Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга 2

– Хорошо. Я спрошу её, если найду. Говорят, она не любит бывать на открытых местах.

– Просто огласи, что можешь освободить её. Она найдёт тебя сама.

– А если она все-таки не скажет? Или не знает? Такое может быть…

– Поступишь по своему усмотрению.

– Понял тебя, Многоживущий. Поскольку в твоём новом мире не будет разделения на живых и мёртвых…

– Ты знаешь, чародей, чем дольше я жил на свете, тем более убеждался, что совсем не разбираюсь в людях. И когда мне что-то требуется от них, я предпочитаю найти умного человека, посвятить его в проблему – и дальше положиться на него целиком и полностью. Вот и ты – можешь поступить по своему усмотрению. По привычке живых ты опасаешься какого-то наказания, преследования, да? Ты всё никак не можешь привыкнуть к одной простой мысли: тебе не угрожает ничто…

Сарвил, откинувшись назад, долго смотрел в глаза Астерию. Потом кивнул.

Глава третья

Море

После недавних непогод море ещё не успокоилось, гладкие волны катились от горизонта слепо и тяжело, странно блестящие, будто политые маслом. Старый левиатон, глубоко сидящий в воде, качался медленно, в каком-то своём ритме, слыша свою музыку. Все паруса его, даже самые лёгкие «обрюши», натянутые между вынесенными за борт тонкими временными реями, – лишь чуть выгибались под током воздуха, который никак нельзя было назвать ветром. За кормой солнце проходило сквозь ясно очерченную тонкую полоску далёкой тверди, растекаясь далее по волнам множеством капель и лужиц жидкого огня.

– Подобно ртути, – сказал маленький монах Андрон, стоящий на корме у борта. – Ртути, напитанной золотом.

Его собеседник не отозвался. Монах коротко взглянул на него. Желтоватое вытянутое лицо с глазами, полуприкрытыми тёмными веками, выражало страдание. Днём он уже извинился перед монахом за то, что иногда не может пересилить натуру. Я страдаю неизлечимым заболеванием, сказал он тогда, и время от времени теряю контроль над собой. Жить мне осталось до зимы, а то и меньше… Представился он Сарвилом, лекарем и малоумелым чародеем, бежавшим когда-то из Мелиоры на материк от притеснений и преследований – и вот возвращающимся просто так: умереть на родной земле.

О скорой смерти он говорил очень покойно, без присущей даже образованным людям нервозности и робости.

Монаху иногда казалось, что запах тлена уже исходит от него – настолько тонкий, что напоминает далёкий аромат дорогих духов.

– В мире ещё так много непостижимого, – сказал вдруг Сарвил негромко и чуть насмешливо, как будто не он только что сдерживал рвущийся наружу стон. – Вы бывали в Кузне, мой друг? Ах да, я уже спрашивал – и получал ответ, что нет, не бывали… Простите, страдаю забывчивостью. Обитатели Кузни живут, представьте себе, на поверхности огромного шара. Им так видится. Чтобы объяснить себе, отчего же они не падают вниз, им пришлось изобресть этакие свойства предметов: притягиваться друг к другу… как бы прилипать на расстоянии. Позже те люди стали исследовать это странное свойство, вывели причудливые законы, которыми описывают поведение предметов… но природы притягивающей силы не постигли. Разумеется, только так и могло получиться, ибо в действительности никакой силы притяжения нет. Есть верх и низ. Всё. Но тот мир, в котором нет ни верха, ни низа, без таковой силы существовать не может, ибо она есть клей, скрепляющий его части. Следовательно, раз тот мир существует и не рассыпается, сила эта в нём присутствует. И вот мы видим – отсюда – как их учёные люди с наморщенными лбами исчисляют свойства и количества того, чего нет. Чего нет, но без чего их мир мгновенно перестанет существовать… а он существует. Хотя и весьма призрачен при этом. Учёные же люди призрачного мира весьма сведущи в проявлениях несуществующей силы притяжения и умеют обращать эти знания себе на пользу. Так, например, они научились летать…

Монах вздрогнул и старательно сделал вид, что подавил зевок. Но Сарвил просто не обратил на это внимания.

– Интересно, если бы они оттуда могли видеть нас? У них нет смерти в нашем понимании, у них – полное освобождение сразу. Как бы они отнеслись к тому, что существует полная смерть, настоящая смерть? Или – к пограничию, растянутому на годы или десятилетия? Скорее всего, думается мне – просто не поверили бы, сочли суеверием, легендами – подобными тем, что в изобилии творят они сами… и никакие доводы, никакие доказательства… даже предъявленные самым грубым образом – не поколебали бы их убеждённости…

– Вы так думаете? – монах наклонил голову, посмотрел на воду. Вода казалась чёрной. – Мне всегда казалось, что напротив – человек слишком легко всё воспринимает и приспосабливается ко всему…

– Да – но в очень жёстких рамках. И даже не рамках… Он может идти, бежать, ползти, стоять, поворачивать направо и налево, назад… но не может подниматься в воздух и погружаться в воду. Я, конечно, не говорю о чародеях…

– Странно, почему вы их исключаете из рядов человеческих, – сказал монах. – Право, это всё равно, что рассуждать о свойствах и способностях махогона без ног.

– У вас всё ещё сохраняется такое представление? А вот мне кажется, что чародеи давно забыли о прочих людях и предаются лишь собственным забавам. Взять эту войну… Впрочем, всё это не так уж существенно. Я вообще-то хотел сказать совсем другое. Нам кажется, что солнце скрывается за горизонтом, хотя на самом деле оно просто уходит за край тёмного светила, дарящего нам достойное восхищения, но и повергающее в ужас зрелище звёздного неба. Сам же закат, вот это великолепие – не более чем оптический обман, следствие криволинейного хода лучей. Мы с вами знаем, что светила помещены на свои места Создателем и вращаются по его воле. Бессмысленно говорить о каких-то силах, действующих на светила, и законах, которым эти силы подчиняются… и мы о них не говорим. Так чем же мы лучше полупризрачных людей Кузни, которые, напротив, выводят законы для несуществующих сил? То есть – отчаянно барахтаются там, где мы сразу вздымаем лапки?…

– Но не тонем, – подхватил монах.

– Не тонем, – согласился Сарвил. – Однако же и не плывём. Нам просто некуда плыть… Взять предопределение. Мы достаточно просто можем узнать свою судьбу, а при определённых условиях и изменить её. И – почти никогда этого не делаем. Всё в том же отличии от людей Кузни, которые ищут знаки предопределения во всём, находят их – и потом внушают себе, что предсказание сбывается… хотя как раз у них-то, бедняг, и нет никакой судьбы. Никакого предопределения. И кто из нас более счастлив? Не знаю…

– Кто более счастлив – человек или его тень на стене? – спросил монах. – Актёр или роль? Странно спрашивать так… Риторический вопрос, который предполагает только один ответ.

– Да, – сказал Сарвил. – Но, как правило, самые интересные ответы возникают именно тогда, когда на риторические вопросы отвечают не по правилам… Я вам не наскучил своими рассуждениями?

– Что вы. Встречное рассуждение. По убеждению склавов, Бог Создатель жив и странствует по миру, созданному им, в обличии какого-то самого последнего нищего, чтобы узнать всё о несовершенствах созданного им мира. Времени у него – вечность… Допустим, он спросит вас об этих несовершенствах. И что бы вы ответили? Что вы устранили б из мира?

– Я всерьёз задумывался об этом, – сказал Сарвил спокойно. – Немного иначе, правда: что, если появится новый чародей, не менее могущественный, чем был Бог в молодости? И, разумеется, захочет переустроить этот мир…

– И вы пришли к какому-то выводу?

– Да. Вряд ли этот вывод вас обнадёжит.

– Надежды обрести не тщусь…

– Он просто создаст новый мир – и уйдёт туда, уведя часть людей. Поскольку без простых людей чародей есть нуль, ничто, ровное пустое место. А чтобы люди пошли с ним, сделает жизнь здесь – невыносимой…

– И никак иначе?

Сарвил не ответил. Монах посмотрел на него. В розовато-синих сумерках лицо малого чародея казалось совсем тёмным, коричневым. Губы быстро-быстро шевелились, но не как при разговоре, а – будто умирающий от жажды человек ловит губами тонкую бегучую струйку воды…

– Помочь? – монах подхватил его под локоть. – Отвести вас на койку?

Сарвил с трудом кивнул.

Когда спускались по трапу, монаху показалось, что запах тления усилился…

Мелиора. Болотьё

Прошло несколько дней, коротких и тягучих одновременно. Стих ветер, низкие истрёпанные облака остановились, набрякли и полились на землю холодным, но всё же не замерзающим на лету дождём. С деревьев тяжело падали зелёные, однако уже умершие листья.

Отрада, хотя к концу второго дня пришла в сознание, всё же была необыкновенно слаба, Алексей брал её руку в свою и поражался: кисть казалась тряпичной. Знахарь, совсем перебравшийся в дом старосты, старался не допускать Алексея до больной, видя, как оба мучаются и, очевидно, понимая истинную причину этой муки.

Алексей ловил себя на том, что не может отойти от этого дома далеко, что ходит вокруг – и тогда наперекор себе находил дела где-то вдали. Так, он узнал, что в соседней деревне несколько месяцев назад, как раз накануне вторжения, умер внезапной смертью купец, везший Афанасию Виолету два воза петард, шутих и фейерверков – заказанных в преддверии свадьбы сестры акрита, красавицы Софии. Но – купец умер, акрит где-то с армией, если жив ещё, сестра так и не приехала… Возы же стоят, где стояли: в общественных сараях. Все боятся пожара и готовы избавиться от опасного имущества.

На следующий день Алексей уже копался в аляповато разрисованных ящиках. Да, акрит Афанасий намерен был от души порадовать сестрицу…

Даже если безжалостно выбрасывать всё сомнительное, чистого пороха набиралось пуда четыре.

Кузнец и оба плотника, с которыми Алексей тут же очень настойчиво побеседовал, отнеслись к идеям его с обычной деревенской недоверчивостью, но согласились сделать всё так, как он просил. Кузнецу он дал в помощь четверых воинов, и к вечеру они приволокли с болот десяток пудов ржавого железа: там оно «созревало», зарытое под кочками; Алексей знал этот способ получения высококлассной стали, верный, но безумно длительный. И то, что кузнец согласился пожертвовать для него таким количеством заготовок, говорило о многом.

Из просушенных брёвен он отобрал с десяток тонких прямых лиственниц, росших в густой чаще и потому не суковатых. Из брёвен напилили саженных чурбачков, ошкурили их и подравняли – поначалу грубо. Потом Алексей отбраковал те, которые оказались с трещинами или сучками, – и оставил девятнадцать вроде бы безупречных. Их подравняли снова – уже точно, под один диаметр. Тем временем кузнец выковал первый комплект обручей. На Алексея он покрикивал, когда насаживали обручи на чурбак и стягивали потом горячими заклёпками. Два обруча охватывали чурбак у самых торцов, а ещё три, более широких, распределялись по длине. Кузнец похлопал чурбак по смолистому боку, легко – словно тот был пустотелый – подхватил и водрузил на специально сбитые массивные козлы. Другие козлы, из гнутых железных прутьев, он поставил напротив, положил на них лом, нацеленный прямо в сердцевину бревна, некоторое время примерялся, глядя то сбоку, то вдоль лома; наконец встал, вроде бы довольный. В горне уже калились ломы – четыре штуки. Алексей щипцами вынул один, положил на козлы. Железо светилось ясным розовым светом. Кузнец довольно хакнул, перехватил молот и стал размеренно вгонять раскалённый лом в дерево. С визгом рванул едкий дым. Давай-давай! – крикнул кузнец. Алексей ухватил остывающий лом щипцами за хвостовик и, покручивая, вытащил его, сунул обратно в горн. Положил на козлы второй, горячий…

Минут через десять канал был прожжен на нужную глубину. Ну, как? – подбоченился кузнец. Кажется, он даже не вспотел. Алексей показал большой палец.

Теперь вновь настала очередь плотников. Они разложили на верстаке свои самые большие воротки, и Алексей выбрал тот, который делал дыры в пять пальцев. Режущая кромка его была отточена до бритвенной остроты.

Очень недолго оказалось расширить им отверстие в бревне, выбрав уголь и коричневую блестящую, пахнущую вкусным дымом стружку.

– Господин акрит, а почему бы нельзя сразу сверлить? – спросил один из плотников, помоложе, Вукол. – Быстрее будет и сил меньше уйдёт, я уж про уголь и не говорю вовсе.

– Так твёрже, – сказал Алексей, подумав по себя: а вот прочнее ли? Но времени на сравнительные испытания, надо полагать, не было…

Станок плотники сделали по его рисунку сами, очень быстро. Передок от телеги с установленным сверху массивным дубовым «корытом» без передней стенки и с торчащим назад не менее массивным хоботом, к которому прикручена была соха, развёрнутая занозой в обратную сторону, к пахарю… к пушкарю, насмешливо-солидно поправил себя Алексей.