наш соучастник и благодарный помощник. ПСРЛ, таким образом, оказывается целостным действом на весь период совместной работы. Мы должны создать эту целостную взаимосвязь непосредственной работы с нашим пациентом (клиентом) и в тот момент, когда мы рядом, и когда нас нет. В последнем случае нас заменяет жизнь, и она, право, неплохой психотерапевт.

Итак, пациент (клиент) в процессе ПСРЛ работает с нами и без нас. Поэтому, говоря о ее содержании, необходимо помнить, что мы работаем не для того, чтобы сейчас получить какой-то результат, а чтобы научить чему-то, показать что-то, дать почувствовать что-то важное, а остальное уже – «домашнее задание». Наши – психотерапевтов – непосредственные возможности в ПСРЛ, об этом надо помнить, ограничены лишь одним паттерном – паттерном индивидуальных отношений с другим. Поэтому психотерапевт должен в процессе ПСРЛ поддерживать в своем пациенте (клиенте) самостоятельно зарождающиеся паттерны индивидуальных отношений с миром, с самим собой и с другими людьми. Именно поэтому мы и говорим о «сопровождении». Ну и, конечно, здесь от психотерапевта требуется предупреждать возможный «обратный ход» пациента (клиента), сталкивающегося со сложностью организации мира вне стен психотерапевтического кабинета. Мы должны не дать ему вновь закрываться в своей индивидуальной реальности, сохранять настороженное, опасливое отношение к жизни.

Итак, содержание ПСРЛ состоит, во-первых, в создании индивидуальных отношений с пациентом; во-вторых, в провоцировании формирования паттернов индивидуальных отношений с другими людьми, самим собой и миром; в-третьих, в курации (сопровождении) этих паттернов; в-четвертых, в помощи по реформированию, а то и в полной перестройке систем индивидуальной реальности пациента (клиента); в-пятых, в поддержании и научении самостоятельной работе; в-шестых, в задействовании всей совокупности окружающего в процессе развития личности пациента (клиента), преодоления им кризисов этого развития; и в-седьмых, в осознании пациентом (клиентом) достижения им состояния психологической свободы.

Пациент (клиент)

Как правило, наш пациент (клиент), пользуясь излюбленным роджеровским понятием, – «застывший», «остановивший процесс». Ведь чем больше мы углубляемся в понимание природы человека, в изучение системы его внутренней организации, тем больше мы удивляемся тому, как еще люди вообще умудряются сохранять хоть какое-то психическое здоровье. Гносеологическое, онтологическое, личностное, органопсихическое устройство человека говорит о том, что даже некие отдаленные формы психологического комфорта – по большому счету, самая настоящая и неразрешима загадка. Человек замкнут в своей индивидуальной реальности и таким образом обречен на социальное одиночество, он раздроблен, не будучи способным отражать в своем мышлении свое переживание, он вынужден постоянно играть, вместо того чтобы быть. В результате всего этого он находится в ситуации постоянного выбора: сказать или не сказать, сделать или не делать, решиться или отложить, признаться или молчать, уйти или остаться, удерживать или расстаться, быть или не быть, в конце концов.

Ничто и никто в живой природе не испытывает ничего подобного, кроме человека. Ни одно живое существо, кроме человека, не является непосредственным «виновником» своей активности. Животное ничего не делает «просто так», «от нечего делать». Все его поведение детерминировано его внутренними и внешними обстоятельствами, они диктуют ему «программу действий», они, сходясь друг с другом, определяют ту конкретную задачу, которую животное сейчас, в данный момент времени, будет решать. Животное не выбирает, где лучше, где хуже, что надо делать, а что не надо, оно всегда работает с главным – с тем, что в данную секунду является самым актуальным. Если оно в данный момент нуждается в защите, оно защищается, если сейчас у него есть возможность отдохнуть, оно отдыхает. Это происходит автоматически, вне сознательного выбора, рефлекторно. И при всем этом оно неподотчетно никому в том, что оно поступило так, а не иначе.

Это забота человека беспокоиться о том, что в связи с его поведением скажут другие, можно поступать так, как он поступил, или нельзя. По большому счету, конечно, и человек находится в той же системе: «изнутри» – потребности, «снаружи» – обстоятельства, а как результат – некое действие. В конце концов, все наши установки, принципы, способ думать – это ведь тоже наши обстоятельства, только внутренние. То, что в данный момент человек поступил так, а не иначе, – это, скорее всего, неизбежность. Его знания, опыт, информированность, эмоциональное состояние, степень усталости плюс полный спектр внешних обстоятельств, на самом деле, не оставляют человеку никакого выбора. Иными словами, в тех обстоятельствах, в которых он оказался (учитывая всю их совокупность), он вряд ли мог поступить иначе. Скорее всего, что даже не мог. Но ведь всегда сохраняется эта иллюзия, что, наверное, «если подумать», «если взвесить», «если принять во внимание» и так далее, можно было поступить иначе. Правда, конечно, в том, что в тот момент обстоятельства (внешние и внутренние) были таковы, что как раз «подумать» по-другому, «взвесить» иначе, «принять во внимание» что-то, что не было принято во внимание, было нельзя. Но, в принципе, можно же было…

Иными словами, мы имеем дело с совершенно иллюзорной «свободой выбора», но само сознание факта наличия этого «свободного выбора» возлагает на человека всю меру ответственности за происходящее с ним, за его действия и поступки. Возможно, только в армии, благодаря требованию беспрекословного подчинения командиру, мы хоть как-то освобождаемся от ответственности за то, что мы делаем. Но и в этом случае, мы освобождены лишь от ответственности перед другими людьми, но вовсе не в своих собственных глазах. Есть ощущение, мнение, идея, что мы всегда имеем поле для маневра, «всегда есть выбор!» Вот почему мы находимся в постоянном поиске главного приоритета, высшей ценности и высшей же инстанции. И, вероятно, в каком-то смысле счастлив тот, кто определился со всем этим раз и навсегда, но зачастую именно такая определенность – главный признак тупика в личностном развитии человека, показатель заскорузлости его внутренней организации, торпидности его мировоззрения.

Мир устроен таким замечательным образом, что в данной ситуации (а он постоянно находится в «данной ситуации») он представляет собой совершенную и полную, потенциально неограниченную возможность. Но условия, существующие на данный момент времени, заставляют эту возможность овеществиться каким-то одним, определенным образом. Были бы другие условия, другая конфигурация условий, она овеществилась бы как-то иначе, но тоже каким-то одним единственно возможным образом. И как только происходит это овеществление, мир мгновенно перетекает в новую «данную ситуацию» и вновь представляет собой безграничную возможность, которая опять-таки находится в «данной ситуации», и далее овеществится только так, как это возможно в «данной ситуации».

Но вот, к этой определенности, к этому «порядку» примешивается «идея выбора» и… компьютер зависает. Пусть и на доли секунды, на какое-то неуловимое мгновение, но есть эта пауза, этот рефрен остановки и желания вернуться на мгновенье назад, эта вечная «оглядка». Оглянуться, чтобы понять, что произойдет дальше, – специфичная для человека трисубъектность, а как результат – множество незавершенных гештальтов, неких точек не осознанного, не осмысленного должным образом, но тягостного напряжения. Поэтому в значительной степени усилия психотерапевта должны быть направлены на то, чтобы показать пациенту (клиенту) механизмы рационального использования им его собственной гносеологической системы, ее возможностей. Индивидуальная реальность пациента (клиента) – это то первое, с чем придется нам встретиться в процессе психотерапии, в процессе ПСРЛ. Ее нам с ним вместе и предстоит изменять.

Но что сам пациент (клиент) ждет от психотерапевта? По большей части, конечно, наши пациенты (клиенты) рассчитывают, что доктор сделает какие-то пассы руками и все пройдет, наладится, устроится и преобразится. И в самую последнюю очередь в психотерапевте видят того, что он поможет человеку стать другим, по-настоящему измениться. Мы же не верим в изменение себя до тех пор, пока эти изменения не произойдут. А потом, кстати сказать, когда они произойдут, человек быстро уверится в том, что ничего, собственно, не изменилось, хотя изменения существенны и значительны. Но в нас есть механизм отождествления с собственным «я», и именно это создает эффект нашей личностной неизменности, мы очень быстро привыкаем к себе-«новым», а мы-«старые» тут же перестаем существовать в собственной памяти.

В лучшем случае, пациент (клиент) рассчитывает на какие-то рекомендации со стороны психотерапевта, чтобы тот объяснил, в чем причина тех или иных состояний, проблем, ситуаций и что нужно сделать, чтобы изменить положение до комфортного состояния. Но сам по себе феномен «советов», учитывая трисубъективность человека (а следовательно, неготовность учиться, усиленную желанием учить, доказывать всем и каждому свою правоту), – сущая нелепица. Если же еще добавить к этому невоспроизводимость и необычайную сложность устройства индивидуальной реальности каждого из нас (не конгруэнтность опыта, системы потребностей, мировоззренческих установок, различности индивидуального понимания одного и того же факта), то ситуация с «советами» и вовсе представляется смехотворной. Другая глупость – это сказать пациенту (клиенту), «кто он такой», хотя бы какую-то часть правды, и отправить его с этим «добром» восвояси. Технологично решать насущные, частные проблемы пациента (клиента) – возможное, но не приносящее достаточного удовлетворения занятие, поскольку эффект этой работы неизбежно временный. Все равно что латание дыр в прохудившемся платье. По большому счету, такое платье нужно менять, а не латать, но вряд ли большинство наших пациентов (клиентов) идут к нам за этим.

На самом же деле, наши пациенты (клиенты) очень похожи на известных героев сказки о волшебнике Изумрудного города – «глупого Страшилу», «бессердечного Железного дровосека», «трусливого Льва». А психотерапевт в этой аналогии – тот самый Гудвин, «великий и ужасный». Да, правда в том, что мы – психотерапевты – не можем дать нашим пациентам (клиентам) ничего, чего бы у них не было изначально. Психотерапевтическое искусство, таким образом, – это способность убедить «глупого Страшилу» в его мудрости, «бессердечного Железного дровосека» – в его сердечности, «трусливого Льва» – в его храбрости. И единственный способ добиться этого – войти в такие отношения с пациентом (клиентом), чтобы он нам поверил. Впрочем, поверит он нам в это только в том случае, если сам ощутит себя таким – кто «мудрым», кто «сердечным», кто «храбрым». А ощутив, перестанет пугаться окружающего его мира и станет исходить из презумпции, что внешний мир хочет видеть его именно таким – «всамделишным». И для достижения первой задачи мы – как Другие – вступаем с нашим пациентом (клиентом) в индивидуальные отношения; вторая задача решается благодаря индивидуальным отношениям человека с самим собой; а третья – через установление индивидуальных отношений нашего пациента (клиента) с окружающим его миром.

Раздел первый: