Гость из прошлого

– Естественно, мы предпочитаем ресторан. И желательно высшей категории! Но любопытно узнать сумму. Дабы не крякнуть в ответственный момент.

– Ну, тогда я не знаю, – служащая задумалась. – Наверное, много. Это вы там спросите. У них.

– Там и у них? Непременно воспользуюсь советом!

Отходя от столика, Геннадий покрутил перед лицом Мориса пальцем.

– Запомни, кинолог! ТАМ и У НИХ знают все и про все. Но попадать ТУДА отчего-то никто не торопится.

– И опять-таки дорого, – вставил Морис.

– Что дорого? Где?

– А везде, – Морис зябко повел плечами. Он все еще не согрелся. – И у них, и у нас. Вообще везде.

Геннадий после секундного размышления одобрительно похлопал его по спине.

– Еще немного, и ты станешь настоящим дипломатом. В сущности говоря, наука несложная: словообильный туман и обаятельный хохоток. При том – не икать и не чесаться. Даже когда вспоминают и когда чешется.

– И все?

– Нет, разумеется. Еще надо уметь правильно класть ногу на ногу. Но этому я тебя научу в два счета.

– Чего же все туда не бегут? В дипломаты? Раз все так просто.

– Почему же, бегут. А потом сбегают. Или не добегают. У нас, Морис, не бежать надо, а выдираться и вырываться. Как поется, из сил, из всех сухожилий. У кого хватает силенок, тот и начинает жужжать.

– Жужжать? Почему жужжать?

– Потому что люди жужжат, Морис. Вырвавшиеся из паутины всегда жужжат, – Геннадий покосился на приятеля и коротко пояснил. – В смысле – радуются.

***

Гостиница казалась раем. Она и была таковым в глазах Мориса. С каким наслаждением он вытянулся бы на белоснежных простынях. Косточки ныли и взывали, но тиран-деспот погнал его в баню.

– Выше ногу, шире шаг! – рокотал он. – Еще одиннадцать не прокукарекало, а ты – спать! Нет, милый, – в баню! Избавляться от окопных вшей!

– Чего я там в бане не видел? – угрюмо возражал Морис. Он тянул резину, задом прижимаясь к горячему радиатору. Паровое отопление было его любовью – не первой, но последней, – главнейшей и наиважнейшей деталью любого помещения. Точно железный болт, Морис припадал к этому могущественному магниту, блаженно замирая.

– А что ты там видел, хотел бы я знать? – Геннадий поочередно швырял компаньону старенькую одежонку. – Запомни, мон шер, в бане есть все! И риск, и веники, и Потемкинская лестница! Кстати, по пути забежим в магазин за кальсонами.

С последним трудно было спорить, и вскоре они уже шагали по улице. Роскошный Дон Кихот и бомжеватый Санчо Панса. Кое-кто из прохожих оглядывался, но шагали они размашисто, и взгляды оставались за кормой. Снег не падал и не сыпал, – он тянулся к земле мириадами крохотных парашютистов, которые делали все возможное, чтобы десантироваться на вышагивающих внизу людей. И потому приходилось часто утирать лицо, к которому белые диверсанты липли с большой охотой.

В магазине кальсон не оказалось. Морис было приуныл, но, к его удивлению, Геннадий величественно извлек на свет божий все тот же волшебный портмоне, и фокусы начались.

Купили огромных размеров спортивную сумку, в которую уложили новехонький костюм-тройку, несколько рубашек и белье для Мориса. Сверху набросали бритвенных наборов, лосьон с одеколоном, расчески и авторучки, карманный калькулятор, блокноты и зубные щетки. Геннадий сам подобрал напарнику галстук. Себе, чуть поразмыслив, купил бабочку.

– Читай табель о рангах… – загадочно бросил он.

Обойдя один за другим все отделы, они набили сумку до отказа. Захмелевший от осознания свалившегося на него богатства, Морис покорно волок тяжелую сумку. Он уже не помнил, что именно они купили, а от чего решили воздержаться. Голова шла кругом. В этот момент он боготворил Геннадия. Магазин неустойчиво дрожал, временами выплывал из поля зрения. Вместо вещевых отделов и продавцов Морис видел себя, важного и солидного, попыхивающего сигаретой, в костюме-тройке забредающего на родной благовещенский вокзал. Бомжи начинали шевелиться на своих насестах, шушукаясь, указывать в его сторону чумазыми пальцами. Потом самый храбрый, к примеру, тот же Никита-охотник подруливал ближе и робко интересовался временем. Из жилетного кармашка немедленно выныривали серебряные часы, щелкала крышка, и Морис вполне корректно выдавал справку о времени. Потом, как бы узнав сотоварища по прошлому, без тени брезгливости хлопал его по вшивому плечу и незаметным движением всовывал в одну из прорех сотенную ассигнацию. Они расставались, а вечером в своей хате, полтора на полтора, Никита вдруг обнаруживал деньги и утирал рукавом благодарную слезу. Он, конечно же, понимал, кто послал ему этот подарок, и на утро спешил поделиться новостью с коллегами…

Неподъемная сумка била Мориса по бедру, вырывая из миражей. Геннадий тормошил приятеля и вел сказку по положенному кругу. В последнем отделе засаленное пальтецо Мориса сменила меховая куртка, а в руку ему ткнулась упакованная в чехол гитара. После чего, заглянув в портмоне, Геннадий присвистнул.

– Дорогонько же обошлись твои кальсоны! Только на баню и осталось.

Морис ничуть не обеспокоился. Он видел, как в гостинице перед походом в магазины Геннадий отслюнявил от пачки сотенных тоненькую стопочку. Эту стопочку они только что и приговорили. Хватило у него ума и разгадать нарочитую неосторожность "начальника". Пряча деньги у него на виду, Геннадий лишний раз испытывал компаньона "на вшивость". Морис тогда не удержался – с ехидцей ухмыльнулся. Стреляного воробья на мякине не проведешь! Был он все-таки не дурак и оставался еще в меру честен.

В бане сумку отдали на хранение старичку гардеробщику, за что Геннадий презентовал последнему пузырек одеколона. Предварительно забрали кое-что из обновки Мориса. Старые лохмотья было категорически приказано "сжечь и развеять", что Морис покорно и исполнил, правда не без некоторой щемящей жалости. С лохмотьями отходил в небытие весомый ломоть его жизни. Не самый лучший и не самый сытный, но ведь жизнь не обтешишь и не перепишешь! Что твое, то твое.

Мылись и парились истово. На последнюю мелочь Геннадий раздобыл пару приличных веников и теперь радостно измывался над изнемогающим от жары Морисом.

– Я не выдержу! – скулил тщедушный напарник. – У меня сердце!

– У всех сердце, терпи! – бронзовотелый и мускулистый Геннадий прикладывался к его ребрам терпким березовым листом и громогласно вопрошал:

– А Потемкинская лестница? А Джомолунгма?

Морщась от хлестких ударов, Морис вбирал голову в плечи и сутулился, как старик.

– Это еще что за номера! А ну грудь колесом! И чтоб осанка! – Геннадий не давал ему продыха. – Баня это риск, Морис, но риск благородный! Сколько здесь разного добра водится – и вошляки, и тараканы, но кто ходит в баню, всегда в курсе всего на свете, всегда с нацией! – отшвырнув веник в сторону, он присел рядом. – На месте президента гонял бы сюда депутатов силком. Вот тогда бы точно за ум взялись.

В душе, в одной кабинке лил кипяток, в другой струилась ледяная вода. Ругаясь, в обеих кабинках голозадые мужики накручивали вентили, и растерянная вода шарахалась из труб в трубы, полярно меняя температуру потоков. Скоренько разобравшись в ситуации, Геннадий прогнал мужичков и в полминуты организовал теплый дождик. Из душа они вышли розовые и чистые. Морис двинулся было к предбаннику, но его живо поймали за руку.

– Куда вы, принц? А самое главное?

С шайкой в руках Геннадий подступил к напарнику, и тот понял, что это действительно главное. На пылающее после парилки и горячего душа тело обрушился по-зимнему обжигающий водопад. Морис хотел взвизгнуть, но не сумел. Грудь сперло от холода, на секунду-другую сердце остановилось.

– Худая баня без веника, но без обливаний, без проруби и снега она и вовсе не баня. В следующий раз сделаешь это самостоятельно.

Морис подумал, что до следующего раза еще следует дожить. Пока Геннадий с кряканьем выливал на себя тазик за тазиком, он украдкой поспешил в раздевалку. Его волновала судьба обновки. Лучше других он знал, какие надежды возлагают иные бичи на баню. Тот же Никита порой покидал раздевалку разодетым в пух и прах. Хозяину "одолженного" милостиво оставлялись поношенные шмотки и какой-нибудь обмылок, что в общем-то считалось даже не воровством, а честным обменом.

На одежду, по счастью, никто не позарился. Бдительно оглядев предбанник, Морис пристроился костлявым задом на лавочку. Он был богат и счастлив. Странно, но думая о Геннадии, человеке с явной ненормальщиной в мозгах, болтающем всякий вздор, он ощущал томные и по сию пору незнакомые порывы преданности. И пришла вдруг громоздкая мысль, что способность любить живет в каждом. Однако хроническая невостребованность порождает неизящные формы, и оттого жертвы любят своих мучителей. Интерес, неравнодушие окружающих – чего только не делают люди ради этих драгоценных штучек.

Морис протяжно вздохнул. Подобные рассуждения являли для него занятие непривычное. Одна-единственная мысль утомила, превратив в согбенного старичка. Оттого все мудрецы – седобородые старцы. Независимо от лет. Блуждание внутри себя старит.

Морис продолжал размышлять, но это было уже иное. То есть, может быть, ему только казалось, что он думает. Вскользь, легоньким плужком некто бороздил неухоженные пашни полушарий. Одинокое солнце жгло, полный разброд царил на искомых пашнях. Кто-то сеял, кто-то жал, многие удобряли почву, присев на корточки. Да и пахарь, подгонявший лошаденку, тоже не ведал, куда правит. Правилось как-то само. Без чьей-либо указующей воли.

Глава 5

Морис накаркал. Их все-таки обворовали. Но не в бане, а в гостинице. Пошарив под наброшенным на кровать покрывалом, Геннадий сорвал его вовсе. Пытливо взглянул на компаньона.

– А финансы-то наши тю-тю!.. Что бы это значило, а, Морис?

Последовавшее за этим молчание заставило опуститься сердце Мориса в пятки. Какое-то время он еще надеялся, что "командир" придуривается или устраивает очередную проверку, однако очень скоро ему пришлось убедиться в обратном.

– Пять лимонов, Морис. Выручка за год работы! Это не шутка, приятель.

– Клянусь! Чем угодно! – у Мориса задрожали губы. – Мы же вместе выходили! Да стал бы я такое творить, когда ты мне столько всего…