Каратила. Книга 3. Третий раунд

Женщина, не произнеся не слова, немедленно встала, выпуская сидевшего у окна Егора. Тот вышел в проход, и потянулся было наверх, за своей сумкой с вещами.

– Не надо, ваши вещи заберут потом – вежливо, но твердо остановил его один из оперативников, положив ему руку на плечо. В следующее мгновение, на обеих руках задержанного защелкнулись стальные наручники. Это мгновенно вызвало у него болезненный укол воспоминаний о недавнем заточении в подвале, которое, чуть было, не завершило его жизненный путь. Тогда его похитили и заперли там бандиты Жоржа – брата Черы, расстрелянного в отместку за гибель Закира. Егор, сделав невозможное, в тот раз, все же сумел вырваться из плена. Теперь история повторялась, но сейчас свободы его лишало уже государство, которое неизмеримо сильнее любой, даже самой крутой банды и зачастую в нашей стране выполняет аналогичные бандитским функции – делить и отнимать.

– Давай топай на выход – подтолкнул его в спину коренастый мощный парень в синей джинсовой куртке – и не вздумай дернуться, а то не обрадуешься…

Егор, и не думавший сопротивляться, в сопровождении своих дюжих конвоиров вышел из самолета и медленно спустился по скрипевшему под ногами трапу. Он уже понял, что сегодня не попадет к Лине, и теперь уже никуда не торопился, жадно вдыхая ставший вдруг очень сладким воздух только что отобранной у него свободы. Его сразу же посадили на заднее сидение в белую шестерку, стоявшую тут же, у самого трапа. Двое оперативников зажали его с обеих сторон, а третий сел рядом с водителем и небрежно кивнул тому головой.

– Коля, давай гони в управление.

* * *

Забранное снаружи толстой решеткой и засиженное мухами мутное окно было покрыто пылью и грязными дождевыми потеками. Его не мыли, наверное, еще с прошлой зимы. Картину неухоженности казенного помещения дополняли ободранный плакат с демонстрирующим мощный бицепс Шварцнегером на облупленной, выкрашенной синей масляной краской стене, грязный затоптанный пол с валяющимися на нем обгорелыми спичками, и давно некрашенная проржавевшая батарея под окном. В маленькой комнатке за обшарпанным желтым столом, заваленным кучей разных бумаг, сидел красномордый детинушка в форме лейтенанта милиции и, высунув от усердия язык, старательно заполнял опись вещей, изъятых у задержанного. Егор стоял рядом и тоскливо смотрел в окно на пыльный внутренний двор, по которому деловито сновали шустрые воробьи, жирные голуби и безликие люди в серой милицейской форме. Позади него стоял ражий пузатый сержант и, громко отдуваясь, время от времени зевал, деликатно прикрывая ладошкой свою огромную и зубастую, как у акулы, пасть. Скукота да и только, за время его службы сколько было таких вот задержанных, большинству из которых навсегда суждено сгинуть в недрах исправительно-трудовых учреждений – и не сосчитать.

– Тищенко, блин, да прекрати ты зевать – наконец не выдержал лейтенант, на секунду оторвавшись от своей писанины и укоризненно посмотрев на сержанта – не видишь, я тут делом занимаюсь, а ты своей зевотой после обеда мне только сон нагоняешь.

– А чо я, сами же знаете, товарищ лейтенант, что я сегодня с ночи – обиженно надув толстые губы пробурчал себе под нос Тищенко. – вечно Тищенко, Тищенко. Хучь бы с ночи отдохнуть чуток дали…

– Так, прочитай, подпиши здесь и давай вытаскивай ремень из брюк и шнурки из кроссовок – брезгливо бросил лейтенант Егору и снова повернулся к сержанту – Проверь там все у него и отведи откатать пальчики, а потом закрой его в четвертую.

– А что, его допрашивать не будут? – недоуменно поинтересовался Тищенко, после того как проверил, чтобы у задержанного при себе не осталось ничего недозволенного.

– Да на хрен он кому тут нужен, у нас и своих гавриков хватает – досадливо махнул рукой лейтенант – его сегодня опера прямо с самолета сняли. Он из Осетии сегодняшним рейсом прилетел, его там в федеральный розыск объявили – мошенник, причем в особо крупном размере, это тебе не хухры-мухры… Там местные дуболомы на полетном контроле его прошляпили, хорошо хоть, что потом сюда догадались сообщить. Будет тут теперь у нас куковать, пока за ним либо оттуда не приедут, либо не переведут в Серпухов…

Через пять минут за Егором с противным скрипом закрылась дверь камеры, и он остался там совершенно один. В тесном, три на два, угрюмом помещении со стенами, покрытыми серой бетонной шубой, стояла одна двухярусная стальная шконка без признаков необходимой роскоши в виде матраса или там подушки и одеяла – только чистый, не обремененный излишествами блестящий металл. Рядом с дверью находился санузел, отгороженный от основного помещения тонкой кирпичной перегородкой. Егор снял кроссовки и забрался с ногами на шконку, погрузившись в невеселые мысли о своей дальнейшей судьбе.

Прошлое, от которого он убегал, все же догнало его и властно, во весь голос, заявило о своих правах на его дальнейшую жизнь. Он, конечно, не был ангелом, и прекрасно осознавал, что за последние два года, в его жизни было немало такого, за что он вполне заслуженно мог бы оказаться за решеткой. Круто изменившаяся в стране жизнь не оставила ему особого выбора, заставив ступить на скользкую дорожку, да может быть и оставила – но он сделал неправильный…

За все поступки в своей жизни рано или поздно приходится отвечать, и Егор был готов ответить, обидно было только то, что теперь он, скорее всего, навсегда потеряет Лину, которая, не дождавшись от него известий, подумает, что он ее бросил… Мысли Егора внезапно перескочили на Марика. «Вот ведь гад – они же договорились, что Егор выходит из общака, как и пришел, ни с чем, а взамен бригада берет на себя все обязательства по кредиту который был оформлен на Егора. Марик, пожадничав отдать деньги банку, в последнем разговоре заявил ему, что они без него разрулят всю ситуацию и банк не будет иметь к нему никаких претензий. Он не выполнил своего обещания, и за это когда-то ему придется ответить… Вот только когда это произойдет? Судя по тому, как разворачиваются события, это будет очень и очень не скоро…

Через непродолжительное время его грустные размышления о жизни прервал звук отрывающейся двери, и к нему в камеру втолкнули сильно избитого лысого парня в синих перепачканных грязью джинсах и разорванной рубахе с почти полностью оторванным рукавом.

– Суки бля, мусора поганые, чтоб вы сдохли все козлы вонючие – злобно ругнулся тот разбитыми в кровь губами и обессилено опустился на шконку рядом с Егором.

– За что тебя так – подвинувшись, тихонько поинтересовался Егор, сочувственно уставившись на своего нового соседа.

– Да это меня мусора помяли. Рубоповцы – гоблины недоделанные – через силу усмехнулся тот.

– Будем, значит, знакомы, меня Егором зовут – Егор доброжелательно протянул соседу руку.

Тот внимательно посмотрел на него, и криво усмехнулся.

– В первый раз в доме оказался?

– Ну, не первый, – пожал плечами Егор, не опуская руки – второй, если честно. В первый раз я в камере надолго не задержался, вышел через три часа после задержания.

– А меня Витосом кличут, Виталиком значит – крепыш, наконец, протянул свою руку в ответ и тут же удивленно поднял брови – Ой, ну ты и жмешь краба, прямо как тисками.

– Извини, не рассчитал – виновато улыбнулся Егор.

– Спортсмен, наверное?

– Ага.

– Ты, Егор, братуха, тут в доме руки кому попало не тяни. Здесь тебе не воля – наставительно сказал ему Витос, разминая слипшиеся от рукопожатия пальцы – мало ли, кем я мог оказаться. Запомоился бы в один момент, и потом всю жизнь бы себе изгадил.

– Как это запомоился? – спросил Егор, удивленно подняв брови.

– Эх ты, сал-лага. – покровительственно улыбнулся Витос – В любом доме есть люди – это черная блатная кость, есть мужики – это основная масса арестантов, и есть разная там перхоть – чушкари и пидоры. Есть еще, конечно, красные или козлы, но они обычно в отдельных хатах сидят. Так вот, нормальные арестанты никогда не должны общаться ни с чушкарями, ни с пидорами: нельзя с ними здороваться, ломать вместе корянку – жрать то есть, нельзя пользоваться одной с ними посудой, иначе законтачишся и станешь таким же как они.

– Да, интересно тут у вас – удивленно покачал головой Егор.

– Теперь уже у нас. – ехидно хохотнул Витос – теперь тебе, братуха, надо побыстрее входить в курс дел, чтобы косяк какой не упороть по незнанке. Потому что, как говорят мусора, незнание законов не освобождает от ответственности. Так что интересуйся жизнью в доме, я тебе что сам знаю – расскажу, а там, глядишь, и еще кто подскажет…

– Слышь, Витос, ну с пидорами все понятно, а кто такие чушкари? – через время спросил Егор, устроившись на своем месте поудобней.

Витос причмокнул губами, задумчиво попробовал языком пустое место, где еще недавно был выбитый при задержании зуб, и, хитро подмигнув Егору, ответил.

– Это те, кто упорол какой-то косяк, либо просто разная блевотина, которая вообще за собой не следит. Ты чушкаря от честняги-арестанта сразу отличишь чисто по внешнему виду. Чушкарь, он и выглядит как чушкарь и занимается всякой хренью, типа драит в хате сортиры. Правда, из чушкарей иногда можно все же выйти обратно в мужики, если община так решит, но сделать это ой как не легко.

– А когда в хате нет ни пидаров ни чушкарей, тогда кто сортиры драит?

– Ну, путевым пацанам тоже не в падлу за собой убрать, это же наш дом и мы его поддерживаем в порядке – туманно пояснил Витос.

– А ты что, уже сидел?

– Не сидел, а топтал зону, или гостил на даче у хозяина, сидят только бабы на шершавеньком – наставительно поднял палец Витос – Я только несколько месяцев как откинулся. Четыре года от звонка до звонка в Пермском крае – это тебе не сахар.

– А за что так тебя угораздило?

– Здесь такие вопросы задавать не принято, мало ли кто с какой целью интересуется, но тебе, как своему пацану, скажу – было одно дело. Про ограбление инкассаторов в Москве в восемьдесят девятом слыхал?

– Не-а.

– Ну как нет? – даже обиделся Витос – Это же громкое дело было, во всех центральных газетах еще тогда писали. Ограбили инкассаторов в центре, прямо рядом со сберкассой, там еще одного из инкассаторов наглушняк из ТТшника завалили.

– Да нет, я не слышал – виновато пожал плечами Егор – я сам не отсюда, а из Осетии, до нас эти вещи не доходят.

– Ну тогда понятно. Я в том деле водилой был, мне еще восемнадцати не было, поэтому, когда нас взяли, мне дали только четыре года, а остальных раскрутили по полной – кому десять, а кому двенадцать лет… Я поначалу год на малолетке прокантовался, а потом меня на взросляк на общий режим перевели. По сравнению с малолеткой, там был просто курорт.

– Да ладно тебе – недоверчиво хмыкнул Егор – разве к детям отношение в тюрьме не помягче, чем к взрослым?

– Да какой там хрен мягче – возмутился Витос, и, рывком поднявшись со шконки, возбужденно заходил по камере взад-вперед.

– Запомни, хуже малолетки нет ничего. Там, блин, сплошной беспредел творится, кто сильнее и наглее – тот и прав. Там петушнуть путевого пацана – просто как два пальца обоссать. Видел бы ты, что мне увидеть пришлось – поседел бы. Хуже нет озлобленной и озверелой пацанвы, которую оторвали от родного дома и закрыли на зоне. У них всех там мозги совсем набекрень, понапридумывали себе понятий, таких, о которых на взросляке и слыхом не слыхивали. Про прописку на взрослых зонах уже почти везде забыли, а вот на малолетке эту традицию до сих пор блюдут свято. Или передадут тебе родаки с дому дачку с продуктами, а ты половину продуктов сразу на хрен выкидываешь, потому как, по малолетским поняткам, жрать их западло: колбасу – потому, что она на член похожа, помидоры – потому что они красные, пшено – потому что его петухи едят, яйца опять же есть нельзя… В общем, жизнь там – не приведи господь, каждый день по краю ходишь, все как волки друг на друга смотрят и думают, как тебя укусить, чтобы за счет тебя самим подняться.

– А на взрослых зонах что, лучше?

– Лучше, конечно, хотя это тоже, смотря куда попадешь. На черных зонах живется лучше всего, там все решает вор или положенец и там порядку больше. Мужики работают на промке, блатные, конечно, вообще не работают, им западло на хозяина вкалывать, но и мужиков они не особо донимают, потому что понимают – на мужиках вся зона держится. Опять же, при хорошем смотрящем грев с воли идет регулярно – чай, сигареты, сахар и прочая лабуда. Вор держит общак, разруливает дела с администрацией, решает все спорные вопросы между арестантами, не допускает беспредела, в общем – заботится об общем благе… Мне лично пришлось весь срок кантоваться на красной зоне, там смотрящего не было и всем козлы заправляли…