Мышление. Системное исследование

Универсалии

Мы мыслим этими универсалиями – большим и малым, тяжелым и далеким, тонким и сложным, пустым и огромным, ярким и сильным, единичным и множественным, кучей и парами, высоким и мощным, мелким и незначительным, избыточным и переполненным, быстрым и медленным, долгим и мгновенным, пространством и территориями, зонами и областями [С. Пинкер]. Иными словами, это наш способ организации объектов: наши объекты, а все они интеллектуальные, – так даны нам, то есть фактически такими.

Вовне нас нет этих масс, интенсивностей, ни самих этих объектов. И то и другое – всегда лишь результат некого нашего отношения с чем-то, что находится по ту сторону нашего рецепторного аппарата. Конечно, это не значит, что соответствующих явлений вне нас нет в принципе, и меня, например, не придавит камень, упавший с горы, или я смогу просуществовать хотя бы мгновение на поверхности Солнца. Однако наличие этих явлений с той стороны и то, как я их воспринимаю по эту сторону, – разные вещи.

В сущности, важно лишь то, что всякий интеллектуальный объект для нас – тяжел или легок, длинен или пуст и т. д. и т. п. Причем это касается всех интеллектуальных объектов. Например, научная теория может быть тяжелой, прозрачной, муторной, мощной. Равно как и мое отношение к Петру – объемным, глубоким или никаким. Равно как и сам Петр может ощущаться мною поверхностным, мелким или скользким.

То есть моя психика с одинаковой легкостью присваивает Петру, например, тяжесть – и потому, что он весит двести килограммов, и потому, что в его обществе, по причине отсутствия у него чувства юмора, нельзя шутить, и потому, что он, как мне кажется, рассуждает слишком сложными (тяжеловесными) конструкциями. Во всех этих случаях я имею дело с «тяжелым интеллектуальным объектом», с фактической тяжестью.

И именно эта тяжесть (или массивность, долгота, интенсивность и т. д.) имеет для моей психики фундаментальное значение, а не фактический вес – или что бы то ни было еще – в граммах.

Из всего этого ясно, интеллектуальные объекты (в них мы можем вкладывать все что угодно и как угодно, но продолжаем воспринимать как целое) фактически соотносятся в нас в соответствии с этими универсалиями – тяжести, мощности, сложности, объема, продолжительности, интенсивности и прочими «характеристиками».

То есть я фактически оперирую в рамках своей интеллектуальной функции этими универсалиями – по крайней мере, в том смысле, что все, что происходит в пространстве психического, переводимо на язык этих универсалий и может быть на нем осмыслено. Именно это оперирование, по существу, и есть фактическое мышление. Причем я совершаю это оперирование совершенно непроизвольно, когда, например, выбираю прохожего, которого я решусь остановить, чтобы узнать у него дорогу в библиотеку. Однако я могу совершать это оперирование и намеренно, мысленным усилием, но в этом случае крутить в себе соответствующими объемами, массами, силами, интенсивностями, общностями и т. д. – это почти физический труд.

Так что не стоит удивляться, когда Альберт Эйнштейн утверждает, что наука только на один процент – вдохновение, а все остальное в ней – тяжелая работа. Впрочем, полагаю, и «тяжесть» атома по Нильсу Бору, и «тяжесть» вселенной по Минковскому были в его интеллектуальном пространстве вполне сопоставимыми величинами.

Феномен «отношения»

Каким образом интеллектуальная функция оперирует интеллектуальными объектами? Чтобы понять это, необходимо уяснить для себя сущность феномена «отношения». Два абстрактно взятых объекта не находятся друг с другом в отношении, они могут быть лишь нами в него поставлены. Но «быть поставленным в отношения с чем-то» – не то же самое, что быть в отношении.

Так, например, когда я говорю, что «жизнь в России» лучше (или хуже), чем «жизнь в Греции», – это не отношение, а проведенное мною сравнение – умозрительное, оценочное и, по существу, совершенно бессмысленное (я просто выразил так некий свой интеллектуальный объект). С другой стороны, если я беру к рассмотрению уже этот интеллектуальный объект, то увижу, что именно из этого моего отношения с этим моим объектом его определяет, – я живу в России (или в Греции) или переживаю из-за того, что не могу жить в России (или в Греции).

То есть фактическое отношение всегда дано мне как результат, а если этого результата нет, если он ничем не выражен, то и отношение, которое я, как мне кажется, усмотрел, – лишь сопоставление, но не отношение.

Возьмем другой пример: Земля и Луна определенно находятся в отношениях друг с другом, потому что эти отношения определяют такое существование того и другого объекта – влияют на каждый из них (это определяет их орбиты, скорость вращения, океанические приливы и т. д.). То есть когда мы говорим об отношении, мы всегда говорим о некоем результате, о том, что происходит в связи с этим отношением, а не об отношении самом по себе.

Иными словами, мы, в каком-то смысле, можем лишь предполагать наличие отношений по некоему результату, но не можем мыслить сами отношения. Что, впрочем, не лишает нас возможности мыслить некие отношения, предсказывая таким образом некие результаты. Точно так же, наблюдая в микроскоп за движениями броуновского тела, мы вполне можем помыслить какие-то его отношения с другими частицами, которые и приводят это тело в движение.

Итак, всякие отношения, усмотренные нами как существующие сами по себе (так, чтобы мы могли рассмотреть их отдельно от участников этого отношения), не являются отношениями, но лишь представлениями о неких отношениях (представлениями умозрительными и по существу своему ложными).

Иными словами, когда я говорю, например, об отношении ко мне Петра, я говорю о том, что я думаю об этих отношениях, а не об отношениях как таковых. Но даже если я не являюсь участником (стороной) этих отношений, как в случае, когда я говорю, например, об отношениях Петра и Анастасии, я могу только указать на факт этих отношений, и именно потому, что Петр или Анастасия делают по причине наличия этих отношений – точнее, что что-то меняется в них в связи с этими отношениями. То есть я всегда вижу некий результат отношения, а не отношения как таковые.

Отношения, надо полагать, являются самим существом фактической реальности, а потому вполне естественна их неухватываемость – мы лишь ощущаем их как тяжести, объемы, плотности, длительности и т. д., но нам не даны отношения как таковые. Хотя тот факт, что мы не можем их ухватить, не означает, что мы не можем их корректно предполагать. Да, нам всегда дано то, что возникло в результате тех или иных отношений, но то, что это возникло, – есть прямое следствие наличия этих отношений в нас.

Ограниченность поля мышления

Нам необходимо отдавать себе отчет в ограниченности поля нашего мышления. Взятый сам по себе мир интеллектуальной функции, конечно, не ограничен – поскольку состоит из неисчислимого количества возможных комбинаций, сил, «свойств» и т. д. Но это вопрос «представления», в фактической же реальности поле нашего мышления ограничено возможностями «рабочей (оперативной) памяти».

Все, что может предложить нам наша «рабочая память» (то есть тот вид «памяти», который отвечает за одновременное рассмотрение нами интеллектуальных объектов), – это три-четыре единицы. Иными словами, мы не можем мыслить одновременно более трех (или четырех) интеллектуальных объектов [Н. Кован].

Мы можем одновременно держать в уме семь (плюс-минус два) объектов [Дж. Миллер], однако, когда мы говорим о мышлении, мы говорим не только о самих объектах, но и об отношениях между ними, которые, в свою очередь, тоже являются интеллектуальными объектами, а потому все это необходимо суммировать.

Таким образом, активное поле нашего осознанного мышления чрезвычайно узкое, и выйти из этой ограниченности можно, лишь поочередно усложняя интеллектуальные объекты (создавая их более массивные агрегации). Такая предварительная подготовка позволяет нам затем свести в пространстве своей «рабочей памяти» эти (теперь уже максимально сложносочиненные) объекты друг с другом, сохраняя при этом прежнее ограниченное число единиц мышления, которые могут удерживаться в ней одновременно.

Мышление как усложнение интеллектуальных объектов

Всякий интеллектуальный объект представляет собой множество, которое выступает как некое целое, которое, в свою очередь, определено внесенной в него (обнаруженной в нем) сущностью. Эта искусственная на самом деле сущность выполняет роль своего рода центра притяжения, является, в каком-то смысле, гравитационной силой.

Данное обстоятельство позволяет нашим – уже существующим в нас – интеллектуальным объектам расти и усложняться, когда какие-то новые, только возникшие в психике возбуждения втягиваются, по некоему сродству к данной сущности, в орбиту соответствующих интеллектуальных объектов (подключаются к уже существующим нейронным ансамблям).

Это, в свою очередь, может влиять и на состояние самой «сущности» – она, будучи искусственной и зависящей от содержаний, может менять свою специфику, свою «особенность», вплоть до возможного ее разрушения и элиминации, когда накопленные таким образом измерения в содержании интеллектуального объекта не оставят в ней места.

Впрочем, этот случай мы разберем чуть позже, а сейчас важно понять, что, по существу, вся работа интеллектуальной функции представляет собой усложнение интеллектуальных объектов. То есть я, в действительности, не просто нахожу некие новые отношения между существующими во мне интеллектуальными объектами, но формирую новые интеллектуальные объекты, как-то преобразовывая в них те, что мною рассматриваются.

Когда мы говорим, что «стремимся к пониманию» чего-либо, мы, на самом деле, сообщаем о своем намерении создать интеллектуальный объект, который будет решением той задачи, которая на данный момент нас занимает. Для этого мы сводим в поле нашего сознания, например, два интеллектуальных объекта и ищем то отношение между ними, которое «примирит» их в рамках определенного «понимания».

Работа в «поле мышления»

Например, я пытаюсь понять, почему вода при замерзании расширяется в объеме (понятно, что это противоречит очевидной интуиции – мол, «замерзает», значит – «скукоживается», «уменьшается»). Для начала я представлю температуру как скорость движения частиц вещества: я представляю себе некие частицы (интеллектуальный объект № 1), их в движении – как они например разлетаются (интеллектуальный объект № 2), дальше мне необходимо представить силу их столкновения на этих высоких скоростях (интеллектуальный объект № 3), и как итог я буду иметь некий результирующий интеллектуальный объект (некое целое), понимаемый мною как «температура» (по существу, интеллектуальный объект № 4).

Теперь мне нужно, образно говоря, зачистить поле своего мышления – стереть все эти «рисунки», сделанные словно мелом на доске, – и продолжить свое размышление как бы с чистого листа. Теперь я смотрю на получившийся у меня интеллектуальный объект «температура» (интеллектуальный объект № 1) и соотношу его с интеллектуальный объектом, который я представляю себе как треснувшую бутылку, поскольку замерзшая в ней вода, превратившись в лед, расширилась (интеллектуальный объект № 2). Попытавшись соотнести эти объекты («температуру» и «расширение воды при замерзании»), я потерплю фиаско – интеллектуальный объект № 3 не складывается. Мне необходимо провести какое-то усложнение.

Я снова зачищаю «поле» своего «мышления» (вытираю, образно говоря, классную доску) и рассматриваю теперь «замерзшую воду». Я представляю себе некое специфическое состояние молекул воды (интеллектуальный объект № 1), которые связаны друг с другом некими специфическими связями (интеллектуальный объект № 2), характеризующими, как считается, кристаллическую решетку (интеллектуальный объект № 3). Из этого, осознавая одновременно все эти три объекта в поле своего мышления, я ухватываю, что эти связи обладают определенной жесткостью, создающей структуру кристалла, и когда все молекулы воды собираются в эту структуру, ее как бы распирает. Теперь я «понимаю», почему треснула бутылка с замерзшей водой (по существу, интеллектуальный объект № 4).

Теперь «поле мышления» снова необходимо зачистить, и я смогу разместить в нем два получившихся у меня интеллектуальных объекта – «температуру» и «замерзание воды». «Температура» – сложный интеллектуальный объект № 1 (частицы, двигающиеся с определенной скоростью в определенном объеме и сталкивающиеся друг с другом и с какими-то поверхностями), «замерзание воды» – сложный интеллектуальный объект № 2 (специфическая кристаллическая решетка, где молекулы воды находятся в каких-то жестких отношениях друг с другом и занимают из-за этой своей условной жесткости какой-то объем).

Оба объекта как бы повисают в поле моего мышления, а я как бы рассматриваю их друг относительно друга и сосредотачиваюсь – мне необходимо установить некое новое для меня отношение между этими множествами (сложными интеллектуальными объектами № 1 и № 2). Теперь я могу представить интеллектуальный объект № 3 – процесс плавления, когда, например, под воздействием движения частиц нагреваемой бутылки (скорость частиц бутылки от нагревания увеличивается), частицы воды в кристаллической решетке расталкиваются (в этот момент я временно зачищаю поле своего мышления и проделываю эту, дополнительную операцию с новыми интеллектуальными объектами – «температура», «молекулы бутылки», «молекулы воды» – и возвращаюсь обратно).

Теперь я могу представить себе молекулы воды (интеллектуальный объект № 1), которые в результате плавления (интеллектуальный объект № 3) начинаются двигаться быстрее и, хотя они занимают теперь большее пространство, освобожденные от жестких связей, возникающих при замерзании (интеллектуальный объект № 2), они способны свободно смещаться относительно друг друга и заполнять теперь весь объем бутылки, включая и ее горлышко (это мне тоже придется отдельно себе представить, освободив для этого временно поле своего мышления), что позволит при увеличении скорости (температура) их движения удерживаться в заданном объеме бутылки. Во мне возникает момент переживания ага-стимула – ага-переживание, все как бы складывается, причем в один интеллектуальный объект – этого моего понимания.

«Мысленный эксперимент»

Итак, мы наблюдаем своего рода матрешку из различных комбинаций интеллектуальных объектов в поле мышления. Впрочем, сама эта матрешка, скорее, напоминает способ выявления глубинной структуры в генеративной лингвистике [Н. Хомский]. Это та же самая фигура последовательностей, только, быть может, перевернутая, поскольку результирующий интеллектуальный объект в данном случае не изыскивается в уже существующем, а, по существу, создается, конструируется в процессе самого «мысленного эксперимента» (рис. 17 на обороте).

Речь, по существу, действительно идет о примере «мысленного эксперимента», составляющего основу всякого фактического мышления, когда интеллектуальная функция формирует новый интеллектуальный объект как результат отношения других интеллектуальных объектов. Всякое наше мышление может быть понято такой, выражаясь словами Бенедикта Спинозы, «методой мышления» (собственно «геометрический метод» использовался им лишь для демонстрации своих размышлений, а не для размышлений как таковых).

Рис. 17 Бесцветные зеленые идеи спят яростно – пример Н. Хомского из книги «Синтаксические структуры»

В действительности, «геометрия» здесь понятие условное, но и вправду удобное – мы действительно имеем здесь некое поле мышления (даже «внимания», можно сказать), в котором у нас располагаются и находятся в отношении некие интеллектуальные объекты. Последние, опять же, поскольку они представляют собой множества, подобны своего рода сложным фигурам, которые мы и пытаемся интеллектуальной функцией подстроить друг под друга, чтобы они сошлись в новый интеллектуальный объект, являющийся целью нашего «мысленного эксперимента».

Хотя, по существу, было бы, наверное, правильнее говорить не об отношениях интеллектуальных объектов (поскольку сами отношения, как мы уже говорили, не могут быть нами схвачены), а о своего рода превращении одной «интеллектуальной массы» через последовательность некоторых операций в другую «интеллектуальную массу» (что-то наподобие преобразований, необходимых для понимания сути «гипотезы Пуанкаре»). Но таким образом процесс мышления было бы сложно (если вообще возможно) изъяснить, и потому приходится прибегать к подобной «механике» – «геометрической методе».

Вместе с тем, практикуя подобного рода «мысленные эксперименты» – то есть продумывая в таком виде уже понятые нами когда-то вещи (как бы собирая и разбирая заново уже созданные нами когда-то интеллектуальные объекты), мы, по существу, тренируем свою способность использовать интеллектуальные универсалии (массы, объема, силы, интенсивности, длительности, протяженности, сложности и т. д.) целенаправленно.

То, что мы привычно думаем этими универсалиями (совершенно, впрочем, того не осознавая), еще не является инструментом мышления, а лишь только такой его спецификой. Если же мы хотим пользоваться своим мышлением как инструментом, которым мы намеренно и целенаправленно («осознанно», «осмысленно») решаем те или иные задачи, мы должны осмыслить указанные универсалии именно в качестве таковых – как способ представления мышления – и научиться ими в таком их качестве целенаправленно пользоваться.

Существование интеллектуальных объектов

Попробуем это продумать на примере – в мысленном эксперименте (а заодно покажем обещанное соотношение «сущности» и «интеллектуального объекта»).

Допустим, мы имеем в себе некий интеллектуальный объект, который является, по существу, нашей религиозной верой. Этот интеллектуальный объект обладает вполне определенной сущностью – конечно, сконструированной, но воспринимаемой нами предельно «реально». На эту сущность, возникшую когда-то как некое переживание (ага-стимул), как бы наслаиваются наши представления о «Боге», религиозные концепции, некие нравственные императивы и т. д.

Этот интеллектуальный объект подкрепляется (растет и усложняется) в процессе каких-то наших новых «религиозных переживаний», «опытов», «знаний», встреч и общения с верующими людьми и т. д. Этот интеллектуальный объект дополнительно разрастается, когда мы интерпретируем происходящие с нами события (или какую другую информацию) в отношениях (интеллектуальная функция) с этим объектом – через него, в орбите, так сказать, его влияния.

Но, как известно, такой объект может быть и уничтожен – прекратить свое существование, «развалиться», утратить былую силу. Причем, пользуясь терминологией А. А. Ухтомского, у гибели такого объекта может быть как «эндогенный», так и «экзогенный конец».

В случае «эндогенного конца» постепенное разрастание такого интеллектуального объекта может привести к тому, что в его орбите окажутся самые разные, несовместимые по существу, «религиозные» концепции и установки – как следствие, интеллектуальной функцией будут произведены какие-то масштабные обобщения (как, например, в случае с «Богом Спинозы»).