Все, способные держать оружие… Штурмфогель

– Ты, люммель, – только и смог сказать он.

Командор лениво поднял ножку, описал ботинком круг перед курносым лицом белокурой бестии, потом так же лениво лягнул «онегу». Левая дверь вдавилась внутрь салона, стекло разлетелось, как осколки гранаты.

– Триста, – сказал Командор еще более гнусно.

Такой букет выражений одновременно на одном лице мне видеть не приходилось. От ярости до искренней детской обиды – даже слезы заблестели в светлых глазах. Он, белокурая бестия, просто по определению должен был задать перцу вот этому черненькому сморчку, а тут вдруг сморчок намекает, что все будет едва ли не наоборот, и даже портит игрушку… и деньги…

– Пятьсот, – не дождавшись адекватной реакции, продолжал крутить счетчик Командор.

Тут до бестии дошел наконец весь ужас положения. Он побелел и полез в карман за бумажником. Руки его дрожали.

– Тут четыреста двадцать, – сказал Командор, подсчитав сиреневые бумажки. – Восемьдесят, пожалуйста.

– Больше… все.

Ударом кулака Командор выбил еще одно боковое стекло.

– Проваливай. И чтоб я тебя никогда больше…

Тот газанул, отъехал метров на сорок, тормознул со скрежетом, высунулся и проорал – не слишком разборчиво, правда, – какое-то оскорбление. Командор махнул рукой – и в центре заднего стекла образовалась дыра с ладонь. «Онега» опять рванула вперед и больше не останавливалась.

– И зачем этот цирк? – спросил я.

– Надо же поддерживать реноме, – усмехнулся Командор.

– Но шариком – это ты все равно зря.

– Шариком – зря, – согласился Командор.

Полудюймовым шариком от подшипника – их Командор носил в специальном патронташике на правом запястье – он убивал на лету ворон. Как всяким секретным оружием, этим следовало бы пользоваться в самых крайних случаях.

Командор подхватил пляжную сумку, запер машину, и мы двинулись к пляжу. Я не ожидал, что здесь будет такая толпа. Тысячи одетых легко, одетых символически и не одетых вовсе людей лизали мороженое, пили соки, вина и пиво, пиво, пиво – пиво в самых разных тарах, от баночек до канистр, пиво всех цветов и оттенков. Команда «А» пила светлое пиво стаканами – из двадцатилитрового термоса-бочонка. Стаканы запотевали. Подкопченные спины и задницы лоснились. Мы прошли мимо них, бросили сумку на свободный пятачок песка, разделись догола и полезли в воду. Вода была парная.

– Как в июле, – сказал Командор, и мы поплыли.

В прошлом году в Гвоздево мы с Командором, дуря, уплыли километров за десять от берега – два с половиной часа умеренного темпа, – и нас вылавливал пограничный катер. Мы ныряли и не давались. Доктор Морита говорил потом, что этот заплыв и стал последней каплей, переполнившей чашу терпения моего миокарда. Может быть, может быть. Сегодня мы поплавали совсем немного, и Командор поволок меня на берег.

– Где бэшники? – спросил я в воде.

– Снимают груз.

– Сегодня?

– Рейс задержали на сутки, что-то со шлюзами.

– А то можно было бы уже начать.

– Лишние сутки проживем. – Командор хихикнул.

– И то верно…

Груз: приборы, оружие, взрывчатка – находился в секретном отсеке круизного лайнера «Дон» («Из Ливерпульской гавани всегда по четвергам…»); о существовании отсека не подозревал даже капитан; попасть в него можно было только снаружи, имея специальный ключ. Значит, контейнер снимут сегодня… контейнер самоходный, но скорость его невелика. Значит, что-то серьезное можно начать делать только завтра днем. Ладно.

Стряхивая воду на самых красивых девушек, попадавшихся нам на нашем пути, мы подошли к команде «А» и непринужденно расположились среди них. Преимущество встреч на пляже: невероятно трудно выследить тебя. Все голые, все плюс-минус одинаковые. Недостаток: не менее трудно засечь слежку. Но с этим пока придется мириться… Команду «А» набирал Командор, но всех этих ребят я знал, и неплохо: Крупицын Дима и Крупицын Сережа – не братья, просто из одного детдома, там им дали фамилию воспитателя; Яша Штоль; Гера Москвич; Сережа Панин; Сережа Кучеренко – черт побери, одни Сережи, других имен нет, что ли? И девочки, наша лейб-гвардия: Валечка Иванчук, маленькая, курносая, завяжи ей бантик – сойдет за семиклассницу; и Саша Полякова, роскошная блондинка с фигурой Венеры, вся бронзового цвета, окружающие парни так и пялятся. Наши знают, что пялиться бесполезно: Сашенька холодна как лед, была у нее в детстве психотравма. Мы с Командором проглотили по стакану пива и растянулись на полотенцах. Гера крутил настройку приемника. На самом деле это был не приемник, а детектор микрофонов. Направленным, издали, нас тут не взять: пляж плоский, шумный. Не обнаружив ничего, Гера поставил звуковую защиту – так, на всякий случай.

– Ну вот, ребята, – сказал Командор, – Пан прибыл, теперь дело пойдет.

– Да уж, – сказал Панин, щурясь на меня. После акции в «Самсоне» ему не за что меня любить. – Теперь пойдет…

– Все откладывается на сутки, – сказал я. – К сожалению. Но заготовками давайте займемся сейчас. Девочки, вы пойдете погуляете по окрестностям и снимете двух, а в идеале трех грузин. Лучше молодых. Обязательно грузин – не промахнитесь. И постарайтесь, чтобы это была полная компания, чтобы никто за кадром не остался.

– А если пятеро? – наклонила голову Валечка.

– Переварим, – сказал я. – И ведите к себе. Ну а Крупицыны обеспечат остальное.

– Живыми – всех? – уточнил Дима.

– Всех, – отрезал я.

– А зачем Крупицыны? – лениво сказала Саша. – Мы и сами…

– Конечно, – сказал я. – Затрахаете их до полной неподвижности.

– Например, – согласилась она.

– Нет, с Крупицыными надежнее, – сказал я. – Это как лонжа.

Сашенька откинула со лба волосы и стрельнула в меня глазами – так, в четверть силы.

– Ладно, – протянула она.

Отвести от Саши взгляд было почти невозможно. Я и не пытался. Сашенька была яркая, привлекательная, манкая, но к телу своему относилась только как к инструменту, не получая от процесса ни малейшего удовольствия… но все время хотелось об этом забыть и попытаться совершить чудо.

Девочки подхватили свои халатики и туфельки и пошли к нашей с Командором стоянке. Им смотрели вслед.

– Слушай, Пан, – сказал Командор, – я все забываю спросить: а почему – «Пятое марта»?

– Пятого марта сорок четвертого года немецкие войска вошли в Тифлис. Это конец независимости Грузии.

– Вот оно как… Долго держались: больше двух лет.

– Долго, – согласился я.

07.06. Около 20 час. Перекресток Большой и Малой Бронных. Кафе «Гензель и Гретель»

Я тихонько объяснял Гансу, что надо сделать, а он слушал и соглашался: конечно, какие могут быть проблемы? Да, да, разумеется… Мы сидели в крошечном кабинетике, передо мной стояли чашечка кофе и блюдо с пирожными, и я никак не мог понять, почему меня от взгляда на них тошнит, пока не вспомнил, что не ел с утра. С поезда. Ганс задумчиво поскреб свои подбородки, покачал головой: горячее бывает только до пяти… но можно посмотреть, не осталось ли чего из закусок. Я был готов на все. Ганс принес поднос, сплошь заставленный маленькими пластиковыми тарелочками. Одного только языка – пять порций. Хлеб рижский, похвастался Ганс. Очаровательно… Пойду к клиентам, сказал Ганс, если что надо… Спасибо, Ганс. Думаю, этого хватит.

Ганс не был нашим агентом в полном смысле слова. Просто он однажды провел две недели на борту пассажирского «юнкерса», захваченного мальчиками из «Зари России». Мальчики требовали освобождения своих из тюрем, а также – в виде бесплатного приложения – восстановления России в границах 1914 года. «Юнкерс» мотался по аэропортам, пока не долетел до Бухары. Там мы его ждали – накануне эмир встречался с Толстым, и о чем-то таком они договорились. Мальчиков взяли без выстрела: просто впрыснули в систему вентиляции усыпляющий газ. Все это произвело на Ганса достаточно сильное впечатление, чтобы он сам предложил нам свои услуги. Теперь через него мы получали кой-какую необходимую информацию, а его кафе стало нашим почтовым ящиком и складом НЗ. Теперь, похоже, «Гензель и Гретель» послужит нам треффпунктом… хотя это уже следующая стадия операции… но, пожалуй, самая главная…