Большая война Сталина

20 июня 1941 года получено сообщение от агента Разведупра в Софии: «…военное столкновение ожидается 21 или 22 июня 1941 года».

21 июня 1941 года начальник штаба Западного Особого военного округа доложил в Генштаб: «Основная часть немецкой армии, в полосе ЗапОВО, заняла исходное положение. На всех направлениях отмечается подтягивание частей и средств усиления к границе».

Утром 21 июня 1941 года агент «ХВЦ» передал вызванному на связь работнику НКВД срочное сообщение: «война начнется в ближайшие 48 часов». Оно было немедленно доложено Сталину, Молотову и наркому обороны Тимошенко.

Как мы помним, о неизбежном и скором германском нападении Сталину и Тимошенко докладывал накануне войны и заместитель наркома обороны Мерецков, который в течение мая – июня минимум дважды объехал все приграничные округа. В ходе поездок (основной целью которых являлось инспектирование готовности войск к крупномасштабным наступательным операциям на чужой территории) он лично убедился в том, что о дезинформации не может быть и речи. Наконец, о фашистском вторжении советских руководителей тайком – во время встреч с Деканозовым – предупреждал вполне прозрачными намеками и сам германский посол в СССР граф Шуленбург!

Р. Иринархов суммирует все эти говорящие одно и то же факты следующим эмоциональным образом: «Так неужели все эти тревожнейшие, прямо кричащие о войне донесения с западных границ и от советских разведчиков не доходили до сведения высшего руководства страны и армии и никак не повлияли на их действия по предотвращению этого удара? Да не может этого быть!.. Если на карту Восточной Пруссии, Польши, Чехословакии, Венгрии, Румынии поставить флажки с собранными разведкой данными о сосредоточении и группировках немецких войск, то даже не посвященному в военные дела человеку станет ясно то тревожнейшее положение, которое сложилось на западной границе СССР летом 1941 года. В каждом населенном пункте, селе, хуторе, которые находились вблизи границы с СССР, расположились вражеские войска. Не на отдых же они сюда пришли?» (там же, с. 388). Лучше и не скажешь! Однако попрошу запомнить про «флажки на карте» до того момента, когда речь зайдет о флажках уже на советской территории – в приграничных лесах, забитых теперь уже советскими войсками… Я специально привел рядышком даты как получения тревожных известий, так и некоторых мер, которые принимались руководством СССР.

Процитирую официальную советскую «Историю второй мировой войны»: «В связи с обострением общей обстановки Коммунистическая партия и Советское правительство с конца апреля 1941 г. в срочном порядке приняли меры к повышению боевой готовности… Скрытно от противника были проведены крупные мобилизационные мероприятия… В мае – начале июня было призвано из запаса около 800 тыс. военнообязанных. Это позволило укомплектовать личным составом почти 100 стрелковых дивизий, ряд укрепрайонов, частей ВВС и других войск». «13 мая, – продолжают авторы «Истории…», – Генеральный штаб отдал распоряжение о переброске из внутренних округов в приграничные 28 стрелковых дивизий и 4 армейских управлений (16, 19, 21 и 22-й армий)» (т. 3, с. 440). Прошу запомнить приведенную выше информацию: в другой работе цикла я покажу, что официальная «История…» «потеряла» еще несколько армий, которые в то же время тайно перебрасывались в западные округа СССР. «Две армии должны были войти в состав Киевского Особого военного округа, две другие – в состав Западного Особого военного округа. Кроме того, в Могилев прибыло управление 13-й армии. Передислокация войск осуществлялась под видом выхода частей в лагеря, скрытно и без изменения обычного графика движения на железных дорогах. В конце мая Генеральный штаб дал указание командующим приграничными округами срочно (!) приступить к подготовке фронтовых (!) командных пунктов… Советская военная разведка и органы государственной безопасности в апреле и мае выявили сосредоточение крупных сил Вермахта в Восточной Пруссии и на территории Польши, а также переброску германских войск в Финляндию. В начале июня стало известно о сосредоточении вблизи советской границы крупных группировок немецко-фашистской армии… После Заявления ТАСС выдвижение войск из внутренних округов в приграничные было ускорено. В течение 14–19 июня народный комиссар обороны дал указания командованию округов вывести с 21 по 25 июня фронтовые (!) управления на полевые командные пункты. 19 июня были отданы приказы о маскировке аэродромов, воинских частей, важных военных объектов, окраске в защитный цвет танков и машин» (с. 441). Интересно, а ранее машины какого цвета были – розовые, что ли? Или речь идет об автомобилях, уже реквизированных к тому времени из народного хозяйства?..

Как замечает немецкий историк (и бывший переводчик Гитлера) Пауль Карель (Paul Carell), «…25 апреля 1941 г. военно-морской атташе Германии в Москве в своей телеграмме, отправленной в верховное командование ВМФ через министерство иностранных дел в Берлине, сообщал: «Слухи о неминуемой войне между немцами и русскими ширятся. Британский посол (!) называет дату ее начала – 22 июня (!). Из этого следует, что по крайней мере за два месяца до нападения Германии на Советский Союз половина жителей Москвы находилась в курсе планов Гитлера – знала о готовившемся вторжении» («Восточный фронт», том 1, с. 46).

Чувствовали приближение войны и в других местах СССР. Артем Драбкин и Петр Михин в книге «Мы дрались с тиграми» приводят воспоминания А. В. Рогачева, проживавшего перед войной в городе Ефремов Тульской области. В его школе в ночь с 21 на 22 июня 1941 года состоялся выпускной вечер. «Настроение-то у нас, – вспоминает Рогачев, – было веселое, а у преподавателей и некоторых приглашенных родителей не особенно радостным… Видимо, они чувствовали, что надвигается война. Об этом же писал в письмах старший брат Владимир, который со 2-го курса Московского гидрометеорологического института был в 1939 году (!) призван в армию. Окончив курсы, он служил авиамехаником в истребительном полку, стоявшем у самой границы возле Бреста. Некоторые предложения в его письмах были вымараны цензурой, но я помню, что в первых числах июня пришло письмо, где было написано: «Мама и папа, не надейтесь на скорую встречу. Приближается война, в которой нам придется участвовать». Родители, особенно мать, конечно, переживали» (с. 209). Нерадостных учителей можно понять: их самих вовсю «призывали под знамена». В очередной книге А. Драбкина – «Мы дрались на Т-34» – приводятся следующие слова ветерана В. П. Брюхова, учившегося перед войной в городе Оса Пермской области: «В мае 1941 года к нам в город приехали двое осинцев, окончивших перед войной училище: Брюханов и Волошин. Перед убытием в часть они получили краткосрочный отпуск и заехали в родные края… Я к ним все приставал с вопросами: “Расскажите, как там, в армии?” А они мне: “Отстань, вот пойдешь в армию, там тебя всему научат. Единственное, что их всегда спрашивали: “Война будет?” – “Да, война будет скоро. Думаем, в середине июня”» (с. 161). Заметим, что о скорой войне знали лейтенанты, которые даже не успели доехать до своих частей… Но это не удивительно: в Богом забытой Осе и так об этом слышали! «Но мы и так знали, что война будет скоро, – свидетельствует В. П. Брюхов, – потому что в 1941 году началась мобилизация, развертывание боевых частей. У нас забрали в школе очень многих преподавателей, которые окончили офицерские курсы. Многие подпали под призыв в возрасте где-то 34-35 лет. И у нас резко сразу сократилась учеба. Многие преподаватели пришли из институтов, из училищ, а старших забрали для комплектования войск. То, что война на пороге, понимали все, но подспудно надеялись, авось пронесет. И все же начало ее оказалось неожиданным, оно потрясло всех…» (там же). В том же сборнике А. Драбкина приводятся воспоминания ветерана А. С. Шлемотова. «Попал я, – пишет он о своей военной судьбе, – на Дальний Восток в 51-й Кяхтинский кавалерийский пограничный отряд (прим. автора: то есть в НКВД) и там прослужил до начала войны. О том, что война скоро начнется, мы знали заранее. В погранвойсках тогда служили три года, но после первых двух лет был положен отпуск. И вот уже третий год идет, а нас не отпускают с нашей заставы. И разговоры везде ходят, что совсем скоро война. Мы думаем: как же так, перед войной и не побудем дома? Пригрозили, что будем писать во все инстанции. Тогда нам все-таки дали отпуск. Как раз накануне войны: в первых числах мая» (с. 304). В этой связи важно отметить, что о «скорой войне» даже рядовые пограничники на Дальнем Востоке знали уже как минимум в апреле 1941 года! Дальше еще интереснее: «Перед дорогой нас даже инструктировали, что мы должны делать, если война застанет нас дома или по дороге. Нужно было вне зависимости от обстоятельств возвращаться в свою часть…» (там же).

Тот же А. Драбкин в другой книге – «Мы дрались на Ил-2» – приводит свидетельство бывшего летчика-штурмовика П. Е. Анкудина: «Слухи о грядущей войне постоянно ходили. В апреле (1941 года) я поехал в отпуск к двоюродному брату, Мельникову Владимиру Васильевичу, в Полоцк, где он был начальником политотдела одной из дивизий. Он меня встретил такими словами: «Чего ты приехал? Скоро война будет. Уезжай отсюда» (с. 86). А вот воспоминания другого летчика-ветерана – И. И. Коновалова, приведенные в той же книге: «Весной (1941 года) нас повезли в лагеря, располагавшиеся у села Михалишки (прим. автора: Западная Белоруссия), где мы продолжали летную подготовку. Приближение войны чувствовалось во всем. По ночам мимо нас по шоссе шли танки, артиллерия, пехота, которые на день рассредотачивались и маскировались в лесах. К границе стягивали войска, а раз стягивают войска, значит скоро война. Но мы были убеждены, что перебьем немцев» (там же, с. 155). То, что ночные передвижения войск П. Е. Анкудину не приснились, подтверждает и ветеран Д. П. Ваулин, тоже бывший накануне войны курсантом в Западной Белоруссии: «Летать на нем (прим. автора: бомбардировщике СБ) начали в мае, когда подсох наш аэродром у деревни Новое Гутково, около автомобильной трассы Слуцк – Барановичи… Приближение войны чувствовалось. Шоссе было рядом, и мы знали – по ночам там проходили танки с потушенными фарами. Самолеты без конца летали. В общем, обстановка была напряженная» (Артем Драбкин, «Я дрался на бомбардировщике», с. 35).

Считаю нужным сказать несколько слов о воспоминаниях ветеранов, приведенных в очень нужных и информативных книгах А. Драбкина. Во-первых, он интервьюировал участников войны уже в начале XXI века – когда, к сожалению, немногие из них оставались в живых. Если бы подобный проект был осуществлен хотя бы в 60-х, уверен: таких свидетельств были бы сотни, если не тысячи. Во-вторых, специального вопроса – «А знали ли вы о скором начале войны?» – он своим собеседникам, насколько я могу судить, не задавал. Если ветераны говорили об этом, то исключительно по собственной инициативе – потому что это действительно намертво осталось в их памяти и, по их мнению, было достойно упоминания. В-третьих, они говорят практически одно и то же: о скорой войне знали чуть ли не все советские граждане.

М. Зефиров и Д. Дегтев в книге «Все для фронта?» приводят фрагменты из дневника профессора Н. М. Добротвора (Александрова), трудившегося перед войной в Горьковском Институте марксизма-ленинизма:

«19 июня. Четверг. Горький.

Отпуск приближается. Но как, куда ехать. События нарастают. Очень пахнет войной, можно сказать, разразится на днях. А так хочется отдохнуть…» (с. 254).

А вот что написал по этому поводу в своих воспоминаниях бывший британский премьер-министр Уинстон Черчилль (Winston Churchill): «В пятницу вечером 20 июня… я знал, что немецкое нападение на Россию – дело нескольких дней, а то и часов. Я собирался выступить по радио с заявлением по этому поводу вечером в субботу…» (с. 455, здесь и далее перевод с английского мой). Интересно в этой связи вспомнить свидетельство флотского замполита И. И. Азарова, упомянувшего сообщение английского радио на эту тему, переданное «открытым текстом» «днем 21 июня»… Разумеется, своей озабоченностью судьбой СССР в случае агрессии английский премьер неоднократно делился с советскими руководителями. Те, правда, вполне справедливо полагали, что вступление Советского Союза в войну на стороне Великобритании было бы в интересах последней. Не оставалось в стороне и правительство США: «Еще более точная информация, – подсказывает Черчилль, – посылалась Советскому правительству Соединенными Штатами» (там же, с. 454). То, что Черчилль говорит правду о помощи США, подтверждает и У. Ширер: «Как утверждает Халл (прим. автора: бывший в то время госсекретарем США), государственный департамент, получив в первой декаде июня донесения из своих посольств в Бухаресте и Стокгольме о том, что Германия вторгнется в Россию в ближайшие две недели, препроводил копии этих донесений своему послу в Москве Штейнгардту, который передал их Молотову» («Взлет и падение Третьего рейха», с. 867).

О скорой войне знали все: от офицеров Генштаба и дипломатов до семей военных и обычных обывателей. И немудрено: в июне 1941 года в Вооруженных Силах (без учета войск НКВД) служили не меньше пяти с половиной миллионов советских граждан. Еще до начала войны начался тайный призыв минимум 800 тысяч запасников.

Уверяю, что это далеко не полная коллекция подобных высказываний только из одного шкафа моей не самой большой домашней библиотеки.

О войне знали и говорили, потому, что не заметить приготовлений к ней было просто невозможно. Да и как может быть иначе, когда в армию призывают твоего сына, брата, мужа, жену, соседа? Когда за опоздание на завод сажают в лагеря? Так о какой же внезапности идет речь?.. Просто подавляющее большинство знавших о скорой войне советских граждан совсем иначе представляли себе ее начало…

Часть 2

«Без объявления»?..

Как объявлялась «необъявленная» война

За свою жизнь я прочитал немало книг, посвященных теме нападения гитлеровской Германии на СССР, изданных в разное время и в разных странах. Удивительно, но Нота-меморандум германского правительства об объявлении войны Советскому Союзу попала мне на глаза лишь в 2009 году – когда я прочитал замечательную по подобранному фактическому материалу работу Р. С. Иринархова «Киевский особый». И это странно: казалось бы, как минимум краткому анализу этого важнейшего документа должен уделять внимание всякий серьезно изучающий данный вопрос историк. В конце концов, Нюрнбергский трибунал отправил на виселицу министра иностранных дел фашистской Германии Риббентропа в том числе и за то, что он эту Ноту будто бы не готовил и войну якобы не объявлял. По крайней мере, на процессе представители СССР категорически отрицали следующие легко подтверждаемые факты:

1) документ был передан Молотову практически одновременно с началом боевых действий утром 22 июня 1941 года послом Германии в Советском Союзе графом Шуленбургом;

2) примерно в то же время Риббентроп вручил этот документ советскому послу Деканозову в Берлине.

В любом случае, с изучения Ноты должен начинать всякий, берущийся критиковать работы Резуна-Суворова. Полностью документ называется «Нота Министерства иностранных дел Германии Советскому правительству от 21 июня 1941 года». К сожалению, текст приводится Р. Иринарховым без трех приложений. Перечислю их:

1) «Доклад министра внутренних дел Германии, рейхсфюрера СС и шефа германской полиции германскому правительству о диверсионной работе СССР, направленной против Германии и национал-социализма»;

2) «Доклад министерства иностранных дел Германии о пропаганде и политической агитации советского правительства»;

3) «Доклад Верховного командования германской армии Германскому правительству о сосредоточении советских войск против Германии».

Отмечу, впрочем, что один из этих документов – доклад шефа полиции безопасности СД Гейдриха от 10 июня 1941 года – я впоследствии таки обнаружил в качестве приложения к «Мемуарам» Вальтера Шелленберга (Walter Schellenberg).

В Советском Союзе долго не признавали существования Ноты. И это несмотря на то, что Молотов в своей речи по радио 22 июня 1941 года, опубликованной в советских газетах, сказал следующее: «Германское правительство решило выступить с войной против СССР в связи с сосредоточением частей Красной Армии у восточной германской границы». Любопытно, что факт концентрации советских войск министр иностранных дел Советского Союза тогда никак не опровергнул – видно, как и его соратники, пребывал в состоянии шока. Но шок прошел, и в СССР чуть ли не на следующий день «забывают» об этом важнейшем документе на десятки лет – вплоть до развала Советского Союза. Так, «Краткая история. Великая Отечественная война Советского Союза 1941–1945», подготовленная «министерством правды», – Институтом марксизма-ленинизма при ЦК КПСС в 1965 году, – озвучила тогдашнюю версию событий следующим образом: «Никогда не забудут советские люди те тревожные минуты воскресного утра 22 июня 1941 г., когда московское радио прервало свои передачи и все услышали правительственное сообщение: среди ночи без объявления войны фашистские орды внезапно вторглись в пределы нашей страны» (с. 57). Но время шло, и правдивая информация об истинной картине событий постепенно растекалась по миру. Что было совсем не удивительно: 23 июня 1941 года текст Ноты опубликовали большинство ведущих газет мира (включая и упоминавшуюся ранее The New York Times). Откровенно игнорировать появлявшиеся в западной историографии факты становилось все труднее, и Институту марксизма-ленинизма пришлось сочинить более «продвинутую» версию.

«Нам объявили, что началась война…»: Москва, Волхонка. 22 июня 1941 года. 9 часов утра

Для этого «министерству правды» пришлось звать на помощь Институт военной истории Минобороны СССР, Институт всеобщей истории Академии наук СССР и Институт истории СССР Академии наук СССР. Вместе они сочинили новую официальную «Историю второй мировой войны». 4-й том «Истории…», изданный десять лет спустя после «краткого курса» – в 1975 году – уже упоминает о «…заявлении, переданном Советскому правительству германским послом Ф. Шуленбургом через полтора часа после вторжения немецких войск». Признавая факт официального объявления войны, на Ноту ссылается и Г. К. Жуков. Тем не менее, в «Истории…» штамп «внезапно, без объявления войны…» используется буквально на тех же страницах, где говорится о «заявлении» (т. 4, с. 30–31). В общем, документ этот я читал с большим вниманием.

Заявление Ф. Шуленбурга как раз и было официальным объявлением войны, в котором, по словам «Истории…», «нацистские руководители утверждали, что они были вынуждены встать на путь превентивной войны против СССР, поскольку он якобы не выполнял своих обязательств по советско-германскому договору и готовился к нападению на Германию, к нанесению удара с тыла».

Вот его начало: «Когда правительство Рейха, исходя из желания прийти к равновесию интересов Германии и СССР, обратилось летом 1939 года к Советскому правительству, оно отдавало себе отчет в том, что взаимопонимание с государством, которое, с одной стороны, представляет свою принадлежность к сообществу национальных государств со всеми вытекающими из этого правами и обязанностями, а с другой – будучи руководимой партией, которая как секция КОМИНТЕРНА (прим. автора: здесь и далее заглавные буквы использованы в оригинальном тексте) стремится к распространению революции в мировом масштабе, то есть к уничтожению этих национальных государств, вряд ли будет легкой задачей». По моему мнению, уже этот первый параграф очень четко и корректно фиксирует непреодолимую идеологическую пропасть между гитлеровской Германией и сталинским Советским Союзом. Несмотря на большое количество параллелей и общих черт, оба диктатора стремились к моделям мирового господства, которые коренным образом отличались друг от друга: национал-социализм был во многом противоположностью социализма марксистско-ленинского. Обе идеологии, однако, оказались практически одинаковыми в плане отношения к демократии и эффективности истребления как заявленных врагов (классовых и расовых), так и тех, чьи интересы они, казалось бы, были призваны защищать – обыкновенных рабочих и крестьян.

Далее в Ноте говорится о том, что попытка найти общий язык между «издавно считающимися дружественными народами» и «защититься от дальнейшего распространения коммунистических доктрин международного еврейства в Европе» была предпринята: 23 августа 1939 августа произошло подписание Пакта о ненападении, а 28 сентября был подписан и Договор о дружбе и границах между обоими государствами.

После прочтения следующего параграфа сразу становится понятным, почему советские историки избегали выносить Ноту на всеобщее обозрение: в ней говорится о сути вышеуказанных договоров, первый из которых, подписанный 23 августа 1939 года, обычно упоминается как Пакт Молотова – Риббентропа. Интересно, что немцы этот и последующий договор, подписанный 28 сентября 1939 года, называют «Московскими договорами» – по месту проведения переговоров и подписания соответствующих документов.

«Суть этих договоров, – говорится в Ноте, – заключалась в следующем:

1) в обоюдном обязательстве государств не нападать друг на друга и состоять в отношениях добрососедства;

2) в разграничении сфер интересов путем отказа германского Рейха от любого влияния в Финляндии, Латвии, Эстонии, Литве и Бессарабии, в то время как территория бывшего Польского государства до линии Нарев – Буг – Сан по желанию Советской России оставалась за ней».

Нота подчеркивает, что правительство Рейха «усмирило Польшу, а это значит, ценой немецкой крови способствовало достижению Советским Союзом наибольшего внешнеполитического успеха за время его существования. Это стало возможным лишь благодаря доброжелательной политике Германии по отношению к России и блестящим победам Вермахта». Таким образом, Гитлер признает, что таскал каштаны из огня для Сталина, но делал это безо всякого восторга: ведь при этом он втравил Германию в войну с половиной мира, а потому про пролитую за советские интересы «немецкую кровь» не забыл… Попутно позволю себе выразить недоверие тем историкам, кто по-прежнему утверждает, что если бы СССР не ударил в спину Польше, то Гитлер захватил бы Западные Украину и Белоруссию и не отдал бы их Сталину. Сделать это довольно легко. Предлагаю, например, заглянуть в изданный еще в Советском Союзе сборник «Канун и начало войны» (составитель Л. А. Киршнер). На странице 158 упомянутого издания приводится текст срочной телеграммы Риббентропа германскому послу в Москве от 3 сентября 1939 года. В ней говорится буквально следующее: «Мы безусловно надеемся окончательно разбить польскую армию в течение нескольких недель. Затем мы удержим под военной оккупацией районы, которые, как было условлено в Москве, входят в германскую сферу влияния. Однако понятно, что по военным соображениям нам придется затем действовать против тех польских военных сил, которые к тому времени будут находиться на территориях, входящих в русскую сферу влияния. Пожалуйста, обсудите это с Молотовым немедленно и посмотрите, не посчитает ли Советский Союз желательным, чтобы русская армия выступила в подходящий момент против польских сил в русской сфере влияния и, со своей стороны, оккупировала эту территорию. По нашим соображениям, это не только помогло бы нам, но также, в соответствии с московскими соглашениями, было бы и в советских интересах…»

А ведь все так хорошо начиналось: советские и немецкие солдаты в Польше. Сентябрь 1939 года

Германское руководство, которому в течение 3 сентября 1939 года объявили войну Великобритания и Франция, вдруг почувствовало себя очень неуютно. И вполне резонно обратилось к новым советским партнерам – чтобы те поскорее хапнули свою долю Польского государства. Это автоматически сделало бы ведение войны с Германией еще менее заманчивым для союзников занятием, чем это казалось их правительствам утром 3 сентября – когда Гитлеру были вручены соответствующие ультиматумы об отводе германских войск с территории Польши. Текст телеграммы Риббентропа означал следующее: немцы буквально упрашивали СССР побыстрее выполнить свой «интернациональный долг» и присоединиться к заранее оговоренному бандитскому нападению на общего соседа. Запаниковавшие нацисты не без оснований надеялись, что Запад в таком случае объявит войну и Советскому Союзу, который, таким образом, окажется в одной лодке с нацистской Германией и станет ее союзником в новой Мировой войне, что называется, «по определению». Но не тут-то было!

Вот текст ответной телеграммы посла Шуленбурга от 5 сентября 1939 года (как видим, советские товарищи не торопились с реакцией на германские призывы): «Молотов… передал мне следующий ответ советского правительства: “Мы согласны с вами, что в подходящее время нам будет совершенно необходимо начать конкретные действия. Мы считаем, однако, что это время еще не наступило. Возможно, мы ошибаемся, но нам кажется, что чрезмерная поспешность может нанести нам ущерб и способствовать объединению наших врагов…”» (там же, с. 159). Весьма откровенный документ! Совсем как в анекдоте про стоящих на холме старого и молодого быков!.. Сталин не без иронии дает понять немецким «партайгеноссен», что прекрасно понимает их опасения, но как-нибудь сам выберет наилучший момент для удара в спину полякам. Время для вручения соответствующей Ноты Советского правительства польскому послу в Москве пришло лишь 17 сентября – когда (словами этой советской Ноты) «выявилась внутренняя несостоятельность Польского государства», «Варшава перестала быть столицей Польши», «Польское государство и его правительство фактически перестали существовать» и «тем самым прекратили свое действие договора, заключеные между СССР и Польшей» (там же).

Надо отметить, что у недоверчивого Сталина все же существовали сомнения в том, что новые партнеры будут придерживаться недавно достигнутых договоренностей и отведут войска с уже захваченных территорий на демаркационную линию, оговоренную протоколами Пакта. У. Ширер цитирует соответствующую телеграмму посла Шеленбурга от 18 сентября, где тот описал суть последнего разговора с советским диктатором накануне вторжения Красной Армии в Польшу: «Ввиду присущей Сталину подозрительности, я был бы признателен, если бы меня уполномочили дать дальнейшие заверения подобного характера, дабы устранить его последние сомнения» («Взлет и падение Третьего рейха», с. 645). На следующий день Риббентроп телеграфировал: «… Соглашения, которые я подписал в Москве, будут, конечно, соблюдаться… Они рассматриваются нами как прочная основа для новых дружественных отношений между Германией и СССР» (там же).

А вот какой интересный факт приводит Александр Пронин в статье «Советско-польские события» ссылаясь на страницу 99 книги М. И. Семиряги «Советско-германские договоренности»: «Германская сторона стремилась к совместным действиям с войсками Красной Армии с самого начала запланированной Гитлером военной кампании. В связи с этим М. И. Семиряга приводит следующую информацию. В конце августа 1939 г. в западную прессу просочились сведения о том, что в связи с обострившимися германо-польскими отношениями планируется отвод от западных советских границ войск численностью 200–300 тыс. человек. Такое сообщение вызвало в Берлине озабоченность, и 27 августа Шуленбургу была срочно отправлена телеграмма, в которой ему поручалось выяснить, «действительно ли от польской границы отводятся советские войска. Нельзя ли их вернуть, чтобы они максимально связали польские силы на востоке». Шуленбург, получив в наркомате иностранных дел СССР соответствующую информацию, сообщил: вскоре будет опубликовано заявление о том, что советские войска не собираются отходить от границы с Польшей. И в самом деле, 30 августа 1939 г. советское правительство официально заявило: «Ввиду обострения положения в восточных районах Европы и ввиду возможности всяких неожиданностей (прим. автора: «неожиданность» – это любимый сталинский эвфемизм, означающий грядущее «освобождение» соседей), советское командование решило усилить численный состав гарнизонов западных границ СССР» (сборник «Сверхновая правда Виктора Суворова», с. 73). Еще один пример вполне конструктивного сотрудничества двух людоедских режимов: 17 сентября Сталин высказался против немецкого варианта совместного коммюнике, призванного оправдать советско-германское уничтожение Польши, поскольку в нем факты излагались «слишком откровенно». «Затем, – пишет У. Ширер, – он составил свой вариант – образец изощренности – и вынудил немцев согласиться с ним. В нем утверждалось, что общей целью Германии и России являлось «восстановление мира и порядка в Польше, которые были подорваны развалом польского государства, и оказание помощи польскому народу в установлении новых условий для его политической жизни» («Взлет и падение Третьего рейха», с. 645).

Не буду останавливаться на обсуждении совсем уж абсурдного аргумента сталинистов, до сих пор пытающихся оправдать позорное надругательство над Польшей: мол, не подпиши СССР Пакт, и Гитлер дошел бы до Урала. Полная чушь: никуда бы он не «пошел». А если бы и «пошел», то далеко бы не «ушел» – не было у него на это ни сил, ни желания, ни топлива с боеприпасами. Думаю, и сами сторонники легенды о «миролюбии» СССР это тоже прекрасно понимают: просто привычно врут в надежде, что упорное повторение заведомой лжи как минимум поставит под сомнение правду.

Так или иначе, но призом за цинично-элегантную двухнедельную задержку с вторжением Красной Армии в Польшу («это уродливое детище Версальского договора», по словам доклада Молотова на заседании Верховного Совета СССР 31 октября 1939 года) стали союзнические отношения с Западом. Напади Сталин на четырнадцать дней раньше – и неизвестно, чем бы это закончилось для судеб мира и Европы.

Сомневающихся прошу вспомнить остракизм, которому СССР был подвергнут после нападения на Финляндию через каких-то два с половиной месяца после этого: изгнание из Лиги Наций, экономические санкции (приведшие, помимо прочего, к замораживанию советских активов в банках США и запрету на поставки американского оборудования в СССР), планы бомбовых ударов англичан по Баку и советских ВВС – по Каиру и Багдаду. Но вернемся к нашей основной теме…

Теперь авторы Ноты переходят к перечислению претензий германского Рейха к СССР. Сначала там говорится о довольно странных для дипломатического документа обидах на сохранение связей с Англией и бежавшими югославскими «заговорщиками». Обиды, впрочем, совершенно обоснованные: не прошло и года после подписания Пакта, а новый союзник фашистской Германии уже вполне сердечно общался с представителями ее опаснейшего врага. Вот что сообщает на это счет «История второй мировой войны»: «1 июля (1940 года) посол Криппс (посол Великобритании) был принят И. В. Сталиным. Во время встречи обсуждались вопросы о военном положении в Европе, о политических и экономических отношениях между Англией и СССР. Советское правительство проявило готовность содействовать нормализации отношений с Англией» (том 3, с. 351). Замечу, что это задушевное общение происходило практически сразу после того, как Советский Союз «освободил» Прибалтику с Бессарабией и Северной Буковиной, но до того, как Гитлер отдал своим генералам распоряжение о подготовке плана войны с СССР – это произошло 22 июля 1940 года. Иначе говоря, несмотря на то, что «брак» Сталина с Гитлером состоялся откровенно «по расчету» (их так и изображали карикатуры в западной прессе – «жених»-Гитлер ведет усатую «невесту»-Сталина под венец), именно Иосиф Виссарионович первым дал основание «царственному брату» Адольфу подозревать его в неверности.

Далее речь в Ноте идет о следующем:

1. Подрывная работа советских/коминтерновских агентов в Германии и на территории ее сателлитов (вроде Румынии и Болгарии), а также в захваченных немцами странах (Польша, Чехословакия).