Судьба гусара

– Это ты там для лошадей музицировал?

– Да что там для лошадей! Даме сердца серенады пел. Твои, между прочим. Помнишь? Он – гусар, и не пускает мишурою пыль в глаза; у него, брат, заменяет все диваны – куль овса! Ну, у меня не овес… сено.

– Сено у него, – один из гусаров, князь Сергей Иваныч Пушков – или попросту – Серега – от смеха аж заикал, и случившийся рядом приятель похлопал его ладонью по спине. – Сено, видите ли… ой, не могу… Нет, вы слышали, господа? Право же, слышали?

Денис Васильевич Давыдов поднялся на ноги – молодой двадцатилетний хват, в любой момент готовый к любым подвигам: и к пиитическим, и к боевым, и к любовным. Подкрутил усы, оглядел всех орлиным взором:

– Пардон муа, месье! Так мы едем или так и будем сено жевать? Между прочим, скоро стемнеет.

– Едем! – хором закричали все. – Конечно же, едем, господа.

Даже юный корнет Сашенька Пшесинский – и тот восторженно заорал, поспешно натягивая сапоги, что же говорить о других! На Сашеньку, кстати, Денис сильно рассчитывал: польская пассия господина ротмистра не понимала по-русски ни бельмеса, что же касаемо языка французского – так и с ним дело обстояло не лучше. А Сашенька все же был поляк… хотя бы наполовину.

Пара минут, и гусары уже натянули доломаны, набросили на плечи ментики, надели кивера… Видел бы отец командир, полковник Яков Федорович Ставицкий! То-то уж задал бы жару своим сорвиголовам! Еще бы, по уставу-то ментики-доломаны и прочее полагалось носить в бою и на парадах, в обычной же, мирской, жизни гусару полагался темно-зеленый пехотный вицмундир или темно-зеленый же сюртук с эполетами. Сюртук! Ну какой, мать ити, сюртук, когда к женщинам ехать?

Так что – доломаны-ментики, шелковые шнуры, серебряные пуговицы, сумки с вензелями – ташки! Красота – убойная – любая ля фамм или мадемуазель едва взглянет – и все, пропала, голыми руками ее бери! И ведь брали… За тем, собственно говоря, сейчас и ехали.

Кликнули слуг, быстренько заседлали коней, пользуясь тем, что командир полка был в отъезде, а дежурный ротмистр – свой из своих.

Часовые распахнули ворота, и вся лихая команда вылетела со двора бодрым кавалерийским аллюром, сразу же взяв курс на селенье Звенигородка, точнее сказать, на усадьбу отставного пехотного майора со звонкой фамилией Петров-Задунайский, служившего еще под началом самого графа Суворова. Такой лихой рубака просто не мог не приветить гусаров… хоть те и незваными гостями явились.

Про помещика и бал первым узнал Бурцов, а от кого именно – не рассказывал, как Денис ни пытал. Скорее всего, здесь была замешана дама, и вовсе не обязательно свободная девица или вдова… Впрочем, в те времена свободных девиц не было даже в понятии: подрастали девки и лет с тринадцати уже считались на выданье. А уж если в семнадцать не замужем, так считается – старая дева!

Миновав кленовую рощицу, гусары вылетели в распадок, взлетели на холм… Перед глазами раскинулась Звенигородка, обширное селение, утопающее в садах. За холмами, за дальней дубравою, садилось солнце, играя последними лучиками на неширокой речке, полной купающейся ребятни. По пыльным улицам пастухи гнали стадо, буренки басовито мычали да помахивали хвостами, отгоняя оводов и слепней. На главной площади располагалась небольшая одноглавая церковь, судебное присутствие и приземистое здание почты – оно же и постоялый двор.

При въезде в селение, на тракте, стояла полосатая будка. Будочник – отставной солдат в белой фуражке без козырька – завидев несущихся гусар, тут же выскочил и вытянулся во фрунт, приветствуя лихое воинство:

– Добр-здр-я, ваш бродия!

– И тебе не хворать, Семен, – кто-то из гусар на скаку швырнул будочнику монету, и тот еще долго благодарственно кивал, глядя на исчезающих в дорожной пыли всадников.

– Куда это они, дядько Семен? – опасливо выглянул из-за будки босоногий мальчик в рубище, с растрепанной копною белобрысых, давно не мытых волос. – Неужто война? Напал все-таки Бонапартий!

– Типун тебе! – старый солдат рассерженно сплюнул и перекрестился, пытаясь схватить парнишку за ухо.

Однако прежней ловкости в руках, увы, давно уже не было, сорванец без труда увернулся, и будочник лишь погрозил кулаком.

Промчавшись по площади, гусары обогнули стадо, взяли от площади левее и осадили коней возле шинка. Шинкарь – хитроглазый еврей в черном лапсердаке и соломенной шляпе, – завидев гостей, с готовностью выбежал со двора, улыбаясь и беспрестанно кланяясь:

– Таки да! Таки пожаловали, дорогие гости! А я что говорил? Сара, Сара, ты только глянь, кто к нам приехал!

– Мы ненадолго к тебе, дядько Лазарь, – с ходу осадил Бурцов. – Водка есть?

– Обижаете!

– А шампанское?

Услышав про шампанское, шинкарь пригладил седую бороду и сделал лицо человека, убитого нешуточным горем:

– Увы, любезные господа. Ежели вы насчет шампанского – так таки нет! Драгуны вчера проходили, заглянули попить. Так все ж и выпили!

– Ну, драгуны известные сволочи. Так все и выпили?

– Ничегошеньки не осталось, здоровьем клянусь. Скажи, Сара, ага?

Дядька Лазарь оглянулся, ища поддержки жены… однако ее-то и не последовало. Скорее, наоборот.

– Шампанского таки нет, – откуда-то изнутри корчмы донеся утробный голос. – Однако же, Лазарь, ты что же, забыл про вино? Вкусное красное вино, ах, как оно нравится дамам! Так нравится, так…

– Ты еще скажи, что оно французское, – удерживая коня, хохотнул Денис. – Вот уж ни в жизнь не поверю.

– Зачем французское? Из Бендер, – шинкарь повел плечами. – Но, господа мои, ничуть не хуже! Дюжину бутылок отдам буквально за просто так. Для вас только!

– А твои «просто так» – рублей пять, а, дядька Лазарь? – прищурился Бурцов.

– Обижаете, господа! Чтоб я вам пятирублевое вино продавал? Семь с полтиной!

– Семь с полтиной? – тут уже округлил глаза и Давыдов. – Да я третьего дня на базаре Монтеня за такую цену видел! Парижское, между прочим, издание. А тут… Семь с полтиной за дрянное бендерское вино?

– Таки не такое уж оно и дрянное, любезнейшие господа! Вот, извольте отпробовать… Сара, Сара, стаканчик налей.

Супруга шинкаря Сара оказалась весьма дородной особой с необъятной талией и круглым красным лицом, обрамленным когда-то черными, а ныне уже заметно поседевшими и поредевшими кудрями.

– А вот, прошу вас, господа!

Гусары переглянулись и хмыкнули. Чего уж! Сказано – «стаканчик» – так стаканчик Сара и вынесла, ни больше, ни меньше.

Пятерым повезло сделать по глоточку…

– А ничего, – почмокав губами, резюмировал Бурцов. – Терпкое. Чем-то похоже на бордо.

– Скорей, на бургундское, – ротмистр князь Серега Пушков скорбно покачал головою. – Что ж, берем и это, други. Или в другую корчму заглянем?

– Некогда уже в другую, Сергей. Эй, дядька Лазарь. Уложи-ка бутылки в корзину… а лучше в мешок. И соломой проложить не забудь.

– Не извольте беспокоиться, господа.

Купив дюжину бутылок бендерского вина и ведро сладковатой виленской водки, гусары на рысях понеслись дальше, на окраину Звенигородки, в усадьбу суворовского ветерана Михайлы Феклистовича Петрова-Задунайского.

Пока задержались в шинке да пока ехали – уже и совсем стемнело. В окружении мерцающих звезд выкатилась на небо сверкающая серебряная луна с обгрызенным боком. В палисадниках залаяли, загремели цепями псы. Гусары озадаченно придержали коней.

– Ну, и где усадьба?

– Вроде тут должна быть. Там старый дуб еще, сколько помню.

– Так вон же он, дуб!

– Это, Сашенька, не дуб. Это липа.