Грязь. Сборник
Уставшим родителям не понять, почему же у их мальчика до сих пор так много сил. Полдня в дороге, покупки в торговом центре и снова дорога… Но Миша всё равно очень сильно хотел погулять на улице.
А на улице хорошо! Летнее солнце уже стало клониться к горизонту, жара ослабла, детишки заполонили всю площадку, громко крича, играя, прыгая, догоняя друг друга. Мальчишки резво играли в футбол, Миша даже остановился на несколько минут у окна, чтобы с интересом посмотреть на это, но вспомнив, что сам может стать участником игры, быстро побежал надевать кроссовки.
После нескольких минут игры в футбол вся жёлтая майка Миши стала очень-очень тёмной от пыли и пары падений в защите. Но кого из детей на детской площадке волнует грязь? Это же только начало, причём такое многообещающее! После футбола бегали наперегонки. После бега залезли на горку и катались. После горки качались на качелях. После качелей… было так много… и так весело…
Внезапно Миша остановился. На лавочке, понурив голову, сидела та самая девочка в розовом платье. Миша подбежал к ней, держа в руках своего робота, воинственно размахивающим мечом:
– Почему ты грустишь?
– Я не хочу улыбаться, – тихо ответила девочка.
Мальчик застыл на месте. Ему почему-то стало так грустно и странно. Странно, что эта девочка, которую он сегодня встречал несколько раз, которая всегда улыбалась и радовалась, теперь не просто не улыбается, она не хочет этого делать. Это так неправильно. И так грустно…
– А что случилось?
– Мой мячик попал под машину и лопнул.
Она же говорила про тот самый красный мячик, который так понравился Мише. Жалко его, он был красивым. Мальчик присел на скамейку рядом с девочкой, но тут же вскочил. Она посмотрела на него.
– А знаешь… Я знаю, что где-то есть целые горы мячиков! Огроооомные горы, как этот большой дом! Там точно есть точно такой же, как был у тебя! Их там, наверное, очень много, ведь он такой хороший. А если в мире есть что-то хорошее, то его должно быть много, ведь от этого так всем радостно!
– А что, если мы не найдём эти горы? – ожив, спросила девочка.
– Будем искать ещё. Времени много, а если что, у нас есть защитник! – Миша помахал рукой с роботом.
– У нас два защитника, – улыбнулась девочка, дотронувшись до плеча мальчика. – Ты ведь такой же храбрый, как этот воин?
– Ну… – Миша пристально посмотрел на своего робота.
– Меня Машей зовут. Ах да, теперь ты водишь! – она засмеялась, быстро убрала руку, вскочила с лавки и побежала…. Никогда ещё догонялки не были такими веселыми и быстрыми.
Наступил вечер, дети разошлись по домам. Маша помахала ему ручкой на прощание, он тоже ей помахал. Потом мама громко удивлялась тому, какой же он грязный и запыхавшийся. А папа стоял в сторонке и подмигивал, мол, сам таким же был. День подходил к концу…
Или нет? Точно! Сегодня же праздник, значит, на набережной будет салют! Миша был даже немного взволнован. Да что там немного! Салют – это же так здорово! Правда, мальчик его уже плохо помнил. Но ничего, вот как стемнеет, он пойдет с родителями и всё хорошенько разглядит. До мельчайших подробностей. В этом он был точно уверен.
Стемнело. Людей на набережной было много-много: все стояли и смотрели в небо, ожидая салюта. Но его всё не было и не было. Мальчик начал разглядывать высокие фонари причудливой формы, которые высились над толпой. Их свет был таким мягким, каким-то оранжево-желтым, как… И вдруг Миша увидел Машу! Она сидела на скамейке под одним из фонарей рядом со своими родителями и смотрела по сторонам.
– Мам, мам! Вон там на скамейке моя подруга! Можно я к ней? Пожалуйста…
Родители посмотрели на скамейку, находящуюся в десяти шагах от них, дали пару наставлений и отпустили руку своего малыша (для них он всегда будет малышом). Мальчуган резво подбежал к скамейке и, оказавшись не замеченным, похлопал Машу по плечу и громко сказал:
– Ты водишь!
Девочка в розовом платье повернулась, улыбнулась, её потухшие глаза снова засмеялись, и она попыталась быстро коснуться Миши, пока тот не увильнул в сторону, но мальчик был к этому готов и резво отпрыгнул, смеясь.
– Ну, так не честно! Это было неожиданно, – насупилась Маша, вредненько прищурив глаза.
– Зато получилось!
Миша торжествовал. Девочка вздохнула и подвинулась от края скамейки, освобождая место:
– Садись.
– А не замаешь?
– Нет.
– Без крестиков?
Маша показала руки, подвигала пальчиками и устало протянула:
– Нет никаких твоих крестиков…
Мальчик пошёл к скамейке, но тут же отпрыгнул:
– А ноги скрещены!
– Ну, неееет! Это был мой хитрый план! – воскликнула девочка, всплеснув руками. – Ладно… Садись, теперь точно маять не буду.
Миша осторожно сел на самый краешек скамейки и медленно-медленно стал двигаться к Маше. Вдруг он остановился и внимательно посмотрел ей в лицо.
– У тебя зеленые глаза!
– Дя, – заулыбалась девочка.
– А ты мне приснилась, когда я спал сегодня в машине.
– Правда?
– Дя.
Дети звонко засмеялись.
– Это моё слово!
– А будет нашим, – широко улыбаясь, сказал мальчик.
– Хорошо.
Вдруг раздались первые залпы. Что же надо сказать или написать, когда высоко в небе над головой распускаются пестрые пышные цветы? Ничего. Надо просто сидеть и смотреть на это. Застыв от удивления, забыв обо всём на свете, надо смотреть и чувствовать небо…
Миша внимательно следил за салютом, стараясь запомнить каждую деталь, когда почувствовал, что его кто-то поцеловал в щеку. Он повернулся и увидел смеющуюся Машу, смотрящую на него. Поцелуи в детстве такие лёгкие и смешные. Вот и Миша засмеялся тоже. Девочка коснулась его рукой и сказала сквозь смех:
– А ты водишь!
Конец.
Звонит противный будильник. Миша открыл глаза, сел на кровати, протёр их. Ух, присниться же такое! Как будто бы и на самом деле в детство впал. Он уже хотел вставать, но тут резко замер: он понял, что… улыбается! Он подумал над тем, что улыбался, наверное, всю ночь, пока спал. Да как же тут не улыбнуться, ведь сон был таким хорошим… был.
Он посмотрел на часы, потом на сотовый телефон. Набрал номер, голос Маши ответил с того конца провода. Голос у неё был бодрее, чем вчера, но всё равно в нём чувствовалась усталость.
– Маша, а давай по горячему шоколаду выпьем вместе, а потом сходим куда-нибудь?
– А куда, например?
– Ну… Как насчёт парка аттракционов? Думаю, там должны аттракционы для взрослых детей!
– Взрослые дети? А если вдруг нам попадётся на пути лошадка, то ты ведь поддержишь меня морально и дашь мне на ней покататься? А то я всегда так хочу этого, но каждый раз не получалось… – её голос заметно изменился, теперь он был звонким, смеющимся, каким-то… детским.
– Конечно, будешь там тетей на лошади среди детишек! – рассмеялся Миша. – А что? Почему бы и нет? Ну так что, сходим?
– Дя.
– Обожаю твоё дя!
– Я знаю.
Договорились о месте, о встрече, о времени, ещё немного посмеялись и положили трубки. Теперь Миша улыбался ещё шире. По-настоящему, по-доброму. Он знал, что обнимет её, когда они встретятся, знал, что их ждёт хороший день, знал, что обнимет её на прощание. Она прижмется к нему, и им будет хорошо. А это немало.
Поцелуи в детстве такие лёгкие и смешные. И объятия тоже смешные, потому что горевать не о чем, а легкие, потому что на душе чисто. Вот и всё, такая вот арифметика…
Конец?
Никакой романтики
Nicht die Vollkommenen sind es, die Liebe brauchen, sondern die Unvollkommenen37.
Оскар Уальд
– И куда мы приплыли? – возник у нас обоих вопрос, когда мы ступили на причал небольшой деревеньки Рождествено.
Я уверенно шел впереди, не обращая внимания на скучающих местных мужиков, смотрящих на нас без особого интереса; однако, смотреть им было больше не на кого: корабль прибыл почти пустым. Единственная дорога вела по зеленому склону вверх между частных домов и терялась в них. Над все этим в безупречно голубом небе торчала колокольня местной церкви. Я обернулся к своему кудрявому другу и сказал с недоумением в голосе:
– Ну, пошли к церкви… куда еще тут идти?
В ожидании лета можно провести не один томный сезон, наполненный бездействием и тоской, для которой в повседневности, как кажется, не так уж много причин. Несмотря на все старания цивилизации, есть всё-таки в нас тяга к природе, жизнь наша бьет ключом или сонливо ложится под белое покрывало, подстраиваясь под настроение времен года. И когда наступает долгожданное лето – праздник всего дышащего и зеленеющего, – мы все поднимаем головы: наше время пришло.
В такую жаркую пору главным местом притяжения праздных горожан была, есть и будет набережная у вод великой реки, чудесная в протяженности своей. Километры желтого песка, покрытого пестрыми полотенцами с развалившимися получателями загара, а повыше каменные «укрепления» в несколько ярусов с велосипедными дорожками, площадками, кафе и снующими туда-сюда ходоками по асфальту. Звучит не поэтично, но как можно размышлять о красоте, когда солнце в зените печет, превращая хорошо знакомые дороги в душное марево? Поэзия является лишь в сумерках, в прохладе и таинственности.
День догорал, и никто по нему не скобил: больше половины лета еще впереди, спешить некуда. Самое время собрать друзей, и заявиться в какой-нибудь добрый ирландский паб, или же изящный и такой ненадоедающий итальянский ресторан, если среди вас, летних читателей, есть дамы. Посиделки во дворах и у прохладительных фонтанов тоже не отменяются. Ночь кино у кого-нибудь на квартире? – обязательно. И в головах уже витают блаженные мысли о выезде на природу в ближайшие выходные. Но кто-то сейчас задрожал, сидя в одной из этих декораций. Он/она будто сразу вскочил с постели во время пробуждения, в голове спутанные мысли образы… откуда дрожь? Ветер, страх, собака, веревка, кондиционер? Человек выпал из всеобщего праздника жизни и внезапно Почувствовал.
На одном из перекрестков мимо меня проковыляла окровавленная собака без уха и одного глаза: из ее рваных ран на боках капали тяжелые капли крови, оставляя дорожку из блестящих в лучах заходящего солнца клякс. Пес хромал, но упорно продолжал идти, из раскрытой пасти высовывался язык, придавая измученному животному беззаботный вид. У меня задрожали руки, но я нем мог оторвать от него глаз. Смотря ему в след я откуда-то знал, что уже ничего не могу сделать: он принял неизбежное и ковылял навстречу этому. Он был уверен в себе и не надеялся ни на какие молитвы в свою честь. Превозмогая рвотные позывы, я посмотрел по сторонам: никто не замечал этого пса, люди продолжали свой шаг, затаптывая в пыли багровую тропу собачьих страданий. Раздался скулеж и мохнатая точка, добравшаяся до горизонта упала на землю. Загорелся зеленый, и она скрылась в потоке хомо сапиенс. Я отвернулся, не в силах выдержать это зрелище, не замечая в своем снисходительном гуманизме, что многие люди вокруг кровоточат, зажав свои раны под одеждой руками, оставляя печальные плоды своих страданий на земле; плоды, что никогда не взойдут.
А солнце все опускалось и опускалось, замедляя город. Впрочем, если взирать на закат с крыши одного из домов рядом с набережной; к слову, закаты тут волшебны: солнце медленно закатывается за горный хребет на другом берегу, впрыскивая в небо самые яркие краски, которые мы только можем себе представить; то с легкостью заметим, что еще двое в тот вечер всё-таки куда-то спешили, вопреки неспешному укладу жизни горожан, отмахиваясь от его пестрых рекламных вывесок и леденящих рожков с мороженным. Да, да, я опять вышел чуть позже, а время гонит, гонит и гонит, как хорошая матерая борзая. А здесь всего-то минут сорок пешком, большую часть спускаясь к воде по оживленным улицам.
Нет, нет. Это не серьезный рассказ, что вы… Он летящий и свободный настолько, что стоит отвлечься во время чтения на что-то другое, как сразу же забудешь про него и не вспомнишь больше, если судьба, конечно, не подкинет его вам в руки. Таких вещей много вокруг нас, наши жизни в основном состоят именно из них: моменты, которые могли бы открыть для нас огромные возможности, но нам некогда, нам некуда их пристроить в нашу чудесно распланированную жизнь. Впрочем, и не надо. По удачному стечению обстоятельств, мы существа очень ограниченные и не можем внимать всему, что видим и слышим. Нам всем приходится выбирать.
Слушаю ли сейчас музыку? Нет, в последнее время я перестал брать с собой наушники. Друзья возмущаются: Как же так? Как ходить без музыки? А я лишь улыбаюсь им в ответ: Вот так, есть, о чем подумать, еще там… о вечном, – бросаюсь элегантным словом. Я вообще люблю всё элегантное, выдающееся, я, между прочем, поэт. Вернее, я так всем говорю, хотя я пишу в основном прозу, поскольку… А, и не важно сейчас. Я сейчас спешу на встречу с одной своей подругой, давно не виделись с ней. Мы когда-то учились вместе в школе, так что как тут не подумать о школьных годах…
Порой я много думал о своем школьном друге. Вспоминал посиделки у него дома после скучных уроков, дикое веселье, юношеское веселье, что опьяняет молодые умы и без всякого вина. Однажды он сказал, что я самый смешной человек в его жизни. Он был кудрявым и помешенным на военном деле. А я был смешным только с ним. Я чувствовал себя свободным в его обществе и готовым на любые приключения. Например, однажды мы хотели поплавать по реке на экскурсионном корабле, но в кассе нам сказали подойти минут за десять до отплытия, мол, там будет понятно: набирается необходимое количество человек или нет. Мы погуляли, подошли и узнали, что народа нет. Тут между нами влезла женщина, покупая билет до поселка на том берегу. Она очень спешила, и я через ее плечо спросил:
– А через сколько отплытие?
– Через две минуты.
И я не задумываясь сказал:
– Дайте два.
Так мы и уплыли в пустое Рождествено. Дома, да церковь. И следующий корабль только через час.
Перед самой набережной я не мог перейти улицу. Бежевые автобусы носились из одного конца проспекта в другой на запредельных скоростях. Других людей это не смущало, и, как будто, я был единственный, кто действительно хотел перейти на другую сторону, единственный, кто торопился. Я прошел до другого ближайшего перехода и увидел ту же картину. Автобусы проносились, обдавая пешеходов потоками горячего воздуха. Я пошел дальше.
Не помню уже как перешел улицу, возможно, это было очень страшно. Но я уже подходил к кафе, посмотрел на часы и понял, что опоздал почти на час. Шучу, я никогда не носил часы, поэтому взглянул на экран телефона, что не отменяло страшного факта: я непростительно потерялся во времени. Я тяжело вздохнул и начал ее искать взглядом за столиками на террасе. Неужели ушла? Посмотрел по сторонам, обернулся на пляж. Её нет. Я оперся на чугунную ограду набережной. По реке медленно проплывал сухогруз. Солнце клонилось к земле, вот-вот начнется закат. Я услышал, как кто-то окликает меня по имени.
Это была она. Бежала от проспекта вниз по дорожкам прямо ко мне. Её звали Лаура, что уже говорило само за себя: всю свою жизнь она гордо несла на голове лавр победителя. Я улыбнулся и пошел ей навстречу. Она была среднего роста, русые волосы, округленькое личико с темными глазками и правильным носиком, русые волосы, вечный приятный темноватый оттенок кожи, который при определенно освещении становится приятно-карамельным, стройная фигура с округлыми бедрами и невероятными, стройными ножками, которые она сегодня не собиралась прятать под небольшим облегающим белым платьицем. Она запыхалась и ее грудь расширялась при каждом вдохе, загорелые блестящие обнажённые плечи поднимались и опускались. Она знала, как сразить наповал.
Её красота была похожа на берега экзотической страны, где все деревья сплошь усыпаны сочными плодами, песок на берегу ослепительно чист, из-под земли бьет ключевая вода, а яркое благодатное солнце каждый день наполняет этот край жизнью, – очень соблазнительная картина, но сразу же бросаться вплавь на эти манящие пляжи слишком глупо и неосмотрительно: райский край всегда несет в себе немало опасностей. Например, в свое время мы начали так себе. Да, она мне очень нравилась, и если вы найдете нашу переписку, то увидите самые первые сообщения от нее: «НЕТ! НЕТ! НЕТ! Мне наша одноклассница всё рассказала! НЕТ! Мы должны оставаться друзьями, я не готова». Ну, или что-то в этом духе. В общем, на настоящее наступление я так и не решился, да и в школе мы так и не сдружились (не берите в счет слова о том, что надо остаться друзьями – это же устойчиво выражение). Но в наши теперешние университетские годы мы стали много общаться в сетях. И всё портило только одно: она обижалась каждый раз, когда я не приходил на встречу выпускников, но не говорила мне об этом, просто молчала. А молчание ее было скверным, будто самый красивый цветок в саду отверг тебя и отворачивается, не давая взглянуть на свои невесомые фиолетовые лепестки, смоченные росой.
– Ох, прости, я что-то дома всё перепутала, напутала с платьями… – начала оправдываться она.
– Привет, Лаура, – обнимая, с неожиданной для себя нежностью сказал я.
Ей пришлось встать на цыпочки, чтобы достать головой до моего плеча при объятиях.
– Какой ты высокий, блин, я уж забыла, – расцепившись, вздохнула она. -А ты еще вырос.
– Да что ты, куда уж, – я рассматривал ее сверху вниз. – А ты прям еще больше похорошела. И так красавицей была, а тут… Развожу руками.
– Ой, спасибо, -улыбнулась она, опустив глазки и ручки, чуть покручиваясь на месте.
– Пошли?
– Конечно, никогда здесь не была!
Школьные годы мы воспринимали по-разному. Для нее, нормальной красивой девушки, это время было наполнено победами, радостями, подростковой романтикой, трудностями и упорством. Для меня же школа, особенно старшая, была некой зимой, порой со своими радостями, но чаще всего суровой и очень быстро надоедающей. Трудно без смыслов. А она – староста класса, главная активистка, заводящая всех. И вот он я – незаинтересованное болото, которое даже на выпускной не пошло. Естественно, для нее я был одним из самых неприятных и неинтересных людей, ведь и хулиганского шарма у меня, сына университетских работников, не было. Но, слава Богу, жизнь не ограничивается школой. И вот мы сидели за одним столиком, наблюдая как догорает закат в ожидании нашего заказа и разговаривали.
– А как ты перешла проспект? Автобусы не помешали?
– Какие автобусы?
– Бежевого, телесного цвета, ездили не останавливаясь.
– Надеюсь, их оштрафуют.
Я улыбнулся:
– Хоть какое-то утешение. Что делаешь этим летом?
– Родители думают о поездке в Абхазию, а я хочу поработать, – живо ответила она.
– Серьезно, ты действительно хочешь работать или хочешь заработать?
– И то, и то. Просто сидеть дома, вот так еще почти два месяца, не интересно. Хотя бы так.
– Твоё право.
В этот момент я услышал, как какая-то девушка за моей спиной разговаривала с работником кафе:
– А с чем у вас шаурма со свиной рулькой?
– Со свиной рулькой…
– Угу. А соус кетчунез?
– Салатом из огурцов и помидоров, морковки, салата и соус.
– Кетчунез?
– Чесночный.
– Ааа…
– Но можем и кетчунез.
– О, давайте, намешайте мне побольше морковки и кетчунез.
Забавный разговор.
Лаура рассказывала про свой отдых в Греции, активно жестикулируя и широко улыбаясь, ее история про отель и экскурсии был настолько живой, что даже мне, пограничному меланхолику, захотелось взобраться на Афон.
– А как ты сейчас? Настрой жизни какой?
– Да я потихоньку, день за днем, – отвечала она, протыкая листья салата вилкой.
– Бредешь, неспешно напевая…
– Дааа, как раз таки напевая!
– Я знаю, это же ты, – улыбнулся я.
– Да, я, – она поправила волосы, наклонилась вперед, поставила локоть правой руки на стол, подперев ей голову, и посмотрела на меня. – А у меня душа поёт, хочу чего-нибудь красивого от своего поэта.
– Уже и своего, – нежно дотронулся пальцем до ее носа, проведя от верха до самого кончика, на несколько секунд остановившись на нем и чуть прижав. Мой палец соскользнул вниз, и я продолжил, не отрывая своих глаз от ее. – У тебя такой взгляд… персиковый. Вкусный-вкусный.
– Ой, я краснею.
Я подмигнул ей и показал ей текст новой песни.
– Крутая, – хмыкнула она, только как вокалист, думаю, что ее можно сократить, а так очень круто!
– И как предлагаешь это сделать? Приведи пример.
– Например, попробовать соединить второй и третий куплет, а музыкой сделать какие-нибудь красивые нарастания. Потому что текст красивый выкидывать не хочется.
– Ну, спасибо за идейку, в голову такое не приходило. А ты мне нравишься, столько лет не виделись, а уже такие дельные советы даешь!
Она засмеялась:
– Всегда к твоим услугам. Слушай, я вот читаю тебя уже несколько лет, и ты всегда такой загадочный, когда я пишу тебе мнение о прочитанном. Мне кажется, что у нас разные взгляды на твои произведения. Скажи, а о чем по-твоему ты вообще пишешь?
– На такой вопрос я всегда отвечаю одно и тоже: о жизни. Судьба, трагедия, случайность, смыслы там великие… В общем, как обычно, всё получается довольно необычно.
– Блин, интересно, а то я всё о романтике, да о романтике твержу. А сейчас над чем работаешь?
– Над пьесой. С тремя героями. Там есть и женская роль, кандидатов на нее, к слову, пока нет.
– Что же, это предложение?
– Да.
–Я подумаю… – загадочно сказал она, сладко потянувшись.
– Вот только у нас с ребятами женский персонаж проседает. Нужна ссора людей, которые любят друг друга. Из-за чего-то мелкого.
– Нуу… Например, она пошла в кино со знакомым, а друг приревновал.
«Слабовато» – подумал я.
– Или она кинула фразу на ветер не подумав и задела его чувства. Или что-нибудь про бывшего. Он мог быть другом главного героя и вот тогда вообще бомба. Хм… – она призадумалась, нахмурив свой лобик и прижав несколько пальцев к губам. – Что-то вроде… там, не знаю… «Когда мы гуляли на закате вдоль реки, он на меня тогда так смотрел, как не смотрел на меня никто и никогда»… Я не знаю, я не писатель.
Она кокетливо прикрыла лицо руками.
– Какие идеи! Женский взгляд открывает новые горизонты.
– Ты правда так думаешь, – спросила она, опустив руки с радостью в глазах.
Я медленно провел рукой по ее манящей раскрытой ладони:
– Да.
Она посмотрела на наши руки и неожиданно спросила:
– А как учеба? Не пересмотрел своё отношение к ней?
– Хах, нет. Как сказал мой друг-однокурсник: «Наша кафедра – это филиал шараги в универе».
– Ха-ха, мне бы так. А то эта латынь уже доконала. Сижу зубрю ночами, это такая ж…
– А с учетом того, что мне ничего не задают, это звучит еще более старшно!
– Дааа, – протянула она.
– Не грусти по возможности. У тебя такая красивая улыбка.
– Спасиииибо, мне безумно приятно. Буду стараться улыбаться чаще.
Я отпустил ее руку и мы принялись за долгожданный шашлык. Темнело. Поблизости от кафе начались танцы. Где-то за спиной та самая девушка со свиной рулькой кому-то сказала:
– Носки с тапочками. Для меня носки уже как тапочки.
Я посмотрел на свою спутницу. Она с удовольствием пережевывала кусочки ароматного мяса, чуть прикрыв глаза, смакуя. Ее тонкие пальцы с белым маникюром крепко держали шампур и не было во всей вселенной создания более довольного, чем она. «Почему женщины не говорят со мной о тапочках? – подумал я. – Я делаю что-то неправильно?» Я знал, что у Лауры есть какой-то парень. Ну, знаете, сейчас все говорят: у меня есть девушка, у меня есть парень». Будто ключами от машины машут. А машины люди меняют, некоторые довольно часто. Никто не говорит «моя возлюбленная», ведь это обязывает. А я? А я вольный поэт, один и со всеми рядом, иначе не выйдет никакой поэзии, поэт должен знать человека. Мы все заперты в своих телах и своих жизнях, ролях – только и всего.
Смех молодого отца поблизости, подхватившего на руки свою маленькую дочь, вмиг разбил все мои жизненные взгляды.
– Пошли потанцуем?
– Ой, – она перевела взгляд на свои кеды. – Мне эти кроссовки жутко натирают, если я активно в них двигаюсь.
– Так сними их, – вторил я волнам этого бархатного вечера свободы.
– Ну…
Она с приятной завистью посмотрела на танцующие пары, потом на меня, развернулась на стуле, доставая ноги из-под стола и начала развязывать шнурки. Сейчас играл ее любимый джаз – от такого не отказываются. Она не спеша сняла один кроссовок, снимая его, подняв загорелую ножку с ангельски нежной кожей вверх, отставила его, принялась за другой. Через минуту она поднялась со стула, пройдя босиком несколько шагов по деревянной лакированной веранде, встала на цыпочки и потянулась, устремившись вверх. Ее фигура напоминала сейчас наконечник тонкого копья, пронзавшего взгляды всех присутствующих своим блеском и изящностью форм, вне всякого сомнения, вылитых по самым лучшим чертежам. Она опустилась и развернулась, призывая меня.