Начнем с Высоцкого, или Путешествие в СССР…

Войдя в караульное помещение, я был прямо с порога атакован злобным, как цепной пес, сержантом, прогавкавшим:

– Ты новый инструктор?! Давай, чини сигнализацию, всю ночь не спали, тра-та-та-та!

– Слушай, друг, я тут первый день, давай на тон пониже…

– Хрена себе – пониже! Коты то в зону, то из зоны шастают, провода на заборе рвут, а мне только и дел, что караул через каждые пять минут «в ружье» поднимать!

Я внимательно осмотрел единственное техническое средство охраны колонии – допотопный приборчик, а точнее – пульт, снабженный красной лампой тревоги и пронзительным электрическим звонком. Именно к этому обшарпанному металлическому ящику и тянулись вдоль основного ограждения провода, безнадежно подгнившие и требующие тотальной замены.

Опутать периметр забора новыми проводами представляло собой задачу невозможную, во-первых, в силу элементарного отсутствия таковых, а во-вторых, для совершения подобного трудового подвига требовалось большое желание и энтузиазм, также напрочь отсутствовавшие, ибо ползать по забору с молотком и гвоздями мне предстояло исключительно в одиночку, так как привлечение зеков к подсобным работам такого рода отрицали режимные соображения, а праздношатающихся солдатиков в роте не было – правами на вольное времяпрепровождение располагал исключительно я.

К тому же сам по себе прибор являл собой торжество конструкторской мысли идиота, не уяснившего в момент творения этого технического шедевра-урода очевидной истины: прочный провод не порвется, а хлипкий даст сотни ложных срабатываний.

Улучив момент, когда караульные вышли во двор, я отсоединил аппарат от сети и разъемов, высоко поднял его над головой и, основательно способствуя величине G, определяющей силу земного притяжения, опустил ящик на чугунную плиту перед бездействующей по причине теплого месяца мая, печкой-«буржуйкой».

Затем поставил прибор на место, с педантичностью опытного диверсанта-подрывника присоединив к нему обратно все до единых разъемов и тщательно проверив плотность соединений.

– Ну что? – спросил меня озлобленный ночными перебежками по караульной тропе сержант, заглянувший в помещение.

– Сейчас… проанализируем, – отозвался я, включая тумблером энергопитание.

Внутри ящика, пережившего не отвечающее техническим правилам эксплуатации падение с высоты, что-то по-змеиному зашипело, контрольные лампочки, едва успев вспыхнуть, тут же печально погасли, и после краткой агонии ветеран караульного помещения испустил дух в виде ядовитого чада от горелой пластмассы.

– На дембель откинулся, – ошарашено прокомментировал сержант данное событие.

– Отслужил, – скорбно согласился я. – Ничто не вечно под луной, как известно.

– И что теперь? – вопросил сержант тупо.

– Теперь караул будет спать спокойно, – твердо пообещал я. – А ротному доложишь: так и так, по причине моральной и материальной изношенности, обогатив атмосферу планеты экологически вредными газами, скончался прибор… Как его… Проволочно-разрывной сигнализации за инвентарным номером ноль – тридцать пять – шестьдесят один. Прибор восстановлению не подлежит. Заявляю это тебе как лицо компетентное.

– Но…

– Что «но»?.. Ты потрясен утратой? Или покойный способствовал пресечению хотя бы одного побега?

– Какой там способствовал! Одна головная боль! – отозвался сержант уныло.

– Тогда в чем дело?

– Ты подтверди, что мы тут ни при чем, вот в чем дело! А то ротный подумает, караул с аппаратом чего нахимичил… Ребята тем более грозились…

– Кончина носила естественный характер, – успокоил его я. – О чем, если надо, можем составить акт вскрытия.

– Да нужен кому этот акт…

– Вот именно.

Таким образом, со средствами сигнализации, отвлекающими отдыхающую смену караула от сна, я разобрался в течение считанных минут и навсегда, полагая, что часовые на вышках со своими верными дружками «Калашниковыми» куда надежнее и эффективнее обеспечат охрану жилой зоны, нежели десяток агрегатов, подобных тому, что был умерщвлен мною с безжалостной решимостью при первом же кратком знакомстве.

Открыв пирамиду с оружием, сержант вытащил из нее ключ. Сказал:

– Держи. От твоей блат-хаты.

– Какой еще…

– Ну, каптерки… Видел хибару на углу возле зоны?

– Да… – сказал я, припоминая побеленный кубик некоего малогабаритного строения, мимо которого недавно прошел, приняв его за сортир для караульных солдат.

– Вот там и есть твоя резиденция… японского царя, – уточнил сержант.

Далее я обошел периметр колонии по караульной тропе, выяснив, что если внутренняя запретная зона и основной глухой забор находятся в относительном порядке, то внешние охранные сооружения весьма пообветшали: истлевшие гирлянды путаной проволоки, официально именовавшиеся «малозаметным препятствием», свешивались с трухлявых серых столбов, еле державшихся в земле своими перегнившими основаниями, опоры же крайнего ограждения с предупредительными табличками «Стой! Запретная зона!» поддерживались в вертикальном положении исключительно за счет натянутой между ними ржавой провисшей колючки. То есть по принципу некоей взаимоустойчивости, как хоровод нетрезвых танцоров. Приведение этих перекошенных временем кольев в надлежащий вид требовало гигантских трудозатрат. Но на то в роте и нужен был инструктор. А дабы сохранить свободу передвижений и не быть привлеченным к конвойной тягомотине, мне требовалась демонстрация какой-то деятельности.

Свой променад вокруг исправительно-трудового учреждения я завершил у двери подведомственной мне каптерки.

Войдя туда, я был приятно обескуражен тем, что предстало моем взору.

Я находился внутри небольшой комнатенки с низким потолком, чью обстановку составлял письменный стол, стул с матерчатой обивкой сиденья и солдатская койка, аккуратно застеленная казенным одеялом. В углу ютилась компактная печка-голландка. За ситцевой, выгоревшей от солнца занавесочкой, я обнаружил стеллаж с разнообразным инструментом, запасными частями от постовых телефонных аппаратов и разную электротехническую мишуру.

Я с удовольствием расположился на кровати, перекинув ногу за ногу и ладонями подперев затылок. Разврат-с!

Невольно припомнились слова одного из командиров нашей сержантской школы: «Крепитесь, ребята, ваше учение и есть ваш последний бой. После него, считай, отвоевались». Командир был прав, хотя, полагаю, что полгода сержантского образования с лихвой перекрывали по своим тяготам полный срок рядовой солдатчины.

В этот же день под мое командование мне была передана бригада зэка, должная производить замену подгнивших заборных опор, проволоки и досок.

Осмотрев выстроившийся передо мной коллектив, спросил у одного молоденького осужденного, за что тот сидит, получив следующий ответ:

– За колесо.

– Украл колесо?

– Да, от «Волги».

– И получил три года?!

– У меня отягощающее обстоятельство… Применение технических средств.

– Каких?

– Домкрат и баллонный ключ.

– А как же без них?

– Без них – никак, – удрученно согласился собеседник. – А с ними – заполучите трояк!

Вот так!

Народ в бригаде подобрался разностатейный: убийца по неосторожности, с перепугу порешивший залезшего к нему в дом воришку дедовской казачьей шашкой; упомянутый похититель колеса; бродяга неопределенной национальности, знающий двадцать языков населяющих СССР народов и считавшийся ввиду скорого окончания срока расконвоированным осужденным по кличке Труболет; благообразный старичок, чей нынешний срок пребывания в заключении был пятнадцатым по счету, однако рецидивистом не значившийся, ибо каждый раз осуждался по отличной от предыдущей статье; и, наконец, «аварийщик», схлопотавший двенадцать лет за дорожно-транспортное происшествие, совершенное им в нетрезвом состоянии. Старичок, помимо различных зон обретавшийся еще в и монастырях, где отмаливал, по его словам, «грехи реализованных искушений», в колонии получил кличку Отец Святой.