Случайные связи. Триптих на фоне морского пейзажа

Уткнувшись в плечо, прячет глаза от смущения, и оба скрываются от своих неожиданно спутанных-перепутанных мыслей в словах, теперь уже ничего не значащих:

– А твои губы чуть-чуть соленые. Они как вкус моря? И пахнут, наверное, тоже морем.

– Наверное. Я чуть было не родился в море, маму прямо с дикого пляжа увезли в роддом. Возможно, давно стал его частичкой, какой-то его капелькой.

– Ну вот, мы еще не приехали, а я уже знаю его запах и вкус соленый. Ты капелька моря! Подари мне еще одну… Постой, дыхания не хватает. Голова закружилась. В этом тамбуре болтает, как, наверное, на корабле в страшный шторм?

– Качает. Не совсем, чтобы на большом корабле, и не в страшный шторм. Волна так себе, не больше балла, а мы как будто на небольшом катере, – он строит из себя морского волка, но ей это нравится и подыгрывает:

– Меня укачало?!

– У моряков это называется – морская болезнь.

– Здорово! Еще не приехала к морю, не увидела его, а у меня уже морская болезнь. А знаешь, мне она нравится, это самая сладкая болезнь на свете!

– Во всяком случае, не надо лекарств, да и не помогут никакие лекарства.

– А что помогает?

– Обычно привыкают постепенно.

– И я привыкну, и голова так кружиться не будет? Но я не хочу привыкать. Не хочу!

– Так обычно бывает, сначала кружится голова, а потом привыкаешь.

– Не хочу! Хочу, чтобы она кружилась, кружилась… – свет пролетающего мимо перрона пунктиром врывается в тамбур. – Ой! Мы проехали мою станцию!

– Так мы же здесь не останавливаемся!

– Ничего, выйду на следующей, утром вернусь электричкой.

– Как выйдешь? А море? Ты уже передумала? Ты не поедешь со мной? Там солнце, волны, будем купаться, я буду твоим дельфином…

– Скажи, что ты все это придумал.      Это же сказка. Так не бывает.

– Нет, не придумал. Вот поезд, вот я, чуть больше суток – и море будет у твоих ног.

– И ты как добрый дельфин будешь всегда рядом со мной?

– Да. Всегда.

– Господи, как же я хочу с тобой! Но ты же сам сказал, что все не бывает вечно, что все когда-нибудь заканчивается – привыкну, и уже не будет так сладко… Мы останавливаемся! Где моя сумка?

– У служебного купе, сейчас принесу. Может быть, останешься, и поедем вместе, к морю?!

– А ты не хочешь выйти со мной?

– С тобой хочу, но я не смогу без моря.

– Всё. Мне нужно выходить. Остановились. Какие-то вагоны, лес, а где перрон, где станция?

– Сейчас открою вторую дверь, посмотрю с другой стороны. Здесь то же самое. Может быть, лучше на следующей выйти?

– Нет. Будет слишком далеко возвращаться.

– Подожди прыгать, я тебя сниму со ступенек, – опускает ее на землю, прижимает к себе крепко-крепко и почти с мольбой в глаза, – поехали со мной! Поехали к морю!

– Не могу. Ты сейчас уедешь, подари мне на прощанье еще одну капельку моря…

Тишина, слышно, как пульсирует кровь у висков. На фоне едкого запаха просмоленных шпал из леса тянет прелой листвой, как дурманом… Она первой приходит в себя:

– Поезд тронулся! Садись! Ну, садись же! Сумасшедший! Запрыгивай! Добрый дельфин…

Он с подножки вагона, теряя ее силуэт во мраке, ничего не находит, кроме:

– Прощай!

…Замедляя свой бег, свет из угла в угол заскользил по узкому служебному купе. Остановился, уставился в лицо одноглазым фонарем, и его луч сверлит какой-то неясной тревогой: «А это еще что за станция?»

Проводник соседнего вагона тоже вышел на перрон, позевывая:

– Эй, «заяц», ты жив, ревизоры не сняли? Ну, держись, до твоего моря еще далеко. Который час?

– Половина пятого. Слушай, а где мы перед этим стояли?

– Минут двадцать назад? Да то разъезд был.

– Какой разъезд?!

– Обычный товарный разъезд. Видно, пропускали кого-то, вот и остановились.

– Товарный разъезд?! А что теперь делать?! – он с ужасом смотрит в хвост поезда, за которым дорога проваливается в лес, как в никуда. Его собеседник, не поняв, о чем это он, ухмыляется:

– Что делать, что делать? Ехать дальше! Это еще не конец, – и философски добавил, потягиваясь, – жизнь продолжается!

…

Маленькие станции одна на другую похожи, а время год от года стирает приметы. Отпуск после долгих скитаний по волнам северных широт козырем выпал на лето и вез его по тому же пути к родному южному морю. Сколько ни ездил, но так и не научился спать в поездах: «Где она села тогда? Если здесь, то минут через десять должен быть мост. Почему не уговорил ее остаться? Глубокая ночь, а она такая маленькая, такая хрупкая…» – и пальцы вспоминают прикосновения к ситцу и жар ее юного тела: «Одна, с тяжелой сумкой, среди товарных вагонов, в темном лесу. Как же добиралась потом? Где она сейчас? Что с ней?»

Колеса истошно скрипят, швырнуло плечом о стенку тамбура, сигарета выскользнула из пальцев, брызнула искрами о металлический пол. Дверь распахнул и увидел дощатые вагоны, вагоны, вагоны. На другой стороне состава нет, только силуэт непроглядного леса. Из-за смрада железной дороги, как и тогда, потянуло прелой листвой, и та же тишина, и тот же набат в висках, и слышится, будто как ниоткуда:

– …на прощанье еще одну капельку моря…

И его, пророчеством, безнадежное:

– Прощай!

«Ведь ничего такого особо и не было! Ну, целовались. Пацан еще был, курсант, зелень! Сколько после этого уже поцелуев, и не только поцелуев…» – он даже пытается их перебрать в голове, но почему-то так же, как те, их не чувствует, и так же, как тот – последний, когда поезд тронулся, не помнит, и от этого еще больше кругом идет голова. Мгновение, и, словно тот же мальчишка, готов сойти с поезда, только неожиданно остудил сипловатый голос пожилой проводницы: