Волк в ее голове. Часть I (бесплатно)

– Мы ещё не дошли до неё, – отвечаю я Леонидасу.

На самом деле Вероника Игоревна рассказывала об этом на элективе, но Леонидас меня раздражает.

– Ничего не знаю. По программе у вас триста лет как должны быть конденсаторы, и я хочу услышать, зачем, чёрт возьми, придумали Лейденскую банку.

Он издевается?

– Банка такая. Для накопления и раздачи заряда, – неохотно отвечаю я, кося взглядом на Олесю. – Из восемнадцатого века.

Всё?

От меня отстали?

– Милый друг! – Усталое лицо Леонидаса накрывает тень. – Мы не на допросе. Сделай вид, что тебе интересно.

Вытянутая рука Олеси напрягается до предела. Да и сама она вот-вот вылетит из стула, как пробка из шампанского.

– Банка… у неё есть проводники: гвоздь, воткнутый в крышку, и фольга, в которую завёрнута банка. Есть э-э-э… – я роюсь в памяти, но не обнаруживаю там нужного термина, – стекло. Непроводник.

Кто-то ржёт над моей косноязычностью.

– Милый друг, если ты также отвечаешь Веронике Игоревне, – Леонидас поднимает ледяной, осуждающий взгляд, достойный спартанского царя, и мои брови сами собой ползут вверх, – то я не понимаю, откуда у тебя «отлично».

Ар-р-р-р! Ответ таков, каков вопрос.

– Если вокруг банки возьмутся за руки сто восемьдесят десантников, первый из которых коснётся гвоздя, а последний – фольги, то мы узнаем много новых ругательств.

Класс взрывается смехом, и я улыбаюсь, довольный эффектом.

– От чего зависит ёмкость Лейденской банки?

– От химического состава эм-м… стекла. Непроводника.

– Диэлектрика! – яростно шепчет Олеся.

– Не-про-вод-ни-ка, – упрямо повторяю я. – На секундочку: бывает его пробой.

Сотовый тихо мигает и отображает сообщение:

ПОЧТАМПЪ сейчас

Агент

Семья вашего друга денег должна. Не решат вопрос до конца недели – начнём применять все виды проверенных временем негативных воздействий.

[фото]

Я машинально снимаю блокировку и с неприятным удивлением понимаю, что на фото «друга» застыла Диана. Она нарядилась в бесформенную малиновую куртку, из-под которой выглядывает белая футболка c неоновой надписью «Спаси дерево – сожри бобра». На подбородке Дианы темнеют ссадины, в волосах застряла трава. Лицо испятнали солнечные зайчики. Диана тащит за одну лямку рюкзак, который едва не подметает тропинку в соснах, а другой рукой отводит прядь со лба.

И только джинсов нет – на их месте женские ноги с обнажёнными гениталиями. Торчат они криво и несуразно, будто тот, кто лепил картинку в «Фотошопе», не до конца освоил законы перспективы.

В горле у меня наливается тяжесть.

Снимку – тому, на почве которого взрастили это порночудовище – пять лет. На правой половине оригинала вы бы увидели Артура Александровича.

– Бывает… пробой, – повторяю я с трудом, больше по инерции, и прочищаю горло. – Бывает… Можно встречный вопрос?

Леонидас поворачивает в мою сторону ухо.

– Д-да. Ну… про Веронику Игоревну. – Я снова прочищаю горло, которое будто забили паклей. – Вы не знаете, когда она вернётся?

В кабинете повисает молчание. Утихла и жутковатая «зимняя» гроза, и небо светлеет за холмом кладбища. Всё тише шатаются берёзы, всё реже молнии рвут чёрные облака. Леонидас ещё пару секунду смотрит в бумаги, которые блиндажным накатом вздымаются над столом, затем моргает и выпрямляется.

– Хочу напомнить, что в классе присутствуют люди, – Олеся поднимает руку и обдаёт меня выразительным взглядом, – которым оценки нужны.

– Иди в баню, – шепчу я.

Олеся показывает розовый язычок.

– Вероника Игоревна… – Леонидас, не замечая наш с Олесей обмен любезностями, встаёт и забирает у первой парты экскурсионный список. – Не переживайте, всё войдёт в привычную колею.

Леонидас некоторое время молчит, наконец улыбается.

– Судя по этому листку я должен сказать, хочу я пойти в кино с Шупарским или нет.

Шупарский розовеет и бурчит: «Это не вам».

– Что до Вероники Игоревны, – продолжает Леонидас, – то со следующей недели мы скорректируем расписание так, что химию у вас буду заменять я, а физику – Станислав Федосович. Я вообще считаю, что не дело, чтобы такие важные предметы вёл один учитель.

По рядам разлетаются шепотки, и снова воцаряется тишина, в которой чётко слышатся шаги в коридоре. Мой телефон мигает, отображая ещё один ответ на сообщение Мухоноса: на этот раз удивлённый смайлик присылает Павликовская. Следом загорается «мамадорогая» от Радченко. Под сердцем у меня щекочет от любопытства.

– Артур, – Леонидас делает вопросительное лицо, – больше не добавишь к своему ответу?

Слушайте, это уже действительно похоже на допрос. И да, Веронике Игоревне я бы сказал больше. Например, что молния – типичная разрядка сферического конденсатора, что керамические непроводники позволяют менять ёмкость, как по волшебству, а ионистор это ГОСПАДИБОЖЕ не транзистор. Но то – Веронике Игоревне. Ради Леонидаса – «найн», ибо в голове у него одни причёски и социальные нормы, а замены через неделю-две кончатся, и вернётся обычный порядок вещей.

Я неопределённо дёргаю плечом.

– Как угодно. Непроводник, на секундочку, – Леонидас пародирует мою интонацию, – называется диэлектриком. Это не физика, милый друг, это… диванная физика какая-то. На четвёрку с минусом.

Лицо у меня вскипает, под мышками выступает пот. Я растерянно спрашиваю у Леонидаса «почему?», но это короткое слово тонет в шуме – ибо после секундной заминки класс взрывается аплодисментами и воплями.

– Наконец-то! – кричит Мисевра. – У Арсеньева четыре по физике! Я дожила до этого! Я дожила!

Меня разрывает от возмущения. Умом я понимаю, что отвечал не слишком охотно и бодро, отвечал с пренебрежением, имея в голове, как пару дней спустя выйдет Вероника Игоревна… но, блин, отвечал!

– Мобыть, ты заболел? – сквозь ржание спрашивает Коваль.

– Что-то вы так не радовались, когда просили у него списать, – громко замечает Валентин.