Повесть о футболе

Вспоминается, в какое волнение приходили мы, когда слышали загадочно звучащие слова – «зэкаэс», «олэлэс», «каэфэс», «эскаэс». Теперешнему молодому поколению эти обозначения ничего не говорят. А между тем сегодняшние ведущие футбольные клубы столицы – ЦСКА, «Спартак», «Динамо», «Торпедо», «Локомотив» – прямые потомки тех клубов, которые носили такие странные названия.

Тонны пота пролило не одно поколение ребят на пустырях, лужайках, площадках и футбольных полях с рытвинами и ухабами где-то на Благуше, у Рогожско-Симоновской заставы, на Ходынке, в Сокольниках и на Пресненском валу, пробежало по ним сотни тысяч километров, нанесло в астрономических цифрах выраженное количество ударов по мячу, чтобы от «олэлэсов», и «зэкаэсов» с их деревянными, вмещающими до двух тысяч зрителей, лавчонками и трибунами прийти к современным клубам ЦСКА и «Динамо», к стадионам на сто тысяч зрителей…

Конечно, наивно было бы сопоставлять футбол начала века с футболом современным. Но у каждого времени свои герои. И как сегодняшний мальчишка с благоговением смотрит на Льва Яшина или Альберта Шестернева, так мальчишки того времени не менее восторженно поклонялись своим кумирам – Василию Житареву или Льву Фаворскому.

Мальчишкам нужны герои. Подражательность свойственна детской душе. У них должен быть пример для подражания. И самый убедительный пример – пример увлеченного взрослого. Были свои герои и у нас. Вспоминается один из них. Мишка Ходин, по кличке Сухорукий, раскрыл нам, мальчишкам, глубину любви к футболу, силу увлеченности им, показал величие спортивной души.

Сухорукий – у него действительно левая рука была недоразвита и не разгибалась в локте – был не ахти как красив. Медно-рыжие волосы, причесанные а-ля капуль, с бабочками на лбу, конопатое, землистого оттенка лицо с несоразмерно маленьким остро вздернутым носиком. Но он часто влюблялся и в свои двадцать с небольшим лет стяжал себе славу незадачливого ухажера, почти равную славе Фана Захарыча, как стеночника.

В тот памятный день Мишка явился на Пресненский вал франтом. Особенно бросались в глаза его черные лаковые ботинки с желтой замшей на высоченных каблуках, так как сам он был невысок ростом.

Оставался всего час до волнующего свидания с дамой сердца. Поэтому он не вступил в игру, отошел подальше к тротуару, чтобы не поддаться соблазну, и следил за игрой оттуда, изредка поглядывая на ботинки. Но в борьбе страстей, терзавших душу Сухорукого, футбол взял верх. Мишка ринулся в бой со всем пылом страстотерпца, освободившегося от обета.

– Рэ-рэ, канапу! Рэ-рэ, канапу, давай! – восторженно кричал татарченок Шарифка Бульдимов, из-за хромоты постоянный болельщик, а не игрок. Он был изобретателен и остер на клички, почему и ребята его безжалостно дразнили: Бульдо, Бульдо, Бульдошка – коротенькая ножка!

Время свидания приближалось, и Мишка вышел из игры. Но в каком виде! Взлохмаченные и спутанные на лбу волосы, потное, запыленное лицо, от прически а-ля капуль не осталось и следа. Но драма заключалась… в ботинках. Истерзанные, с потрескавшимся лаком, они являли собой жалкие остатки недавней красоты и блеска. И главная беда – на одном начисто был оторван каблук. Одна нога стала короче другой.

– Кто найдет каблук, плачу гривенник, – скорбно объявил Сухорукий.

Каблук нашел Бульдошка на булыжной мостовой и зажав его в кулаке за спиной, протянул другую руку за расчетом. Мишка барственно сунул гривенник в ладонь мальчишки и получил свой каблук. Но сапожное изделие, выточенное из дерева и попавшее под колесо телеги, перестало быть каблуком.

Недолго поразмышляв в нерешительности, Мишка, не меняя скорбной тональности, произнес: «Принесите кто-нибудь косарь…»

Никто не смеялся. Окружившие Мишку ребята понимали, какую жертву принес он футболу. И когда появился косарь, обязательная принадлежность кухонного обихода того времени, Мишка снял с ноги ботинок с каблуком, поставил его задником на край тротуара и одним ударом напрочь отсек от подошвы каблук, в отличие от своего близнеца не погибший в футбольной схватке.

– Клашка заметит? – как-то наивно-доверчиво спросил он у ребят в надежде найти в их ответе призрачное успокоение. Изогнувшись, он поглядел на пятки своих ног в бескаблучных ботинках.

– Не заметит, не заметит, – хором закричали все. Так нам не хотелось, чтобы Мишка был обижен футболом, чтобы Клашка отвергла его.

Уже собравшись уходить, Мишка позвал:

– Бульдо, подойди-ка сюда.

Все подумали: прощайся Бульдошка с гривенником. Но Мишка расплачивался за другое. Он взял подошедшего Шарифку сухой рукой за волосы, дернул книзу и сказал: «Это тебе за рэ-рэ, – а потом дал пощечину И добавил: – А это за канапу».

«Рэ-рэ», «канапу», на бульдошкином жаргоне означало – рыжий, рыжий, конопатый.

– Поеду с Клашкой на «олэлэс», – вслух принял решение Мишка и двинулся, пыльный, мятый, в разодранных ботинках к дому своей возлюбленной. Обдергай! А ведь только что был отменный франт!

Давно уже нет в живых Мишки. Говорили, что ушел он добровольцем на гражданскую и пропал где-то бесследно, так и не появившись больше на Пресненском Камер-Коллежском валу. Но в мальчишеской душе оставил о себе память как рыцарь футбола без страха и упрека.

«Олэлэс» – общество любителей лыжного спорта – вот и вся разгадка таинственного слова. После первой буквы нужное для правильного произношения «э» оборотное опускалось. Считалось шикарнее называть клуб именно без нее. И чудились нам, никогда не бывавшим на стадионе «олэлэс», в этом названии что-то возвышенное, о чем можно только мечтать. Вот есть где-то такое место, где настоящие гладиаторы футбола наносят такие удары по мячу, что с ног сбивают, если стоишь ближе двух саженей. А смелые голкиперы бесстрашно бросаются в ноги форвардам и отражают пушечные удары, не щадя своей жизни. «Вот бы куда попасть! Да где там – ведь это в лесу, в Сокольниках, на краю света: там лоси водятся», – вздыхая, говаривали между собой ребята.

Лоси в то время действительно водились в примыкающем к Сокольникам Лосиноостровском лесу. Отец и дядя Митя там на них охотились. Но пугали не лоси, а расстояние. Оно представлялось огромным. Старая Москва второго десятилетия нашего века была городом кривых улиц и переулков. Многоголосая, крикливая и тихоходная. Самый быстрый транспорт – трамвай. Он же и самый долгий. Трамвайные пробки возникали постоянно. То с рельсов сойдет, то столкнется, то просто черепашьим шагом продвигается через людское море Сухаревки, Трубной площади или Охотного ряда.

Путешествие с Пресненского вала в лесную глубь Сокольников представлялось неосуществимым. Попытки разведать обстановку у взрослых ничего толкового не давали, их неясные ответы только еще больше пугали. Старшие братья уже побывали в заветном месте. За недостатком средств меня с собой не брали. А на мои вопросы, сколько до «олэлэса» верст, Николай коротко, обескураживающе отвечал: двадцать пять!

Но настал день, когда я решился. Этому помог случай. На тротуаре возле дома я поймал жар-птицу с золотым пером. Она была в образе гривенника, на который меня навела судьба. Монета лежала орлом вверх: предзнаменование удачи! Это произошло в субботу, когда я с двумя ведрами, наполненными до краев водой, изнемогая под их тяжестью, но не останавливаясь для отдыха, потому что загадал: донесу без остановки, будет «хорошо», подходил к калитке. Это загадывание на «хорошо» вбирало в себя самый широчайший круг понятий: тут и школа, и футбол, и арапник, и вся мальчишеская жизнь со всеми преувеличениями незначительного и непониманием важного.

Вот тут-то гривенник и попался мне на глаза. Только когда я, с соблюдением всех правил осмотрительности, запихнул его за щеку, тогда поверил, что свершилось что-то огромное и радостное для меня.

Спрятав гривенник в укромное место, я потом стал перепрятывать его, не надеясь на надежность «заначки». Я подозревал весь дом в возможном лихоимстве.

В памятное воскресное утро после беспокойно проведенной ночи я нашел свое богатство в целости и сохранности. И твердо решил – сегодня поеду на «олэлэс».

Я знал, что от этого решения не отступлюсь. Упорство в достижении цели с самого детского возраста воспитывалось в нашей семье самими условиями жизни.

Главной темой разговора в доме была охота. Отец и дядя Митя вели разговоры в лицах и, по общему признанию широкого круга знакомых, посещавших дом, были превосходными рассказчиками. За многолетнюю практику охоты на хищного зверя у них накопилось много самых драматических сюжетов, когда жизнь каждого, как говорится, висела на волоске.

Слышали мы и про схватку с бешеным волком один на один, и про поединок с топором в руках против косолапого, и про трагический случай, когда наш двоюродный дед по линии отца застрелил любимого младшего брата: «Седой от мороза туман был, померещилось – лось! Ан, оказалось братец Онуша на просеку вышел из лесу. Наповал из штуцера и уложил».

Запомнились рассказы про выдающихся спортсменов, прославивших Россию на международной арене, в особенности чемпионов мира: Панина и Струнникова.

Имена знаменитых борцов профессиональных цирковых чемпионатов – Ивана Поддубного, Ивана Шемякина, Ивана Заикина – произносились с благоговением. Будучи заядлыми охотниками, наш дом посещали известные авиаторы того времени Габер-Влынский и Прохоров. Нашумевший тогда перелет Блерио через Ламанш в их пересказах мы подслушивали с замиранием сердца.

Все эти рассказы про сильных, мужественных людей пленяли воображение, вызывали желание подражать им, воспитывали твердость характера: сказал – сделал.

Я сказал себе, что поеду на «олэлэс», и знал, что поеду, несмотря на то что перелет Брелио мне представился не более трудным, чем предпринятое мною путешествие «через всю Москву».

Я не пошел с братьями на Ходынку подавать мячи из-за ворот. Там по воскресным дням было особенно людно. Мальчишки, подростки, юноши со всего Пресненского района шли на Ходынку, где процветал «дикий» футбол.

Засунув, что мне казалось, наиболее надежно, гривенник за щеку, я вышел из дому и отправился, боязливо оглядываясь, в путешествие.

Мой путь лежал по Грузинскому валу до Александровского вокзала, так назывался теперешний Белорусский, оттуда по Тверской до Садово-Триумфальной площади, через Самотеку и Сухаревку к Красным воротам.. Дальше все представлялось туманным, загадочным.

Площадь трех вокзалов, Краснопрудная, Стромынка, наконец, Сокольники – конец света. Главным ориентиром были трамвайные линии. Я знал, что шестой номер от Александровского вокзала идет в Сокольники. Но он плутал долго через центр Москвы. Поэтому я разработал маршрут по линии трамвая «Б», ходившего по Садовому кольцу.

Наиболее распространенным способом передвижения мальчишек были задние «места»: запятки извозчичьих саней, пролеток, буфера трамваев. На последнем я и отправился в путь, усевшись на металлический ствол со шляпкой как у гриба и ухватившись руками за толстый резиновый шланг. Я катил на буфере по центральной магистрали города, по которой запрещено ездить «золотарикам» даже в ночное время. Там жили люди, по своему достатку имевшие возможность снимать квартиры с канализацией – с «домашней уборной».

Из района, где небольшие бакалейные лавки – Д. И. Иванова, на углу Малой Грузинской, и А. Ф. Золотова, на валу, – со скромными, белым по черному, вывесками «Торговля колониальными товарами», обслуживали весь огромный квартал, я попал на оживленный проспект, по обеим сторонам которого в ряд тянулись магазины самых известных московских фирм. Вывески синие с золотом «Поставщик двора его величества Д. И. Филиппов», или «Н. И. Чуев»; по белому кафелю синим фамилии бескомпромиссных конкурентов, торговцев молочно-гастрономическими продуктами, Чичкина и Бландова. Если на одном углу перекрестка магазин одной фирмы, то на другом обязательно магазин конкурента. В гостях, пробуя нежно-розового цвета ветчину, считали обязательным спросить: вы покупаете у Чичкина или у Бландова? А вон не менее знаменитые соревнующиеся фирмы по торговле чаем – Перлова и Высоцкого. Обувной магазин Видонова, тканей Коншина, Миляева-Карташева. Много раз слышанные в упоминаниях взрослых имена «Чичкин, подлец, снятым молоком торгует»… «у Коншина обмеривают», – сейчас они как бы живые смотрели на меня со своих вывесок, и я почему-то почувствовал себя взрослее, как бы переселившись из мира отвлеченных представлений в мир конкретных наблюдений. Уверенность мне придавал и мой «капитал», который я время от времени нащупывал языком.

Однако отлично помню, что весь этот калейдоскоп впечатлений хотя и удивлял и завораживал, но за душу не брал.

И вдруг… «Все для спорта» – магазин Биткова! Я соскочил с буфера и, как зачарованный, остановился у витрины. Там среди массы всяческих принадлежностей для спорта выставлены были бутсы. Одна бутса глядела на меня нашивным, из рубчатой коричневой кожи, бульдожьим носком. Запяточные ремни с блочками для шнуровки на концах змеились по сторонам. Другая бутса была повернута подошвой вверх. Ах, что это была за подошва!.. По всему периметру она была прошита тройным рядом медных гвоздей. На полукружиях пятки и носка были возведены бортовые укрепления в сантиметр высотой. Два, в палец толщиной, поперечных вала, под плюсной стопы и под пяткой, придавали подошве вид обуви для бронтозавра.

Значит, верно: мячом можно убить – первое, что пришло мне в голову, когда я разглядывал витрину. Удар такой бутсой бесспорно смертелен – пришел я к категорическому заключению.

Бутсы были значительно выше лодыжки, которую, кроме берцы, дополнительно защищал нашитый с внешней стороны круглый кожаный тампон. Длина запяточного ремня достигала примерно полуметра. В каждую бутсу было вбито по сто пятьдесят медных гвоздей, не считая более крупных, по двадцать пять штук в каждом шипе. Сшиты они были из плотной юфти с негнущейся подошвой из полувала.

Разные чувства переживал я, простояв не менее получаса у битковской витрины. С одной стороны, был обрадован до восторга, впервые увидев «всамделешную» бутсу, о которой знал только понаслышке. Так, наверное, радуется мальчишка, мечтающий о небе и впервые вблизи увидевший настоящий самолет. С другой, меня охватила грусть: уж больно далекой мне показалась мечта стать обладателем таких же вот бутс.

Но все же от битковского магазина я не вернулся домой. Не теряя бодрого состояния духа, я уселся на буфер, теперь уже трамвая «Б», шедшего по направлению к Красным воротам.

Сухаревка меня ошеломила. Людское море! Оно начиналось от Самотеки и кончалось где-то за Спасскими казармами. А посреди него возвышалась высоченная остроконечная башня буро-красного цвета.

Трамвай плыл сквозь гущу толпы, беспрерывно звоня и останавливаясь. Я понял, что пешком миную площадь значительно быстрее. Однако сухаревские сценки задерживали. Буйство звуков стояло в воздухе. Тут были свои доморощенные поэты, в стихах рекламирующие свой незатейливый товар.

Есть спички Лапшина,