Грязь. Сборник

Клык медленно перевел взгляд на него, будто сомневался в его психическом здоровье. Посмотрев на руку на своем плече и острый взгляд, направленный на него снизу вверх, он высунул язык, слегка прикусил его и наконец, ответил мягким тоном:

– Да, идем, идем.

– А мы нужны? – крикнул Гумбольт, показывая на меня и на себя.

– Естественно, куда же я без мушкетеров? – рассмеялся товарищ.

Но перед тем как мы отправились в путь, со второго этажа донёсся крик:

– Сейчас Писатель будет говорить! Прямо со сцены!

Мой товарищ весело посмотрел на меня:

– Ну что, на балкон?

Мы все поднялись по мраморным ступеням, прошли через большую залу, обклеенную обоями с французскими лилиями, и вышли на большой балкон. Тихий дворик у наших ног и громкий крик тысяч на площади впереди. Её не было видно за домами, но ее свет ярко освещал ночное небо. Микрофон заскрежетал над городом с погашенными окнами, и раздался знакомый с надрывом голос писателя:

– Мы вынуждены признать, что за последние несколько тысяч лет мы, люди, так и не смогли ничего изменить. Ни в нашей природе, ни в мире вокруг. Ни одна идея, ни одна концепция, посвященные улучшению жизни человечества, так и не смогли выполнить своей главной задачи: объединить. Они только сделали границы между нами ещё чётче. С изобретением денег мир стал делиться на тех, у кого они есть, и на тех, у кого их нет или недостаточно, с изобретением правовых систем мы стали делиться на тех, у кого права есть, и тех, у кого их нет или можно отнять. Ни один из великих людей, как бы он ни был велик, так и не смог изменить нас, не сумел научить нас чему-то важному. Их слова стали доступны и понятны только для единиц. И настало время сказать правду: мы провалили экзамен. Мы не смогли создать мир, который был бы лучше тех, что мы уже наблюдали в природе. Мы потратили всё время на борьбу со своими страхами, но так и не победили их. Потому что боролись друг с другом, громко крича: «Я не боюсь». И эти слова были ложью. Мысль о том, что после смерти ничего нет, пугает нас до сих пор больше, чем каждодневные проблемы, проблемы сегодняшнего дня, которые не решаются и отравляют единственную гарантированную нам вещь в этом мире – жизнь. У нас до сих пор нет мужества открывать свои сердца и помогать ближним без оглядки на что-либо, делать это просто так. И даже ради своих богов мы так и не смогли сделать это. Выйдите на улицы всего мира и скажите: «Да забудем мы распри между странами ради Всевышнего!» – и ничего не произойдёт. Идеи работают только тогда, когда они нужны.

Мы вынуждены признать: человек не может жить без трагедии. Даже если ее нет, он ее себе придумывает. Потому что боль заставляет нас чувствовать. Без лишений, несправедливости и страданий человек не может быть человеком. Именно поэтому мы не сможем построить рай на земле. А если и построим, то сразу же разрушим, потому что спокойная жизнь не для нас, мы хотим жить и чувствовать себя живыми.

Мы вынуждены признать: в хваленом XX веке всего было в избытке, кроме одного: человечности. Поэтому он и стал самым страшным веком в истории. Мы сделали невообразимый скачок в научном прогрессе, но в остальном так и остались в Средних веках. В XX веке человечество боролось за всё: за Мир, Свободу, Власть, Войну, Победу, Любовь, Религию, не жалея никого и ничего.

Настало время сказать правду: мы не знаем, что делать дальше. Мы живем в XXI веке. В XX войны велись открыто, лишь изобретение действительно больших бомб смогло остановить это и втянуть мир в новые войны: холодные. Что такое большие бомбы? Спросите об этом у японцев. И они расскажут вам об одном из самых страшных и безнаказанных военных преступлений в истории. О переломанных людях, истекающих кровью, с отваливающейся от тела кожей коричневого цвета, о маленькой девочке по имени Садоку Сасаки и о 200 тысячах оборванных жизней. Вот что такое большие бомбы. И сейчас они есть у всех. А у тех, у кого нет – их участь печальна. И теперь мы только и делаем, что сидим и ждем. И это ожидание сводит с ума. Правительства по привычке говорят нам, кого мы должны ненавидеть и считать причинами всех наших бед, но даже это уже не может помочь: разложение морали общества идет полным ходом. Нас ждёт очень страшный век: весь мир будет сидеть в окопах, вырытых в своих странах, изнемогая от гнетущего ожидания обещанной войны и огромного выбора удовольствий, который предлагает нам неостанавливающийся технический прогресс. И это будет есть нас изнутри. Постепенно правительства будут всё деспотичней: сначала они начнут нарушать обещанные права и конституции, после ужесточат контроль и ограничат связь людей друг с другом, начнут обманывать и лгать, чтобы убрать несогласных. А дальше… Дальше они окончательно забудут, что должны думать о своём народе, а не о своих личных целях. И вновь вернутся диктаторы. Только вот руки у них будут связаны всё теми же большими бомбами, и поэтому вырезать они будут собственную страну. Сейчас даже хваленая американская свобода, возведенная в национальную идею, всё отчетливей чувствует, что её почти нет. Тотальная слежка, скандалы с утечкой информации о преступлениях правительства, бесцеремонное вмешательство в дела всего мира – это и есть свобода? И это не говоря о других демократических режимах, в которых всё было не очень хорошо с самого начала.

Настало время сказать правду: ни одно из современных правительств не знает, что делать дальше. Ни один учебник истории не даст совет, как решить сложившиеся в современном мире проблемы. Все растеряны и напуганы перспективой продолжать жить на этой планете. Мы вынуждены огласить правду: именно правительства объявляют войны и ссорят народы между собой. Пришло время также признать во всеуслышание: никто не хочет умирать. Любой народ хочет жить в мире. Войну хотят лишь власть имущие по личным причинам. Только они настолько безжалостны и эгоистичны, что готовы говорить, за что вы должны умереть. Они всегда знают это, всегда говорят это, всегда возводят это в национальную идею, прикрываясь громкими словами: Свобода, Родина, Мир, совершенно не думая о вашей судьбе. Ведь что такое Свобода? Это выбор. А когда говорят, что вы должны за неё умереть – это уже не выбор. Что такое Родина? Это не ваше правительство, не ваш флаг или герб, это не то, что вам приказали любить, а то место, где мысль ваша лежит, где душа и сердце ваше. Это родные края и ваши любимые, родные люди. Но за это вы сами умереть готовы, готовы встать на защиту, вас не нужно к этому принуждать. А если принуждают, то значит, вовсе и не за Родину идёт война, а за что-то мелкое и гнусное. А что такое Мир? А за него и вовсе не надо поднимать оружие. Но также мы вынуждены признать: люди, которые сидят в правительствах, прогнивших насквозь от лжи, эгоистичности и бесчестия своих обитателей, не появились там случайно. Все они выходцы из народа, рожденные и взращенные в нём. А это значит, что проблема и в нас самих.

Настало время сказать самую страшную правду: в том, что современный мир таков, виноваты не только наши предки и власть имущие. Виноваты в этом мы. Сейчас старые ушли, настало наше время, а мы? А мы оказались не лучше отцов. На нашу долю выпал век величайшего безразличия и преступного бездействия, вернее, мы сами его сделали таким. Да, мы не святые! Мы не лучше наших предков. Не умнее и не сильнее, раз ничего не смогли поменять. Но мы можем сказать правду. О себе и мире вокруг. И принять её, какой бы жестокой она не была. И тогда мы сможем увидеть привычный мир с другой стороны, глазами других людей. Ведь к счастью, деления на добрых и злых людей в мире нет, и это дает нам шанс понять друг друга. И только тогда у нас появится надежда на то, что мы сделаем XXI век чем-то лучшим, чем то, что мы уже видели в своей истории.

«Быть может, только потому вновь и вновь возникают войны, что один никогда не может до конца почувствовать, как страдает другой».

Э. М. Ремарк.

Искусство – одно из лучших вещей, созданных человеком, ведь оно говорит нам правду. Написанное несчастными людьми, оно является криком о помощи, проходящим сквозь века, подхватываемое людьми из разных эпох, крик о помощи друг другу. Это самое человечное, что у нас есть. Так давайте будем говорить друг другу правду и принимать её, давайте всем миром будем говорить и договариваться, будем людьми, а не солдатами, бросающими бомбы по приказу негодяев!

Оглушительный крик вывел меня из транса. Кричала площадь, кричали из окон, подвалов и колёс обозрения в парках. В тот момент весь город поднял головы вверх, слушая голос, будто раздающийся с небес. Этот голос напомнил нам о том, о чём мы все предпочли забыть, переложив ответственность на нечто мифологическое и придуманное, такое как государства и нации (если же это не было придуманным, то тогда Гитлер был прав, без конца скандируя в своих безупречных с точки зрения ораторского искусства выступлениях идеи о расовом неравенстве), т.е. на этих «всесильных мира сего». Мне захотелось пожать Писателю руку. Это был его звездный час.

– Ох, ну он и выдал! – закричал и зааплодировал Гумбольт.

Наша компания присоединилась к всеобщему ликованию. Апофеоз торжества был достигнут. Спустя минуту мой товарищ обратился ко мне:

– Сможешь ли ты посмотреть на этих людей и с гордостью сказать: «Это моё поколение»? Думал ли ты, что этот момент настанет.

Вы сможете узнать о событиях той ночи из газет (будто вы их читаете). Нет смысла их рассказывать, это не урок истории, это просто воспоминания. Они путаются, теряются, преобразовываются фантазией… Это было тяжело, очень тяжело.

Я потерял своего товарища на полпути к площади – под ударами жандармов пала ближайшая к нам баррикада и бегущие люди разделили нас. Пришлось искать пути самому.

Часть города была заблокирована «восставшими» – так они себя стали называть. Вокруг неё – оцепление из угрюмых людей в касках. Но оно не сильно помогало – люди всё равно находили лазейки, и количество протестующих росло с каждой минутой.

Я скрытно пробирался дворами, прячась от света фонарей и быстро перебегая улицы, сразу же заныривая в ближайшие дворы. На одной из улочек я столкнулся с группой мятежников, которую теснили жандармы. Я предусмотрительно не вышел из двора, а спрятался за аркой. Кто-то разбил ближайший фонарь камнем. Я прижался к шершавой стене, чувствуя левой рукой поросшие мхом крошащиеся кирпичи дома. От асфальта веяло сыростью. Хорошо, что дождь не идёт. Жандармы сломили сопротивление протестующих и погнали их по улочке. Крики, топот проносились мимо моей арки, я периодически вздрагивал, думая, что сейчас из-за угла ко мне выпрыгнет кто-то. В любом случае, это была бы неприятная встреча. Но всё обошлось.

Стало тихо. Я выдохнул большое облако пара, вздохнул поглубже и быстро вышел из-под арки, пересекая улицу. Всюду мусор, осколки, деревянные доски из скамеек, железные листы, «выпотрошенные» мародерами машины. На проезжей части лежали несколько людей. Над одним из них склонился жандарм, которого я сразу не заметил.

– Парень! Вали отсюда! – крикнул он, поднимаясь.

Я подпрыгнул от неожиданности и замер. Он был от меня достаточно далеко, я бы смог убежать. Его дубинка осталась лежать на асфальте, другого оружия при нём, видимо, не было. Он был один. Я зачем-то спросил:

– Как мне попасть туда? – и показал в сторону главной площади города.

– Парень, вали, вали давай! – устало сказал жандарм. – Я тебя не видел.

Куртка на нём одета на один рукав. Черная рубашка на освобожденной руке порвана ниже локтя. Я сделал пару шагов к нему. У лежащего у его ног человека черной тканью была перевязана рука.

– Я не могу, там мои друзья!

Жандарм замотал головой:

– Мать твою, у нас есть четкие приказы, скоро там уже ничего не будет! Не лезь туда!

Я замотал головой:

– Не могу.

И сразу же пошёл к ближайшему входу во двор.

– Там тупик! Тебе сюда!

Я обернулся: он показывал на арку рядом с собой.

– Там лазейка в заборе, туда многие из ваших убежали.

Он отвернулся и снова склонился над раненым. Выбор был невелик, и я прошёл быстрым шагом мимо жандарма. Встав у нужной арки, я посмотрел вперед, а потом обернулся:

– Хороший ты мужик! Может, со мной?

Жандарм поднял голову. Его каска была разбита, по левой половине лица текла кровь, стекая под воротник и пропитывая собой рубашку.

– Нет, парень. Сегодня мы по разную сторону баррикад.

– Жалко!

Он улыбнулся:

– Я так не думаю!

Я кивнул головой и побежал в темный двор. Площадь была уже совсем близко.

С милой и красивой девушкой пытались познакомиться даже тут. Приятно, конечно. Она уже привыкла к тому, что люди на улице постоянно оборачиваются, смотря на Неё, но сейчас был не тот момент.