Артист

– Да.

– Я тут четыре года назад был в первый раз, по служебным делам, а сейчас вот отдохнуть приехали. Расцвёл город, да уж, должен сказать, что беляки разрушили, чиним и заново отстраиваем. Опять же для трудящихся открываем новые санатории, а для детей сколько делают, и не перечесть, и школы новые, и пионерское движение. Знаете, тут до революции было ученическое общество, детишки по горам полазали, так теперь возродили при курортном управлении, заодно знаний набираются. У вас, гляжу, девочка бойкая, можно вопрос задать?

– Конечно.

– Она вас дядей зовёт, я пока не услышал, думал, вы отец и дочь, а получается – племянница ваша? – взгляд Горянского на мгновение стал цепким и подозрительным, прямо как у Меркулова.

– Не племянница и даже не родственница, – Травину взгляд не понравился. – Отец её был красным командиром, погиб в Гражданскую, мать вскоре от тифа умерла, сама жила у родственников дальних, а как тех убили, беспризорничала. Прибилась ко мне, хотел поначалу в детский дом отдать, но как-то прижились.

– А вы сами служили?

– На Карельском фронте, комвзвода.

– Заканчивай, дорогой, допрашивать товарища, – вмешалась жена военного. – Вы, Сергей, не обижайтесь, у мужа привычка такая, всё про всех знать. Не поверите, я как домой прихожу, форменный допрос учиняет.

– С пристрастием? – пошутил Травин.

Мария Михайловна покраснела, а Горянский рассмеялся.

– Виноват, – сказал он, – я у вас, Сергей Олегович, чехол ружейный видел давеча. Вы как, по птице или по крупному зверю?

– Без разницы. Читал, тут кабаны водятся.

– Ещё какие, по десять пудов. Леса богатые, зимы короткие, вот и отъедаются. А если за Горячеводскую пройти, там вальдшнеп стаями бродит. Так что, товарищ Травин, сходим на охоту, ну вот хотя бы денька через три-четыре, с ночёвкой? А то от такого отдыха сбежать хочется, мне ещё процедур понавыписывали, как будто из мёртвых воскресить хотят. Машенька, отпустишь меня с Сергеем Олеговичем на охоту?

Машенька вздохнула, кивнула.

По дороге в гостиницу молодой человек заглянул в городское почтовое отделение, благо находилось оно совсем рядом, на улице Анджиевского, но Федотова там не увидел. На месте телеграфиста сидел пожилой мужчина в ермолке и с усами, Сергей телеграмму отправлять не стал, оставив на будущее, отдал квитанцию на подписку смешливой девушке в очках, сказал, что сам заберёт журнал, купил билет индустриального займа и вышел на улицу, где его ждала Лиза.

– Что дальше будем делать, дядя Серёжа? – спросила она. – Меня Олег с Игорем к себе позвали играть, можно я пойду? Только зайду в комнату, и сразу к ним.

Отправив Лизу к соседям, Травин понял, что ему самому заняться совершенно нечем. Отдыхающая публика растекалась по чайным, ресторанам и варьете, в зависимости от толщины бумажника. Полуголых танцовщиц Сергей насмотрелся в Москве, выглядели они неплохо, всё портила публика – жующая и улюлюкающая, в этом Пятигорск наверняка не отличался от столицы. В кинотеатр одному идти тоже не хотелось, в карты он не играл, вино не пил и голода пока что не чувствовал. Молодой человек прогулялся до вокзала, перешёл на другую сторону железнодорожного полотна, к площади Революции, ещё раз удивился чёткой планировке Пятигорска, с перпендикулярами мощёных улиц и линий, застроенных каменными домами. Весь город он обошёл за полтора часа и обратно вернулся на трамвае. Примерно так же предстояло провести ещё две с половиной недели.

К врачам Травин решился пойти на следующий день после пробежки по достопримечательностям, пристроив Лизу в детский поисковый отряд. Туда же записались близнецы, и их мать сказала, что теперь он за девочку может быть спокоен, Игорь с Олегом за ней приглядят. По мнению Сергея, это супругам Горянским теперь не стоило беспокоиться о своих сыновьях, Лиза отлично могла позаботиться и о себе, и о других. Вообще, семья военного Травина заинтересовала, судя по цвету нашивок на кителе, который был на нём по приезде, Горянский служил в авиации. Трём шпалам на петлице, или категории К-9, соответствовал военком авиапарка – тыловой части, занимающейся снабжением авиабригады, снабженец не станет устраивать допрос незнакомому человеку, если только не занимается этим постоянно. Так что военный авиатор вполне мог быть тем самым сотрудником ОГПУ, который должен поддержать знакомство с телеграфистом Федотовым, но и до конца экскурсии, и после разменять рубль пятаками он не просил.

Бальнеологический институт находился на Советском проспекте в самом конце парка, немного не доходя до Провала. Ранее в здании располагалась Пятигорская ресторация, место для её строительства выбирал сам генерал Ермолов. Поначалу ресторация была центром пятигорской культурной жизни, здесь выступали музыканты, содержали буфет, бильярдную и игорный зал. В 1853-м здесь отмечал свой день рождения унтер-офицер Лев Толстой. Граф был молод, усат, но пока что без бороды, играл в карты, ел мясо и пил вино бутылками. Видимо, празднование было громким, потому что вскоре ресторацию закрыли, отремонтировали, устроили в здании гостиницу, а потом переселили сюда чиновников. После революции Советская власть передала бывшую ресторацию новому курортному лечебному заведению, которое должно было излечить Травина от всех болезней.

* * *

– Не понимаю, товарищ, почему вас послали именно к нам.

Заведующий отделением курортной лечебницы во второй раз просматривал записи из псковской больницы и результаты врачебного осмотра, который перед этим длился почти два часа. Перед ним сидел розовощёкий молодой человек с отлично развитой мускулатурой и без единого намёка на серьёзные болезни. И на несерьёзные – тоже.

– Наш профиль, товарищ Травин, точнее – нашего курорта, это органы нервной системы, дыхания и скелет. Головные боли после контузии могут возникать, и мы их лечим, но за семь лет значительных обострений не выявлено, наоборот, наблюдается стойкая ремиссия. С лёгкими у вас всё в порядке, объём так вовсе замечательный, с телосложением, как я погляжу, тоже отклонений нет. Если верить доктору Черницкой, которая вас наблюдала, вот, кстати, товарищ Гиннер выписку приложил, четыре месяца назад произошла остановка сердечной деятельности. Но следов её мы не нашли, давление сердечное в норме, пульс отличный, никаких шумов наш врач не услышал. Что случилось?

– В меня стреляли, – поделился Травин, – я упал, ударился головой и грудью, вот сердце и остановилось. А потом снова пошло.

– Тогда, конечно, стоит поберечься, только, товарищ, по сердечному профилю у нас проходят Ялта и Кисловодск. Не хотите переехать в Кисловодск? Там и врачи превосходные имеются, в частности, доктора Михельсон и Лурье, они вас осмотрят тщательно и в течение нескольких дней.

– Честно говоря, – Травин наклонился поближе к доктору, – я чувствую себя совершенно здоровым, но вот ваш брат лекарь почему-то утверждает, что я очень болен. Даже вот курсовку выписали, хоть я и возражал.

Собеседник посмотрел на Сергея с лёгкой брезгливостью, в его лечебницу по профсоюзным путёвкам люди, как правило, приезжали с букетом тяжёлых заболеваний, иногда в крайнем нервном истощении или с запущенной формой туберкулёза. А среди тех, кто вот так же откровенно симулировал, преобладали советские буржуи, или, проще говоря, нэпманы. Те не жалели денег, требуя вылечить несуществующие болячки.

– Как скажете. Раз больной, будем лечить чем есть. Радоновые и грязевые ванны два раза в неделю, электричество получите в главном корпусе, шести сеансов хватит за глаза, на это я вам талоны выпишу. Нарзан – три стакана каждый день за полчаса до еды, но уже за свой счёт, а так – гуляйте, дышите свежим воздухом, поднимайтесь в горы, побольше загорайте и купайтесь в источниках. Про калорийное питание не забывайте, в этом никаких ограничений для вас нет.

Он достал из ящика стола курортную книжку с талонами, вписал туда назначения, недовольно разбрызгивая чернила, и вручил её Травину, всем своим видом показывая, что больше ничего сделать для него не может. Сергей пожал заведующему вялую ладонь и вышел в коридор. Никакой грязью, тем более радиоактивной, обмазываться он не собирался и позволять себя бить электричеством – тоже, но эту книжку обязательно покажет тем, кто заинтересуется, почему здорового человека отправили на курорт на целых три недели. Часы на запястье показывали полдень, и делать было совершенно нечего.

– Дети возвращаются в шесть вечера, идут ужинать в столовую, а потом возвращаются домой. В вашем случае сюда, в гостиницу, – сказала ему курортная дама с веером. – Питание бесплатное, но сытное, не беспокойтесь, голодной девочка не останется. Вы, товарищ, лечиться приехали, вот и лечитесь, а об остальном мы позаботимся.

Спать Сергей не хотел, есть – совсем немного, погода на улице стояла по-летнему жаркая, он оставил в номере пиджак и в плотных холщовых брюках с завязками на щиколотках, светлых кожаных кедах и рубахе с длинным рукавом вышел на улицу. Солнце било лучами наотмашь, жар проникал сквозь волосы, пытаясь вскипятить мозг.

Травин огляделся и пошёл обратно, в сторону Провала. В этот раз он решил подняться на гору с другой стороны, заодно взглянуть с высоты на охотничьи угодья, которые, по словам военного, от Пятигорска были как раз к востоку. Сергей прошёл мимо Спасского собора и кондитерской Гукасова в Цветник, дошёл до бывших Сабанеевских, а теперь – Пушкинских ванн, миновал клуб имени Карла Маркса, на котором висела афиша театрального джаза Леонида Утёсова, и наконец, добрался до Провала. Там стояла знакомая девушка-экскурсовод и отдыхала. Травин поздоровался и спросил, куда делась группа.

– Провал смотрят, где же ещё, – поделилась девушка. – Застряли там на полчаса, а я на эту лужу уже смотреть не могу. Город красивый, столько интересных мест вокруг, так ведь нет, все хотят Цветник, Провал, нарзанную галерею и ванны, где голышом купаются, вот и вожу их здесь кругами.

– Надоело?

– Ещё как. Стоит свернуть куда-нибудь, всё, вопли начинаются и жалобы в профсоюз. А ведь здесь такие места есть интересные, первый российский трамвай на электрической тяге, например. Или кладбище старое. Или дом, где Лев Толстой жил.

Они разговорились. Девушку звали Маруся, она в позапрошлом году окончила в Москве техникум и теперь работала в управлении курортом, водила группы отдыхающих, а в несезон, по её словам, перебирала бумажки. В Пятигорск Маруся приехала с мужем, который работал в курортной лечебнице. Муж, замечательный медицинский работник, пережил до этого сердечную драму, от которой до сих пор страдал, и Марусе это не нравилось. Разговор перетёк с достопримечательностей на Марусины личные проблемы. Сергей уже подумывал, как бы сбежать от этого потока жалоб на семейную жизнь, как вдруг девушка прервалась.

– Ой, мне пора, – сказала она, кивнув в сторону Провала, – мои идут, сейчас отправимся орла смотреть, а потом за нарзаном.

– И всё? – удивился Сергей. – А если Машук обойти?

– Ага, заставишь их, там ведь мощёных тропинок нет. Но если с этой стороны идти, каменная арка есть, она воротами любви называется, а ещё…

Мимо прогрохотал трамвай, заглушив последние слова, отдыхающие требовали орла, Маруся бросила на Травина беспомощный взгляд и увела их к Горячей горе. А Сергей пошёл дальше за Провал вокруг Машука и быстро понял, что девушка-экскурсовод была совершенно права. Стоило отойти от парка на несколько шагов, и он попал в густой лес с едва протоптанными тропами. Травин вдохнул полной грудью и, ориентируясь на вершину горы, пошёл через заросли. Птицы вылетали из-под ног, один раз он чуть было не наступил на змею, судя по виду – обычную гадюку, та нападать на человека не стала и быстро уползла.

Весь путь в гору занял меньше сорока минут, оставив на руках царапины. Сергей поздно пожалел, что не взял кожаные перчатки, но и без них прогулка вышла отличной. К вершине молодой человек вышел к двум часам дня, солнце ушло с зенита совсем немного и теперь светило в левое ухо. К востоку от Пятигорска раскинулись поля, перемежаемые лесами, отличное место для выслеживания кабана, который как раз в это время нагуливал жирок на выращенном урожае. Можно было бы и на вальдшнепа на высыпках сходить, но своей собаки у Травина не было, да и военный, судя по всему, с собой легавую не захватил. Насмотревшись, Сергей отправился вниз, к виднеющейся каменной арке, к которой вела мощёная тропинка. Неподалёку от арки стоял красный «фиат», похоже, тот самый, который встретился им с Лизой на вокзале, вокруг камней суетились люди, на треноге гнездилась камера, а возле неё несколько кресел. Неподалёку от них стояла подвода, запряжённая гнедой кобылой. Один из людей показался Травину знакомым, но он подумал, что скорее всего, обознался. Молодой человек решил не мешать, взял правее, спустился по крутой извилистой тропинке вниз, к подножию невысокого обрыва, усыпанному крупными булыжниками, и уже выглядывал, где удобнее выйти в город, как сверху посыпались камни, а вслед за ними, прямо на подставленные вовремя руки, упала женщина.

Глава 3

– Свирский, вы жалкий зануда, я отказываюсь у вас сниматься. Лезьте сами под свои камеры, – артистка Варя Малиновская развалилась в плетёном кресле и подставляла лицо вееру, которым махала ассистентка Мила.

Режиссёр Арнольд Свирский сидел рядом в точно таком же кресле и нервно макал булочку в нарзан, у него был больной желудок и плохая печень. Нарзан бил в нос сероводородом и вкус булочки только портил, но Свирский мужественно отщипывал кусок за куском. В отличие от многих своих собратьев по ремеслу, к работе он относился ответственно, заставлял актёров делать всё именно так, как написано в сценарии, и по нескольку раз, ставил две, а то и три камеры, чтобы поймать удачный ракурс, и всегда с трудом укладывался в смету, а ещё был противником декораций и считал, что снимать кино нужно в естественных условиях. Последний фильм «Поход атамана», в котором участвовала рота кавалеристов Первой конной армии, хвалили все центральные газеты, в электрических театрах выстраивались очереди, а молодая артистка Гела Симони, исполнившая роль брошенной невесты помещика, в одночасье стала знаменитостью.

Новую кинокартину с рабочим названием «Профсоюзная путёвка» по сценарию модного писателя Демьяна Кострова он снимал уже четвёртую неделю, хотя надеялся уложиться в три и ещё столько же отдохнуть. Сначала всё шло превосходно, они отсняли несколько эпизодов с главными героями на даче Эльзы, где располагался санаторий Совнаркома, в курортной больнице возле Провала, в интерьерах гостиницы «Бристоль» и в галереях Цветника, остались только натурные съемки на природе, и тут начальство телеграфировало срочно снять церемонию открытия нового цеха на трубобетонном заводе, так что Свирский угробил на это целых три дня. А потом зарядил дождь, который шёл несколько дней подряд. Кое-что удалось заснять в гротах и ресторации, но большую часть съёмочная группа отдыхала. В конце второй недели взбунтовался Николай Охлопков, который играл роль рабочего литейного цеха Трофимова. Он уехал на вокзал и вернуться бесплатно решительно отказался. Охлопков знал себе цену, за лишнюю неделю он запросил столько, что у счетовода Парасюка поседела даже лысина.

Подводило то, что Охлопков был артистом фактурным, высокого, под два метра, роста, с широкими плечами и открытым русским лицом. Именно таким режиссёр видел литейщика, простого русского богатыря, в которого влюбляется заграничная звезда. С одной стороны, все важные сцены уже были отсняты, и в тех, что остались, рабочий Трофимов вполне мог повернуться к зрителю спиной, но с другой – подобрать такого же дублёра не получалось. Артистов, приглашённых из местных театров, ставили на каблуки, подкладывали в пиджак вату, но смотрелось это жалко и ненатурально, а у Свирского были свои принципы. Так что он изо всех сил доснимал те сцены, где Трофимова не было, и с ужасом думал, что же будет делать дальше.

Ещё одной проблемой, и существенной, была исполнительница главной роли – заграничной звезды Клары Риттер. Варвара Малиновская, белокурая красавица из балетных, высокая и стройная, со Свирским общалась свысока, и режиссёра это задевало. Но Малиновская пользовалась покровительством наркома Луначарского, была утверждена начальством «Совкино», и просто так её из картины выкинуть не получилось бы.

На четвёртый день третьей недели съёмок группа наконец-то выбралась на склон горы Машук, к Воротам любви. Именно там, по замыслу Свирского, должна была произойти сцена ссоры Клары Риттер и её заграничного мужа, миллионера Ганса Риттера. Одна камера стояла на возвышенности, чтобы взять общий план и крупно – Клару, когда она увидит мужа, обнимающегося с горничной, вторая внизу и чуть поодаль, оператор готовился снять Клару-Малиновскую снизу, а потом перевести объектив на Ворота любви, где артист Муромский, играющий Риттера, и статистка-горничная готовились изобразить страстный поцелуй.

Фотограф из столичной газеты, приехавшая по каким-то своим делам в Пятигорск, согласилась запечатлеть моменты съёмок для статьи в «Трудовой молодёжи», которую готовил популярный журналист Троицкий. Она бегала вокруг с экспонометром и заграничной «Лейкой» на груди, внося в творческий процесс суматоху. Троицкий сидел в кресле и пил грузинское вино прямо из бутылки, статья была заранее напечатана и выслана телеграфом в редакцию, оставалось только добавить один снимок.

Варвара Малиновская с самого утра была не в духе и капризничала. Она жила в «Бристоле» на последнем этаже, в номере с ванной, но, когда собралась эту самую ванную принять, обнаружила, что горячей воды снова нет. Ассистентка бросилась с вёдрами по всей гостинице, ничего не нашла и вместо горячей воды принесла завтрак, который артистка швырнула на пол. Пока Мила собирала осколки и пыталась полотенцем собрать еду, Малиновская встала, чтобы выйти на балкон, поскользнулась на яйце всмятку и упала, а знаменитая актриса, которая снималась с самой Мэри Пикфорд, не должна валяться на грязном полу в панталонах, перепачканных желтком. Ассистентка мигом была уволена, убежала в слезах, артистка кое-как сама привела себя в порядок и только потом послала за гримёршей.