Звезда Запада

Солнце клонилось к закату.

Похоже, нетерпение данов было чрезмерным, и первый приступ они устроили не с рассветом, как это делают все нормальные люди, а немедленно – теперь, когда вечерние тени всё больше и больше удлинялись.

Главный удар, как и ожидалось, два крупных отряда врага вновь нанесли в самое слабое место – туда, где у самой кромки фьорда заканчивалась деревянная ограда поселения и где по ещё крепкому льду можно было прорваться к стоящим на брёвнах дракарам и сразу выйти за ограду, внутрь Вадхейма. Обе стороны – северную и южную – охраняли крепкие и испытанные дружинники Халльварда. Сам же Торир с остальными воеводами находился по-прежнему у главных ворот.

Бой у гавани закипел жестокий. Даны пытались по льду подойти к берегу, колья бревенчатой ограды окрасились кровью как защитников, так и осаждающих, воздух наполнили боевые кличи и звон стали, и тут была явлена первая милость богов: под отрядом датчан, пытавшихся вломиться в посёлок прямо по льду фьорда, подтаявшая ледяная корка треснула, и они, барахтаясь в пусть неглубокой, но смертельно холодной воде, оказались под не знающими промаха стрелами и копьями вадхеймцев. На сей раз мечи обнажать не пришлось.

Успевшие выбраться на крепкую кромку даны бежали на берег, а у северного края частокола викинги уже бились жестоко и беспощадно с врагом, устилая своими телами и телами датчан прибрежный лёд, ставший из серебряного кроваво-красным.

Смеркалось. На стены Вадхейма шли всё новые и новые десятки врагов. Сигню не расставалась с самострелом, а Видгар успел напоить свой меч кровью уже не одного дана. Колыхались в сумерках знамёна со львами, во вражеском лагере раздавались невнятные крики; даны свалили толстенную ель, обрубили ветви и уже хотели использовать бревно как таран и выломать ворота, но ранняя северная ночь опустилась быстрее, чем пришельцы с юга успели опробовать своё страшное орудие. У стен ещё кипел бой: пошли в ход заранее приготовленные приставные лестницы; летели горящие, обмотанные паклей со смолой стрелы, и вот уже несколько домов занялись пожирающим податливое дерево пламенем. Щёлкали самострелы, гудели тетивы луков вадхеймцев, с той стороны стены слышались проклятия и крики боли... За частокол не прорвался никто, но страшный, безмолвный ряд тел жителей посёлка у мужского дома, куда оттаскивали убитых, неумолимо рос.

Вадхейм нёс потери. Тяжёлые потери: среди убитых стрелами и мечами данов были и воины дружины, и женщины, что тоже пришли на стены защищать родной посёлок, и подростки, почти дети, знавшие, что в случае поражения их ждёт либо позорная смерть, либо рабство...

Отец Целестин молился. Истово. Он обращался к Иисусу, Деве Марии, Святому Духу, всем святым, прося их об одном – спасти и сохранить от гибели Вадхейм! Пока что небеса внимали монаху. Сумерки сгущались неумолимо, в лагере данов зажглись костры, да и битвенный пыл датских воинов погас. Но ведь есть ещё и завтрашний день, и он должен был всё решить. А решение это было отнюдь не в пользу Вадхейма. Все – от мала до велика – понимали, что посёлок против неодолимой силы не продержится, принять же условия Бьёрна не согласился бы ни один подданный конунга Торира. Значит, надо одолеть не силой. А вот как? Как? У Торира был ответ на этот вопрос.

Штурм с наступлением темноты затих. И тогда Торир, не позабыв выставить не один десяток часовых, собрал совет. Странный совет. На нём присутствовали только сам конунг, отец Целестин, Видгар и, как ни странно, Сигню-Мария. Да, на треть Вадхейм был подожжён огненными стрелами данов, да, под стенами посёлка стояла вчетверо превосходящая рать противника, но конунг позвал к себе именно этих людей, а не своих воевод-стурманов во главе с Халльвардом. Он надеялся не на военную силу, а на нечто другое, понимая, что данов мечами не одолеть, а ждать помощи неоткуда... Хотя как же неоткуда?!

Монах изо всех сил бежал наверх, к дому Торира, сопровождаемый громадного роста дружинником – посланцем конунга, заставшим отца Целестина в момент, когда тот в отчаянии разрывал у домика влажную землю. Ничего не соображая с перепугу, монах хотел закопать свои книги, не обращая внимания на тающий снег и на то, что выкопанная им яма медленно, но верно заполняется водой. Бессмысленность сей работы дополнялась ещё и тем, что, если принять во внимание солидные размеры библиотеки, рыть пришлось бы долго, а серебряной тарелкой, коей пользовался отец Целестин вместо лопаты, много не накопаешь. Он увещевал себя, что делать всё это незачем, что у него просто истерика, но... Вадхейм горел, у ограды царила сумятица, слышались крики, и только тогда отец Целестин отвлёкся от своих дурацких раскопок, когда норманн потянул его за испачканную глиной рясу и быстро проговорил:

– Иди к конунгу. Зовёт. Давай быстрее, я тебя отведу, – и смерил отца Целестина взглядом, каким обычно глядят на юродивых. Впрочем, судя по внешнему виду монаха, именно так на него и следовало смотреть.

– Тут такие дела, а ты... – укоризненно сказал воин, но святой отец только вытер руки о рясу и довольно резво для своих габаритов припустил по склону холма. Дружинник, посмеиваясь, шествовал рядом.

Уже наверху монах огляделся: близилась полночь, небо было чистым, но свет звёзд мерк перед сполохами десятков костров за частоколом, дотлевали несколько домов в самом посёлке, западный ветерок уносил чёрный дым к горам. Неожиданно у стены раздались вопли и удары мечей – даны сделали короткую вылазку, похоже просто из интереса, и сразу же откатились. В Вадхейме никто не думал ложиться спать; большая часть дружины сосредоточилась у ворот – ждали ночного штурма, так как все видели, что враги готовят таран. Ещё два крупных отряда стояли слева и справа, там, где частокол примыкал к водам фьорда и прорваться было легче всего. А на северном склоне холма Вадхейма полыхал громадный погребальный костёр – этот день унёс жизни более пяти десятков жителей поселения. Отец Целестин внезапно выругался про себя – занимаются всякой ерундой, когда небось полно раненых! Эх, плохо у тебя голова в момент опасности варит, отец Целестин! Тут людям помогать нужно, а ты о книгах думал... А ещё священником считаешься, христианином. Нет, точно епитимью на себя накладывать надо, да, может, вериги у кузнеца попросить выковать, для умерщвления плоти?

В локте от головы монаха в стену дома ударила шальная датская стрела (и какой идиот стреляет по ночам?). Отец Целестин снова ругнулся по латыни. Вот будет тебе завтра «умерщвление плоти» в самом изощрённом виде. Перебьют ведь нас всех, как есть перебьют! Всех, включая кузнеца. Так что и вериги отменяются.

Торир сидел потный, чёрный, всклокоченный, злой – брови к переносью, борода растрёпана, отблеск ненависти в глазах горит. Меч обнажённый на столе. Видгар насуплен, царапина на щеке – стрелой задело вскользь. Сигню, как обычно, в уголке – сидит тише мыши, но вся напряжена, самострел на коленях.

– А, явился! – Торир указал монаху на скамью, приглашая сесть. – Ну, что скажешь, отец Целестин?

Монах только вздохнул, выдавив из себя жалкую улыбку:

– Может, обойдётся? – и сразу же понял, что сморозил глупость.

– Не обойдётся. Своими силами не совладеть, а помощи ждать неоткуда. Если гонца лесом, в Рёдборг, к ярлу Хундингу слать, то посланец за два дня доберётся. Хундинг-то придёт, и с дружиной, но как ни спешить – не успеют. Через лес, да ещё снега таять начали. Придут к пепелищу. Нам не выстоять.

– И что теперь делать? – прошептал монах, проникнувшись пессимистичным настроением конунга.

– Слать человека к айфар, – неожиданно сказал Видгар. – Они помогут.

– Чего-чего? – вытаращился отец Целестин, не веря своим ушам. – Торир, Видгар, вы что, всерьёз? Разум от страха помутился?

– Забываешь, с кем говоришь! – прикрикнул Торир. – Конунги Вадхейма никогда никого и ничего не боялись! И если нужно, я завтра погибну в битве, как и все мы! И не забудь, что и тебя даны тоже не пощадят. Я согласен с Видгаром. Айфар могут помочь. Только от них можно подмоги ждать.

– Но как? – отец Целестин схватился за голову. – Как призрак одолеет воина? И кто к ним отправится? Да и найдёт ли их? А как через лагерь данов пробраться к лесу, вы думали? Как через стену перелезть?

– Тихо! – Конунг хлопнул ладонью по столу, прервав бурную речь святого отца. – Сигню согласилась пойти. И сделает это, хочешь ты того или нет.

Рука отца Целестина сама потянулась к кувшину с пивом, что стоял рядом. Опростав его, монах слегка пришёл в себя и понял, что если есть хоть какой-то шанс, то... Что ж, надо его использовать. Хотя, конечно, ох как не хочется отпускать в лес Сигню, паче что сквозь лагерь данов ей придётся пробираться. А если поймают? Страшно подумать! И, кроме того, никому не ведомо, сможет ли она найти лесных духов... А если и отыщет Гладсхейма, то что он ответит на её просьбу? Руками разведёт? Скажет, что до людских дел ему касания нет? Да и чем бесплотные призраки помочь могут? Но коли другого выхода нет, то...

– Согласен, – медленно наклонил голову монах. – Только надо сделать всё быстро и тихо. Вы небось уже и придумали как?

– Придумали, – согласился Видгар. – Устроим вылазку в лагерь данов, пошумим около ворот, а Сигню через частокол перелезет с другой стороны. Должна пробраться, пока суматоха будет. А там на всё воля богов.

– Бога, – привычно поправил отец Целестин. – Тогда начинаем. – И монах перекрестился.

Сборы заняли совсем немного времени. Торир сразу ушёл к воротам, а отец Целестин, упорно молчавшая всё это время Сигню-Мария и Видгар быстро двинулись к южной части ограды. Казалось, что там костров поменьше, чем в иных местах возле частокола.

Едва скрипнули брёвна, коими закладывали створки ворот, и человек пятьдесят хирдманов Торира с устрашающими воплями рванулись за ограду, как Видгар прислонил к стене захваченный с собой шест, они вдвоём с отцом Целестином подсадили Сигню наверх, и вот она уже уцепилась за заострённые концы брёвен в три человеческих роста высотой.

– Если что, иди потом на север, в Рёдберг-фьорд. Расскажи Хундингу, он отомстит... – донёсся снизу, из темноты, голос Видгара.

В самый последний момент двое у стены услышали только три слова, произнесённых тоненьким, но твёрдым голоском:

– Я вернусь. Ждите.

Неожиданная вылазка вадхеймского хирда данов удивила, но не обескуражила, и сеча у ворот развернулась нешуточная. Воины-датчане стали сбегаться туда со всего лагеря – каждому хотелось погеройствовать, – и в царившей при неверном свете костров неразберихе никто не заметил соскользнувшую со стены девушку, мигом исчезнувшую в зарослях ельника.

Вадхеймцев начали теснить обратно к воротам, и громогласный голос Торира приказал всем отступить внутрь ограды. Ещё немного – и жарко кипевший бой затих так же внезапно, как и начался, ворота удалось закрыть, а на сгрудившихся возле них данов посыпался сверху, со стены, град стрел, камней и факелов. Они откатились, оставив у входа в Вадхейм три десятка тел своих и с десяток защитников норманнского посёлка в Вадхейм-фьорде.

Над Норвегией стояла тёмная звёздная ночь.

В двух лигах от устья фьорда к уже стоявшим там кораблям с датскими воинами присоединились ещё шесть – некоторые из клана Ильвингов тоже решили принять участие в ратной потехе, а заодно и лишний раз уязвить норвежцев. Ильвинги были уже знакомы с дружиной Торира из Вадхейма. Высадка прошла быстро, а отдалённое неяркое зарево указывало вновь прибывшим захватчикам путь. Вспыхнули факелы, и ещё две с половиной сотни людей, жаждавших крови и поживы, двинулись через ночь по хвойному лесу к обречённому посёлку.

* * *

Ломая тугие ветви, иногда по пояс проваливаясь в снег, по тому же лесу пробиралась как можно тише и быстрей, от одного ствола к другому, шестнадцатилетняя Сигню, дочь Хагнира. Оранжевый свет датских костров остался далеко позади, ни один из врагов её не заметил. Так, вначале к первому холму, потом направо, в ложбинку, и вниз, к поляне. И быстрее, быстрее! Там, может быть, уже пробиты ворота и битва идёт меж домов родного посёлка! Айфар сумеют помочь – они же добрые и вроде бы даже родичи... Только быстрее!

Сигню споткнулась о торчащий из снега корень, упала, сильно ушибла колено, но, стиснув зубы и преодолевая боль, двинулась дальше, забираясь всё глубже в чащу и надеясь больше на свою память и какие-то ранее невиданные чувства, гнавшие её вперёд и вперёд. Словно в ней в минуту, когда решалась её судьба, судьба родных, всего, что было знакомо и близко с рождения, пробудился голос древнего и чудесного народа, о котором пели песни.

Вот он, Зуб Фафнира. Здесь.

Поляна была пуста и темна. Нет золотого света, нет странных, напоминающих музыку или песни звуков, нет неясных силуэтов в мерцающем тумане. Тихо, темно, холодно, и гранитный клык при лунном свете кажется совсем чёрным, словно глыба чистой, беспримесной тьмы.

«Конец. Это конец. Их нет. Нас никто не спасёт. Вадхейм погиб», – мелькнула мысль, и впервые за весь день и ночь, наполненные ужасом и смертью, Сигню разрыдалась и упала на снег у края прогалины.

– Айфар! – исступлённо крикнула Сигню в темноту. – Айфар!! Помогите!! Во имя всех богов и Иисуса! Во имя Эйра Вечного! Помогите, прошу вас!!!

И тут же, стоило ей лишь упомянуть имена Великих Сил, полыхнул язык золотого пламени. Слабый, чуть заметный свет озарил поляну, и появился силуэт лесного духа. Сквозь слёзы Сигню разглядела, что это был темноволосый мужчина в белом, окружённый колышущимся ореолом. Словно бы уже знакомое лицо... Ну да, именно он тогда говорил с Видгаром, Ториром и отцом Целестином!

Лесной дух был один. Невесомо ступая по мгновенно таявшему под ним снегу, он подошёл к поднявшейся на колени девушке и протянул к ней руки. Мгновенно по телу Сигню побежали струи тепла, мысли пришли в порядок, и она сумела подняться на ноги и смело взглянуть в бездонные глаза явившегося перед ней айфар. В сознании Сигню зазвучал его голос:

– Я Гладсхейм. Ты уже видела меня. Ты просила о помощи. Чем мы можем быть полезны тебе, дочь народа Элиндинга?

И Сигню, сбиваясь, перескакивая с одного на другое, забегая вперёд, глотая слёзы, рассказала всё. О внезапно появившихся данах, о штурме Вадхейма, о том, что утро принесёт гибель всему её роду, о том, что Торир и отец Целестин с Видгаром послали её сюда... Словом, обо всём.

– Только от вас мы можем ждать спасения! – взывала она к бесстрастному на вид Гладсхейму. – Ни Эйра, ни Иисус нам не помогут, если не явят чуда!