Дар

– Ну или мачеха, кто их там разберет.

Стефан покачал головой, взял лампу и отошел от ниши. Через пару шагов его ослепил свет. Что-то екнуло под сердцем, но потом Стефан догадался, что встал перед зеркалом. Он приподнял лампу и увидел старика: лысого, утробистого, в алой форме департамента дознания. Судя по виду, старику безумно хотелось спать, и Стефан ощутил с холодком, с полной ясностью поступь своей смерти в этой сонной одури. Он ведь так и умрет. Заснет в департаменте или дома и больше не проснется.

Стефан с трудом отогнал эти вязкие мысли и пошагал мимо книжных полок. Снова Север. Север. Север. Начиная с темного времени и кончая современными авторами. Стефан вновь провел пальцами по пыльным, ребристым корешкам – ему нравилось это ощущение – подумал и вытащил самую замусоленную книгу. Из ее торца высовывались змеиные закладки-язычки красного бархата, а на обложке значилось: "Легенды и суровая правда Северных кочевых народов под ред. Хакана Дарфельда". Стефан поставил лампу на полку и пролистал до первого из язычков.

"…Разгром найкитов и мерманов и казнь Осахи осенью 112 года подвели черту под долгой войной. Двухголовая змея пала, и у Арнадотира не осталось соперников на Севере [63]. Он объявил себя единым правителем степей, соединив племена в единую квази-империю, просуществовавшую почти тысячелетие, до падения Северной Орды в 1029 году. Эхом великой битвы 111 года дошло до нас пророчество-проклятие Осахи, которое, по преданию, он дал перед своим сожжением [64]:

И аспида две головы взовьются вновь

Над северной землей, над золотом степей.

Осахи сыновья исполнят хор мечей

И вражеские стяги стопчут в кровь [65].

И поныне имена этих двух племен и их грозный герб остаются символом непримиримого и свободолюбивого духа Северного народа…"

Стефан зевнул и перелистал до следующей закладки.

"… подобно любым богам кочевых народов, северный пантеон отличался жестокостью. Почти все ритуалы почитания требовали жертвоприношений, исключение составляла лишь Асала – богиня любви (о ритуале, связанном с нею, взрослые читатели могут догадаться сами). К IV веку обряды стали смягчаться, и человеческие жертвоприношения заменили на животных [92], но сам вид ритуала не изменился: как говорится в "Наследии", "кровь невинныя возжеглася, и ветра песню исполнили уста". Песни имели свою версию у каждого племени и у каждого бога и позже переродились в известные нам "Сказания Севера". Также в некоторых ритуалах упоминается символ бога. По всей видимости, это предметы, ассоциируемые с тем или иным представителем пантеона. Так, для Асалы им, конечно, стал цветок. Для богини утра – кусочек стекла или прозрачного камня [93]. Бог мертвых носил маску, что закрывала мертвую половину лица. Бог войны – зажженное копье. Бог веселья – плод душицы, ныне запрещенныйунас по понятным причинамиставший ууууделомммм…"

Буквы сливались, глаза слипались, и Стефан захлопнул книгу. Он сунул ее на место, оглядел еще раз комнату и осознал, что его насторожило.

– Вот ведь какая штука, госпожа Свенсон. Смотрю я на эту тронную залу, тасказать, и что-то никак одной вещи не вижу, без которой и жить человеку нельзя, хе-хе. Кровати-то того…

– Чего "того"?

– Нету.

***

Кто-то залепил зеленые глаза девушки пластырем, отчего даже Йоннибергу стало не по себе. Он поежился, но улыбнулся Корделии и демонстративно поднял руку "предмета" вверх, в сноп солнечного света. Корделия помрачнела, что странно шло к ее северной красоте. – Ну она сама же это все организовала-с, – оправдался Йонниберг.

– Я знаю, – Корделия помолчала и достала из кармашка платья часы. – Ты не хочешь пойти отсюда к… я не помню. Знаю, как на эвесском, а на… Dunehio. Вода течет вверх.

– Фонтаны зимой не работают-с, невежественная госпожа северянка, – ответил Йонниберг и согнул руку девушке так, будто она чесала противоположное ухо.

– Не работают-с, – повторил он.

Корделия все смотрела на часы и покачала головой.

– Так странно, что мы встретились именно сегодня. Ghadraho de…

Йонниберг и хотел бы сказать, что искал Корделию по всем музеям страны и сейчас невыразимо отупел от радости, от радости, ОТ РАДОСТИ, и ничего странного во встрече нет, но почему-то он молчал и поднимал девушку на цыпочки, и сам не понимал, ЗАЧЕМ. Йонниберг заметил, как "предмет" сглотнул, и удивился – в мозгу уже засело убеждение, что перед ним не живой человек.

– Йон!

– Хорошо-хорошо! Только один момент-с.

Корделия оглянулась на угол помещения, и прядь ее светло-рыжих волос выпрыгнула из-под шляпки, скользнула по плечу. Йоониберг невольно засмотрелся. Не глядя, он вложил девушке в руку желтый томик из саквояжа. Та уже дрожала от напряжения – она все стояла на цыпочках, и солнце зажигало золотом черные волосы. Подошел угрюмый рабочий. Он снял кепку, встал на колени и заглянул под белоснежное платье. На миг Йонниберг подумал, что надо охладить пыл мужчины, но ничего не сказал и только сунул розу из саквояжа в свободную руку девушки. Цветок упал.

– Имейте совесть! – крикнул женский голос из толпы. – Вы в музее, а не в борделе!

– Очень сомневаюсь! – захохотала троица студентов, и по залу пробежали глумливые смешки.

– Йон, reho! Я ухожу, – Корделия снова достала часы и сделала шаг в сторону.

– Сейчас! – Йонниберг торопливо поднял розу и снова вложил в руку "предмета". К раздражению Йонниберга, цветок снова выпал. По скуле девушки скатилась капелька пота и заблестела над краешком губ. – Ну погоди. Та смотрительница! Помнишь? Ведь похоже-с… ведь…

– Reho! – перебила Корделия. – Ne mija… Я не хочу.

Она пошла через толпу, все смотря на часы. Йонниберг со злости втиснул цветок в руку девушки – ее лицо побледнело – и поспешил за Корделией. Уже в толпе, в поте и голосах, Йонниберг оглянулся и почувствовал холодок. Да, девушка сжала розу, но по белой от напряжения руке, по белому мизинцу скользили алые капли. Летели на пол, собирались в лужицу. "Предмет" все-таки был живой, разве что пластыри, которые шутники наклеили на зеленые глаза, создавали жуткое впечатление поднявшегося из могилы трупа.

***

Стефан безразлично смотрел на багровое пятно, в котором лежали оплавившиеся, переломанные и затоптанные свечи. Три с одной стороны пятна и два с другой. Грязно-белое месиво на буром фоне – однажды Стефан видел такое, когда пушечным снарядом убило его супругу и сына.

Работник музея – безликая фигура в брезентовике и противогазе, что маячила на краю зрения, – шаркнул и тихо сказал:

– Ну не мог я на такое смотреть.

Стефан моргнул и отвел взгляд от засохшей крови.

– Право слово, я вас не виню.

– Она же сама сказала…

– Конечно.

– …если ее жизни явно ничего не будет угрожать, то я должен молчать и не мешать посетителям. Я и не мешал. А потом не выдержал, ушел. Ну не мог на это смотреть! Чтобы до таких мест у женщины прикасались, да у всех на виду. Хуже, чем в балете. Я девять лет женат и такого не позволяю себе с супругой, а тут… Ну не мог я!

Стефан зевнул и на миг прикрыл тяжелые веки.

– Может, если бы я остался, если…

– Если так, и вас тоже жгли бы в крематории, – устало перебил Стефан. – Или усыпляли бы в больнице, хе-хе.

– Хоть кто-то поправился?

Стефан покачал головой и с трудом открыл глаза. За окном занимался серый рассвет, и фигуры в нишах проступали из теней.

– Право слово, а что это за морды у вас стоят?

– Это? Я… вы же спрашивали.

У Стефана похолодело под сердцем. Подобные слова говорили все чаще и чаще, и закрадывалось подозрение, что это неспроста.

– Вы уж повторите для старика, не сочтите за бестактность, хе-хе.