Встречи на футбольной орбите

Накануне первого чемпионата Европы (тогда он разыгрывался как Кубок Европы) у меня был разговор с Николаем Николаевичем Романовым. Настоящий государственный деятель в области развития физической культуры и спорта, Николай Николаевич знал и, самое главное, любил футбол.

Еще в 1940 году, будучи секретарем ЦК ВЛКСМ, он возглавлял спортивную делегацию в Болгарию. Я тогда был капитаном команды. Воспитанник комсомола, он не любил людей инертных. Сам очень инициативный, требовал активного дела и от подчиненных.

Сидя в кабинете председателя Союза спортивных обществ и организаций – тогдашняя его должность, я пытался уйти от ответа на прямой вопрос – пойду ли я работать во Всесоюзную федерацию футбола в заместители к В. А. Гранаткину.

– Чего виляешь? – наседал Николай Николаевич, – Отвечай прямо!

– Вряд ли я удержусь долго, – опять уклончиво ответил я.

– Почему ты так думаешь? Объясни.

– У меня, Николай Николаевич, есть личное мнение на отдельные положения в футболе, могу быть не сговорчив.

– А мне как раз сговорчивые и не нужны. Нужны специалисты. Вот вас трое заслуженных мастеров – Гранаткин, Мошкаркин и ты, будете отвечать за футбол. Но чтобы не я предлагал вам, что надо делать, а вы мне рекомендовали, как двигать наш футбол вперед.

Вскоре я поехал в Венгрию руководителем делегации и начальником сборной команды страны на ответный матч. Первый, в Москве, наши футболисты выиграли с запасом в два мяча.

Старшим тренером был Михаил Иосифович Якушин. За время моей работы с 1959 по 1970 год, с небольшими перерывами, начальником команды, старшими тренерами в ней были Гавриил Дмитриевич Качалин и Константин Иванович Бесков.

С ними я делил самые великие радости и самые большие печали. Кажется, в какой-то восточной стране существует секта самоистязающихся. Человек сам наносит себе рану для того, чтобы потом испытать прелесть выздоровления. Чем тяжелее увечье, тем больше радость. Нечто подобное мы испытываем от футбола. Иногда думаешь, а что, если бы моя команда никогда не проигрывала? Ведь скучно стало бы. К счастью, таких команд нет. Но, к сожалению, с этим не хочет считаться, как говорится, вышестоящее звено.

С Михаилом Иосифовичем мы праздновали победу в Будапеште, завоеванную в сложнейшей по напряжению борьбе. Именно тогда сработали опыт и знание дела, когда тренерский план игры предусматривал не оборонительный вариант на удержание преимущества в два гола, а атакующий, потому что гол, забитый на чужом поле, ставил хозяев в безнадежное положение. И решающий гол был забит атакующим полузащитником Ю. Воиновым, поставленным вместо тяготеющего к защите В. Царева.

А горевали мы с Якушиным в Риме. Подброшенная вверх монета упала на землю не в нашу пользу, капитан А. Шестернев не угадал, и сборная уступила место в финальном матче команде Италии, с которой сыграла ноль-ноль. Вскоре уступил свое место и Якушин.

С Константином Ивановичем Бесковым радовались победе в Нексогональном турнире в Мехико. В трудные минуты, под конец игры, когда «селекцион Русо» – так скандируют на испанском языке мексиканские зрители нашу сборную – терпела бедствие, проигрывая один-два, смелая замена ветеранов на двух молодых – Казбека Туаева и Михаила Мустыгина, – произведенная тренером, повергла в отчаяние 75 000 зрителей, переполнивших стадион и уже праздновавших победу своей команды.

Сначала Мустыгин, а потом Туаев на последних минутах игры забили по одному голу. Оба гола-красавцы, забитые с применением слаломного дриблинга и отточенной по технике концовкой. У Мустыгина это был удар неотразимо сильный и прицельный. У Туаева – швырок внешней стороной стопы, как это сделал Пеле, забивая гол в ворота нашей сборной в Лужниках.

Потом победа над сборной командой Италии в Москве со счетом два-ноль и повторный матч на олимпийском стадионе в Риме, когда тренер Бесков вывел команду, отмобилизованную на осуществление атакующего варианта игры, и Геннадий Гусаров забил первый гол, поставив точку, предопределившую выход сборной СССР в финал чемпионата Европы.

Разве такие победы не залечивают раны поражений? Конечно, залечивают. Но бывают и осложнения.

Мы возвращались из Испании с финального матча первенства Европы. В Барселоне выиграли у Дании. В Мадриде проиграли хозяевам поля один-два. Ребята стали серебряными призерами.

Но серебро оказалось недостаточно целительным металлом. Рану незавоеванного золота оно не залечило. Константин Иванович был отстранен от должности старшего тренера сборной команды. Тренер внезапно потерпел поражение на заседании президиума Всесоюзной федерации футбола, ему объявили об отставке через час после того, как утвердили план подготовки команды на будущий год.

Под руководством Гавриила Дмитриевича Качалина сборная команда страны одержала две самые крупные победы на международной арене. В Мельбурне на Олимпийских играх ее капитан Игорь Нетто поднялся на высшую ступень пьедестала почета. А через четыре года в 1960 году в Париже на стадионе «Парк де Прэнс» он же пронес по кругу почета Кубок Европы.

Такие победы сгладят любые рубцы поражений. Никогда не забуду, какой прилив восторженных чувств охватил нас тогда. Николай Николаевич Озеров тут же после матча, на футбольном поле, поздравляя меня с победой, без конца повторял: «Дождались!»

– Ну что, попробуем еще раз, – предложил мне Качалин, когда он принял сборную команду для подготовки ее к выступлениям на мировом чемпионате в Мексике.

Я недолго раздумывал и вторично стал начальником команды. Результат известен: проиграв четвертьфинальную игру Уругваю, финал мы уже смотрели в Москве по телевизору.

Гавриил Дмитриевич близко к сердцу принял поражение и подал в отставку.

Вспоминая основные вехи работы с этими высококвалифицированными специалистами, с удовлетворением убеждаюсь, что они были родственны по пониманию роли тренера и его взаимоотношений с игроками.

У каждого был свой взгляд на игрока, на тактический рисунок ведения игры, на выбор форм и средств проведения тренировочных занятий. Но ни один не подавлял в игроке личность, ни один не ходил по паркетной дорожке, приподнятой над землей футбольного поля, все завоевывали авторитет и признание через уважение к игроку, к коллективу. Нетерпимое для уха – «я играю», «я выиграл» – от них не услышишь.

Творческое самовыражение игрока поощрялось, ноги футболиста на поле не сдерживали путы категорического приказа – бежать строго туда-то. Вырабатывалась только общая схема действия в линиях и между ними, стратегический план предстоящей борьбы. Качалин, например, одобрял, когда после установки на игру ведущие игроки Лев Яшин, Игорь Нетто, Валентин Иванов собирались в номере – основное ядро команды и без руководства, в добром согласии укрепляли «духовную мускулатуру» перед ответственной схваткой – действовал коллективный психолог!

Вот потому, мол, и проигрывали, скажет сторонник безапелляционного приказа. Кто знает, может быть, – неопровержимых истин футбол не терпит. Я лично считал и не разуверился во мнении, что и Качалин, и Якушин, и Бесков, опираясь на коллектив, уважая личность исполнителя, показывали свои высокие педагогические качества и именно поэтому имеют на своем счету самые значительные победы советского футбола.

Для меня тренер и педагог понятия неразделимые.

Конечно, немалые заслуги и у других тренеров. Достаточно назвать имена Николая Петровича Морозова – четвертое место в Лондонском чемпионате мира; Александра Семеновича Пономарева – призовое место на Олимпийских играх в Мюнхене; Виктора Александровича Маслова, Никиты Павловича Симоняна, Валерия Васильевича Лобановского, приводивших свои команды к победам в чемпионатах страны, Кубке СССР и в крупнейших соревнованиях международного календаря. Но мне не довелось с ними работать, как говорится, рука об руку. Да и речь идет не о классификации тренеров, а о пережитом, оставшемся в памяти, об уроках футбольной жизни.

Вот один из них, показывающий, какой гримасой может улыбнуться мяч, как только ты возомнишь, что победа в кармане. Ничто в это утро не предвещало беды. Наша олимпийская сборная под руководством Вячеслава Дмитриевича Соловьева, казалось, была хорошо подготовлена. Сегодня предстоял матч со сборной командой ГДР. Первая игра в Лейпциге закончилась один-один. Важный гол наши забили за несколько минут до конца. Теперь игра на своем поле. Погода отменная, на дворе июньское тепло. Народу на матче полным-полно. В такой день олимпийской встречи жизнерадостность у футболистов должна бить ключом. В раздевалке настроение боевое. Но сквозь эту боевитость проскальзывает опаснейший симптом, он неуловим, больше угадывается, чем проглядывается, – неужели самонадеянность? С чего бы это? Ведь в Лейпциге едва убежали от поражения. Так рассказывали. Я не ездил туда, был занят с первой сборной. Но все равно ответственность на мне. А матч решающий: в олимпийских турнирах не решающих не бывает: его исход определяет, быть ли нашей команде в финале Олимпиады.

Однако прочь сомнения! Победа должна быть за нами! В это верит и тренер.

Уверенность в победе упрочилась у меня, когда я взглянул на нашего вратаря, Рамаза Урушадзе, гиганта двухметрового роста, не раз выручавшего нашу команду в матчах высокого ранга, которому стоит протянуть руку – и любой верхний угол наглухо закрыт.

Все складывалось по нашим расчетам. От победы нас отделяли считанные секунды. Я, как начальник команды, уже раздавал интервью нетерпеливым журналистам, и на груди у наших ребят мне мерещились золотые олимпийские медали. По нашим соображениям выходило, что сильнее этого противника уже не будет.

Но что такое!.. С правого фланга противник продвигается к воротам, наносит удар, мяч не сильно катится по земле, и наш вратарь, непроизвольно падая в каком-то непонятном направлении, пропускает мяч в сетку.

Как ветром сдуло всех журналистов. А после повторного матча, с четырьмя уже пропущенными мячами, сдуло и мечты о золотых медалях, наш преждевременный кураж оказался олимпийским миражем.

И вот когда мираж рассеялся, я не на олимпийском стадионе в Риме, и никакого круга почета с командой не совершаю, а понуро бреду в Скатертный переулок к своему начальнику, меня посетила мысль, которая, наверное, не дает спокойно спать ни руководителям, ни тренерам, ни самим участникам Олимпийских игр: можно ли предусмотреть все случайности в соревнованиях большого спорта? Ведь Рамаз из ста таких ударов на тренировке отразит все сто!

Мой непосредственный начальник лишил меня необходимости заниматься исследованием закономерностей и случайностей результатов в олимпийских видах спорта. Глубоко угнездившись в своем кожаном кресле, словно опасаясь, что в создавшейся обстановке его могут выдернуть из привычного местопребывания, он, сардонически улыбаясь, задал мне всего один и очень лаконичный вопрос:

– Ну, сам напишешь или?..

Разумеется, я воздержался от «или» и предпочел написать «по собственному желанию».

Век живи – век учись. Прописная народная истина, для футбола тем более непреходящая. Игра, по сути дела, остается в рамках тех же правил. Но как она изменяется по своему внутреннему содержанию, по своему зрелищному выражению!

Иногда эти изменения носят скачкообразный характер. Кардинально меняется тактическая схема. Наступает новый этап, новая веха на пути развития. Толчок тренерской мысли, повышенный спрос к интеллекту игрока.

Такая перестройка, как всякое новшество, гладко не проходит. Журналистскому корпусу только успевай хвалить и критиковать, кто успел лучше приноровиться, освоить рационализацию, внедрить в производство, а кто продолжает держаться за старое, за отжившее. Вот здесь во всем своем значении на передний край как самый объективный член футбольного жюри выходит зритель. Он выражает свое мнение открытым голосованием. Если он «за» – трибуны полны. Если «против» – полупустые, потому что, какой бы плохой футбол ни был, отказываться совсем от него нельзя.

Массовый болельщик всегда прогрессивное поддержит, ложное отринет, забракует. Зритель растет, мне кажется, прямо пропорционально росту качества зрелища. Но он потребитель и у него спрос требовательнее. Он хочет приобрести лучшее, что выставлено напоказ, что он видел на мировых футбольных фестивалях, а ему иногда преподносят залежавшийся на складе неликвид – «бетон», «замок Раппана», «каттеначио». Он хочет видеть жизнерадостный атакующий футбол, а ему сплошь и рядом приходится наблюдать окопный футбол, черновой прогон бесконфликтной пьесы. Зритель с этим мириться не хочет и голосует против – прекращает посещать будничный футбол, в ожидании праздничного довольствуясь телевизором или словесными беседами, но нередко с тоской о прошлом – «вот помню раньше играл»…

Суждения по этому вопросу диаметрально противоположные.

«Татьянин день» – в этот когда-то студенческий праздник дореволюционной России, когда учащимся высших учебных заведений все рестораны и трактиры были открыты для бесплатного питания и увеселения души, Борис Александрович Петров и Татьяна Сергеевна традиционно приглашали к себе гостей. Как обычно, бывал Яншин с супругой Нонной Владимировной Мейер, артисткой Театра им. Станиславского – хранительницей здоровья и житейского благополучия в доме Михаила Михайловича.

Приходил и Александр Александрович Вишневский, прославленный хирург. Мы примерно в одно время были с ним в Мексике, и когда разговор зашел о футболе, то я не преминул рассказать, что встретил там басков. Все очень заинтересовались: как Лангара?!, как Регейро?!, как Ауэдо?!.

В самом деле, с басками я там встречался неоднократно. Да, да, подтверждал я, и Исидро Лангару, и братьев Луиса и Педро Регейро и Эмилио Алонсо, и Грегорио Бласко, и Ауэдо, и других футболистов, приезжавших в 1937 году. Они полны воспоминаний о поездке в Советский Союз. Живут они в Мексике тесной семьей эмигрантов, не пожелавших вернуться домой, где правил фашистский диктатор Франко, Луис среди них по-прежнему непререкаемый авторитет.

Все они попробовали быть тренерами, но никто в местных условиях успеха на этом поприще не достиг. В Мексике в то время не было регламентированного профессионального футбола, и любительские клубы с футбольных полей финансового урожая в нужном объеме не собирали.

– Андрес, – помню, обратился ко мне Луис за товарищеским ужином, – у нас, – он показал на футболистов, – тридцать шесть детей. Трабахо, трабахо, трабахо! – Надо, мол, много работать, чтобы их прокормить.