Магазинчик разбитых надежд

Команда двинулась по праздничным коридорчикам больницы. На стенах висели декоративные снежинки и мишура, под потолками – омела; даже маленькие пальмы нарядились в елочные игрушки. Все это безобразие сверкало, искрилось и дожидалось Рождества. Питер, которого выпускали из палаты только на процедуры, рассматривал пейзажи больницы, как туристы – древний Колизей (то есть, во все глаза). Одновременно мальчик старался не обогнать пряничного человечка и размышлял, сон ли вокруг, или приключение случилось на самом деле.

"Как-то вот непонятно".

Так они добрались до лифта. Удивительно, но на панели действительно оказалась вожделенная кнопочка – хотя мальчик отлично помнил, как ездил вчера вечером на процедуры без "восьмерок" непонятного происхождения.

"Навещаете кого-то?" – решил проявить вежливость Питер. Кабинка с громыханием дотянулась до четвертого этажа и зашуршала дверьми. Неясно, зачем, ибо ни единой души снаружи не было.

– О, нет! Дасследую дело, – посмотрел на блокнотик маленький констебль. Створки снова закрылись, вверху заскрежетали невидимые тросы. – Укдали, или хуже… Семицветика, и, я подоздеваю, не обошлось без Годчичного куста. Тем более он снова объявился в окдестностях Плимута. Опасный децидивист, скажу я тебе. С виду… А-а-пчхы! Только что не хдизантема, но так и нодовит все подгодчить.

Тем временем лифт доехал до восьмого этажа, и Питер шагнул вперед, с интересом вглядываясь в каждый предмет мебели.

"Будьте здоровы! А кто такой Семицветик?"

– Спасибо! Семицветик – цветок, кто ж еще! Соведшенно обычный цветок. Пдимус, наш скульптод, выдезал его из Севедного Сияния года три назад. Милейший был паденёк, скажу я тебе: вежливый, понимаешь, начитанный. Не чета всем этим… Задослям!

За поворотом оказался пост медсестры, где читала газету маленькая фея в форме, – до того чистенькая и хорошенькая, что Питер невольно покраснел. И тут же был вынужден отвлечься, когда мимо прошествовало пирожное "Наполеон": гордо вскинуло подбородок, руки за спину заложило – вылитый император.

– Добдый день! – устремился к конторке мистер Шнапс и чуть приподнял лакричный цилиндр (как обычно поступали раньше джентльмены, коих уже – впрочем, как и цилиндров, – почти не осталось). – Констебль Шнапс к вашим услугам! Где находится Годчичный куст? Дело неотлагательной важности!

Фея поморгала и, пискнув "сейчас", принялась листать журнал приема.

– Палата 812: направо и по коридору, – захлопала она ресницами и пожала с видом "я – не я, принцесса не моя" прозрачными крылышками.

– Спасибо! Полицейское упдавление благодадит вас за содействие, – пряничный человечек лихо крутанул ус и направился по указанному маршруту.

Питер затопал следом, не отрывая восхищенный взгляд от крылышек феи, и не заметил, как зашел в палату.

– Привет, – весело помахал лапкой снеговичок в больничной пижаме; он по одной вытаскивал из мешка морковки и примеривал на место носа.

У Питера задергалась левая бровь, но все же мальчик поднял ладошку… и шмыгнулся в коридор, догоняя пряничного человечка.

* * *

"На смерти… хмельной…" – донеслось горестное шепто-пение из палаты 812. Источником его был унылый горчичный кустик с кислолицей мордочкой на стебельке. Завидев злодея, маленький констебль р-рьяно шагнул внутрь, выставил указательный палец и обвиняюще завопил "До-об-дый день!". У Питера начало складываться четкое впечатление, что мистер Шнапс имел обыкновение утрамбовывать в данную фразу не только приветствие, но и любые возможные значения. Так, сейчас, было похоже на "Ага, негодяй!".

– Пошто укдал Семицветика, пдоходимец?! – продолжил знакомство пряничный человечек.

Кустик обернул печальное личико к вошедшему и тихо сказал:

– Ах… как это все тоскливо, – почесал веточку и ссутулился. – Снег, Рождество… Как пусто и тоскливо. Семицветик…

"Как это тоскливо", – мысленно повторил Питер, закатывая глаза к потолку. Мистер Шнапс тем временем попытался спросить, где вчера находился кустик "между шестнадцатью нуль-нуль и аналогично осемнадцатью".

– Где я могу быть, мне негде быть, – последовал протяжный вздох. – Жизнь моя печальна и бессмысленна. Зачем я существую? Зачем нужно существование? Ты знаешь? – спросил кустик Питера. Тот в ответ заморгал и пожал костистыми плечиками.

– Шифдуется, задаза, – подытожил пряничный человечек и вздохнул. – Пойдем, гдомила.

Напарники, как мысленно уже поименовал себя и маленького констебля Питер (или точнее, "нападники"), вернулись к фее и стали узнавать о подозреваемом. Оказалось, кустик уже давно лечился от "большого ума" и целый день вчера был в палате.

– Несостыковочка, – почесал цилиндр мистер Шнапс. – Кто ж тогда укдал цветок?

Питер предложить еще раз осмотреть место преступления и неожиданно для себя приписал:

"Я мог бы помочь", – на самом деле мальчик был готов расследовать хоть секреты ночного уборщика, лишь бы не просидеть все Рождество в палате.

– А верно! Ты, гдомила, со своей башни много чего увидишь! – завертел усами пряничный человечек и засеменил к лифту. – Впедед! Служить и защищать, гдомила, служить и защища-а-пчхы!!! Вот, пдавду говодю.

Глава 2, в которой дело запутывается еще больше или Зачем Примусы ездят в Плимут

Питер – у которого внутри все пело и разве что не порхало в предвкушении Свободы – одел зеленую курточку и желто-вишнево-полосатые штаны (что хранил на тот редкий случай, когда врачи отпускали мальчика на прогулку) и отправился с мистером Шнапсом в вестибюль больницы.

Там все сверкало и искрилось в предвкушении праздника, а неразлучная парочка из охранника Бута и медсестрички Рашель смотрела выпуск новостей по барахлящему телевизору.

Питер на всякий случай помахал рукой, но дядечка и тетечка оказались слишком увлечены забастовкой авиаслужб. Поэтому, когда входные двери зашуршали и гнусавый голос пробасил "добдого вам дня и пдесчастливейшого Дождества", никто не обратил на беглеца внимание.

– В такую погоду и дазмякнуть недолго, – поворчал, раскрывая карамельную тросточку-зонтик, мистер Шнапс, и с комфортом уселся на плече Питера (прямо скажем, его "ходули" гораздо лучше подходили для местности вокруг больницы).

"Неужели, все взаправду? Только бы не догнали!" – шаг, другой: мальчик боялся даже повернуться; казалось, вот-вот завизжит мерзкая сирена, и луч прожектора испепелит невезучих героев.

Не сдаваться – идти. Идти! Укутанными снегом аллеями, горбатым мостиком – его освещали два лепесиновых и почти незаметных в метели фонарика, – немножко попетляли да и уткнулись в проселочную дорогу. Мистер Шнапс успел подышать на ручки и потоптаться (как и Питер – он принял действия 'нападника' за ритуал вызова голубиных авиарейсов), когда из-за поворота показался самый необычный автобус, который мы могли бы представить.

Корпус его был из пористого и отменно, смею вас уверить, пропеченного бисквита, кресла – из слоеного теста, а в окошках колыхался рисовый пудинг (самый пуденистый, из всех, что когда-либо видел Питер).

– Два до Чудного, Пипиндук, для меня и гдажданского детектива Питеда, – скомандовал мистер Шнапс водителю – седобородому мухоморчику в черных очках. У Питера от улыбки затрещали щеки (эх, ну кто бы из нас не отказался называться гражданским детективом?). – За счет полицейского упдавления, – добавил маленький констебль, залихватски крутанув ус.

– Есть, Шнапс! Ик! Питед, привет! – грибок чуть приподнял очки и подмигнул.

– ПитеД, – поправил мистер Шнапс.

– Ик! ПитеД, – Пипиндук кивнул в знак понимания.

– ПитеДД, бдевно ты глухое!

– Я и говорю Пит… Ааа, Питер, – посмотрел мухоморчик на блокнот, где наш герой спешно рисовал букву "Р". – Ик! Так бы и сказал. Какие дела на страже закона, Шнапс?

– И не спдашивай… – пряничный человечек перебрался на приборную панель из глазури, и начал с грибком обсуждать задержание банды ирисок, которые всегда, отдам должное, доставляли немало забот правосудию (я и сам их не очень жалую, только тс-с-с!). Питер заскучал и, усевшись на переднее сиденье, ерзал всю дорогу, то разглядывая заснеженный лес и такую же искристо-белую автостраду, то карамельные поручни, а то и группу сорванцов – из проколотого крекера, луковицы-модницы и тертого сыра в кепочке, которые разместились в хвосте салона и до удивления красиво пели отрывок из древнего сказания:

– В чертогах старинных,
За сотней дверей
Могущество тает
Былых королей.
Все в пыль обернется,
Сквозь пальцы прольется -
Как память сотрется
За поступью дней…

От этих слов Питер вдруг ощутил небывалую и необъяснимую тоску по героям баллады, тому времени, которого не знал никогда и не видел, но чувствовал, как родное. Казалось, невидимая рука подхватывает мальчика и уносит в таинственные земли… Где из леса доносятся звуки битв и королевской охоты, парят над облаками башни родовых замков, и нет ни машин, ни больниц, ни набившего оскомину Плимута.