Тем на свете и знаменита.
Греет голову мне бандана,
На Майдане – большое вече.
Если все же придет манда нам,
Языком, как умею, встречу.
***
Я попранная всеми добродетель,
Я русская рыбешка в «Охмадете»,
Я тело убиенного ребенка,
Я мина и горящая воронка,
Я сердце медсестры, что звали Юлей,
Я старое название новых улиц,
Я мародером занятая хата,
Я вечно кровоточащая вата,
Я пуля, я зудящая заноза,
Я те, кого забрали по доносу,
Я ИВС, наручники и нары,
Я новости, несущие кошмары,
Я правда, не звучащая с экрана,
Я порохом пропитанная рана,
Я боль страны, я все ее неврозы,
Последний красный уровень угрозы.
Говорят
Говорят, серьезные шли бои,
Говорят, за городом – беспредел,
Говорят, стреляли в своих свои,
Говорят, что будет опять обстрел.
Но она не слушает глупый бред,
И она не верит всему подряд.
В дом вернулся газ, и вернулся свет,
За углом есть школа и детский сад.
Вот и чайник утречком засвистел,
Закипела, стало быть, в нем вода,
И уже пора разбудить детей,
Чтоб потом доставить кого куда.
У нее два маленьких пацана,
А девчонке старшенькой – десять лет.
Все прекрасно, если бы не война,
Та, которой, вроде бы, как и нет.
Ночь перед Рождеством
Ей дьяк говорил однажды в разгар зимы,
Придвинув скамейку к печке и сняв пальто:
«Укрыли наш край надолго войны дымы
Не время смотреть на небо! Убьют, АТО.
Есть зоны разграничений и статус-кво,
Позиции тех и этих у блок-постов».
Она вспоминала молодость: в Рождество
Она не летала в небе уже лет сто.
А если бы кто-то все же посмел летать?
Ей взять бы метлу да вылететь из трубы!