Атаман. Воевода. Новая Орда. Крестовый поход

– Серафиму? – удивился Иван Кузьмич. – Она что, тоже волхвица?

– Волхвица – и кудесница, и ведунья, и чаровница. Мнози грехи на ней, если схватим, сам митрополит благодарен будет.

– Иди ты – митрополит! – скептически скривился воевода. – Можно подумать, он про эту Серафиму ведает.

– Не ведает, так проведает. Как доложить, – ухмыльнувшись, старший дьяк заложил руки за спину и прошелся по горнице. – О частоколе осмелюсь напомнить – подгнил частокол-то, а ведь совсем недавно бревна меняли.

– Ну и подгнил! – поведя плечом, гость нервно прищурился. – И что? Князь наш, Белозерский, сам же и велел – побыстрее да подешевше ладить. Вот и сладили.

– А серебришко-то на Москве выпросили. А вдруг да князь ярыжку своего пришлет – посмотреть, глянуть?

Побелев лицом, воевода гневно замахал руками:

– Эй, эй, ты что такое несешь-то, Ларионе!

– Я говорю вовсе не о том, что обязательно будет, а о том, что может быть, – невозмутимо пояснил дьяк. – А нам надобно сделать, чтоб не было. Чтоб никакой опасности, чтоб спокойно все, как говорят – шито-крыто.

– Ну-ну-ну-ну! – Иван Кузьмич забарабанил по столу пальцами. – Говори ж, не тяни – что придумал?

– Серафима-волхвица частокол на гниль извела! – с усмешкой промолвил Ларион Степаныч. – Явилась из лесищ – за сестрицу свою казненную отомстить. Колдовство, чары свои, не токмо на людей, но и на стены, на башни наводила – Угловая-то башенка, я чаю, тоже не очень, как бы не рухнула князюшке нашему на голову.

– Тьфу ты! Типун тебе, – воевода снова перекрестился и неожиданно хохотнул. – А с колдуньей ты, Ларион, хорошо выдумал. Про наговор-то на стены подтвердит кто?

– Есть видоки-послухи.

– А как их под кнут?

– Кату скажем – как надо бить будет. Так, поцарапает слегка… Но ведь они и серебришка получат изрядно! Есть смысл все, что надобно, подтвердить.

– Опять серебришко!

– Тут, господине, никак скупиться не надобно – дело такое.

Иван Кузьмич махнул рукой:

– Ла-адно, заплатим. Сколько оставить-то?

– А вот, – дьяк взял с лавки вощеную дощечку, видать, заранее приготовленную. – Здесь все выписано, подсчитано…

– Да ну-у-у, – гость скривился, словно от зубной боли. – Ты мне не показывай, ты словами скажи!

– Два полсрока и еще две с половиной денги, – тотчас выпалил Ларион Степаныч.

– Сколько-сколько?!

– Сам же, Иване Кузьмич, просил – словами.

– А не многовато ль?

– Все подсчитано.

– Ладно, – воевода в который раз уже махнул рукою и тяжело поднялся на ноги. – Возьми сам, сколь надобно. Пойду я – засиделся. Кликни слугу. Скажи, пущай челяди моей скажет – иду. Коня пусть подведут.

– Сейчас, сладим.

Быстро отсчитав серебро, старший дьяк, как и полагается, лично проводил важного гостя до самых ворот, поклонился:

– Доброй тебе ночи, Иване Кузьмич. Заезжай еще – то честь великая.

– Загляну, загляну, заеду, – воевода дернул поводья коня. – Н-но!

Выехал за ворота. Зачавкали по грязи копыта. Впереди и сзади побежали слуги. Хоть и ехать-то – совсем рядом, а все ж не пристало знатному и именитому человеку пешком, как какому-нибудь шпыню ненадобному, хаживать.

Проводив воеводу, Ларион Степаныч отдал распоряжения слугам, поднялся обратно в горницу, и, расставив фигуры, принялся играть в шахматы сам с собой. Играл не спеша, с усмешкой, покуда за окном уж совсем не начало темнеть. И вот тогда-то в дверь постучал слуга.

– Зови! – выслушав, нетерпеливо махнул рукой хозяин. – Сюда, в горницу, веди.

Слуга неслышно исчез с низким поклоном. Немного погодя послышались за дверью шаги.

– Можно, Ларионе Степаныч?

В горницу несмело заглянул мордастый парень лет двадцати, тот самый, что на пару с крючконосым лиходеем не так давно неудачно пытался ограбить Вожникова. Сильный, но с округлыми покатыми плечами, круглое, с курносым носом, лицо можно было бы счесть по-сельски простоватым, если бы не хитрый прищур сероватых глаз с белесыми, как у поросенка, ресницами. Обычное крестьянское лицо, каких много, но вот взгляд…

Отвлекаясь от шахмат, дьяк поднял глаза:

– А, Онисим! Проходи, проходи… что-то я тебя нынче заждался.

– Не мог я, господине, ране явиться, – поклоняясь, изрек новый гость. – Все следил.

Ларион Степаныч насмешливо вскинул брови:

– И за кем же ты, осмелюсь спросить, следил? Опять за каким-нибудь ярыжкой или рыбником?

– За ним… за рыбником, – покивал Онисим. – Миколой его зовут, он весянин наполовину.

– Так тут многие – из веси.

– И к вере нашей хрестьянской – не очень, все больше идолов своих поминает.

Дьяк недовольно поморщился:

– Помнится, ты об этом уже говорил. Что нового? Иль просто так пришел… за серебришком? Просто так – не дам!

– Что ты, что ты, господине Ларионе Степаныч! – парень мелко затрясся, видать, рассчитывал все же на серебряхи, а тут – такой облом. – Язм об том и прибежал, об новом-то доложить, потому-то и припозднился.

– Ну, докладывай, докладывай уже!

– За Миколой-рыбником посмотрел, он все к Пармине-вдовице шастает, на Захолмье, что за детинцем почти…