Толкинхэд или похождения Стеньки Разного

Accident of Birth

Профессор протёр очки, забил пароль, щелкнул Интером и устремился к чёрным пробиркам.

– Вот оно! – хохотал он, – дымит! Газует! Оно моё! Моё! Ди-тя!

Тут распахнулось окно в зале. Второе, третье… Распахнулась дверь, яркий свет, тьма и снова свет. Чёрная пыль, подхваченная сквозняками закружилась, понеслась!

– Вот оно! Газует!

В земле, на глубине в восемь километров шли изменения. Бурлила магма и приливала к коре. Литосфера чрезвычайно уплотнялась, на Камчатке рванул вулкан. Там ураган.

Обдуваемый сквозящим ветром Стенька стоял в проёме распахнувшейся двери и вытряхивал трубку, энергично стуча ею по косяку.

– Ты…? – Нумнулл снял очки, чтобы лучше видеть сквозь задымление и пыль, царящую в кабинете, в лаборатории.

– Я видел дым! И пепел. – Стенька сунул трубку в правый карман.

– И про уголь знаешь? – истерично и испуганно заверещал Нумнулл – Дигидойл! Дигидойл!

Толи вбегает, толи входит тип в тёмных, противосолнечных очках, в Шерлоко-кеппи, в шерстяном, туго перевязанном вокруг горла шарфе, с острым носом, гладко выбритый и с бродавкой под нижней губой. Серьёзно-прагматичный и… несомненно, дурной тип. И пах он голландским сыром. Знаете? Такой… с большими дырками… Не обращая внимания на Стеньку и профессора переместился и уставился на стену.

– Я!

На подоконнике раскрытого окна появился пернатый Капессвет и пропел:

– Я!

– Что, ты? Дигидойл!

– С как доллар! Решётка! Собака! Семь, семь, четырнадцать, пятнадцать! – быстро и громко протараторил Дигидойл.

– Чтооооо? – забегал кругами Нумнулл

– А что? – с неподдельным интересом и ехидством вопросил пернатый.

В чёрной угольной пыли профессор не видел ничего, он не видел пернатого, Дигидойла… Лишь строб. Словно сварщик на стройке.

Стенька взял стул, донес его до угла комнаты, уселся и зажёг трубку.

На стену налипала чёрная масса, хаотично, неравномерно, но плотно. И шевелилась… И набирала объём быстро, как шаг Дигидойла. Стенька выдул порцию дыма и масса отделилась от стены, облако обрело форму головы, засветилось зелёным, послышался хрип и Нумнулл увидел глаза. И чётко услышал низкий тембр, голос, громкий шёпот: “Жми!”

Пальцы застучали по подсветке клавиатуры: С как доллар, семь, семь, решётка.... Чтооооо? С как доллар… С как доллар…

– С как доллар! Решётка! Собака! Семь, семь, четырнадцать, пятнадцать! С как доллар! Семь, семь… – тараторил Дигидойл, в очках которого отражались зелёные огоньки глаз. Ярких и больших.

Профессор рухнул под стол: “Да что это? Таратора… Тара-Тора! Семь! Решётка! С как доллар!”

– С как доллар – тонко и мягко вторил подоконник.

Сквозь свист создаваемый ветром возник голос. Шёпот. Чёткий и понятный.

– Внимание! Говорит и показывает Москва! Работают все центральные каналы радио и телевидения. Тыр-тыр-неты… Брикикинг ньюс! Нумнулл под столом!

– Вас понял! – крякнул Капессвет

– Уууух! Дух бесплотный! – прошипел голос

– Куда ты смотришь? Дигидойл! – неслось из под стола

– Я развиваю третий глаз, – завёлся монотонный таратор – Я смотрю сквозь зелёное облако

– Смотри сюды! – окрикнул его забытый вами с нами Стенька. Он встал со стула и, в зелёном дыму, с развеваемыми ветром кудрями положил на стул грецкий орех и шарахнул трубкой по плоду. Скорлупа свалилась на пол и на стуле лежало лишь ядро, так внешне похожее на человеческий мозг, – Я буду звать тебя Толкинхэд – промолвил он и протянул руку в облако…,– А тебя я звать не буду, Дигидойл!

На полной мощности летящий… Летящий в даль ангел

Мотора гул, асфальт и ветер в волосах. В сумке шлем. Люблю свой шлем. Но не ношу. На газ! На солнце курс, на юг, на море… Ну… На моря. Azov и Black. Как Дэниэлс… Но когда пьёшь, то не видно туман над росой, потому это лишь лирика. Там, давным-давно, в древности, ростом с зайца люди ставили каменные метки в прибрежных горах. Там пахнет солью, несёт тот запах с моря бриз, я спешился, а конь мой верный стоит в предгорье у воды, колёса солью умывая. О, Дорогая! В горах шепчу я. Скучно мне! И молнии вдруг заиграли там, в небе, соло для меня. Моя! Родная! Древняя, юная, мудрая дорога. Неси! Ухабами и грязью, прямыми и серпантинами… Лететь! Туда! Где… Моя древняя, юная, мудрая… Туда… Где… И молнии, и ветер. Дети! Поют! Звенят колокола! Моя!… Страна. Мосты и реки. И… там… впереди… степь, горы, море. И памятник разбившимся в пути. Я не сверну. Я Байкер Бен.

– Уав, ував, гав-тяф!

– Ааа! Шарик! Я, как и ты, был на цепи… Я… Лизал хозяйские харчи… Давно… Неправда

На обочине, у таверны, прямо на тропинке, ведущей в лес, пёсик попал задней ногой в капкан и что-то шептал, что-то тяфкал… Бен отпустил его: “Дыши!” и щеночек со всех ног и со всей своей радостью устремился по тропе.

– Ты съел мою добычу! Ты! Съел! Мне нужны деньги и твой мотоцикл.

– Ооо, да это ж великий, вери популар и мэджор… Газетный стар… Мсье Дуремар! Приветствую! Вы как на фото, ничуть не изменились…

– Если бы ты писал роман, то в конце этой фразы ты бы поставил многоточие…

– Если бы я писал, то я бы написал, что мотоцикл не отдам. Многоточие…

– Ты хамло! Быдло! Бескультурщина!

– Не шарю, ну… Ты слышишь рокот? Это автозапуск. Технолоджи!

– По кружке, друже, и поедешь. Таверна май, тебя согреет… Чай – нечай и кофиё. Бараночки, конфетки, пастилки и для зубов в конце резинки.

– Что-то сушит, ну… Попьём конечно… Нахаляву…

– Бесплатно всё! И официантки! Белы скатерти! И носик чайника…

– Идём, идём.

Вошли. Стоял чарующий и стойкий запах лайма. В углу, не сняв своих расшитых сапог, спал Роди, после ночной смены, местный фламенко гуру. Мастер, надо сказать… Официантка в расшитом белом фартуке напевала песенку, улыбалась и резала мясо. На столике, в тарелке, лежал слегка недожаренный стейк

– Сочный! Настоящий!

– Пятнадцать долларов и пару центов? – ну… Это Бен