Встречи на футбольной орбите

Когда гнедой рысак, потемневший от пота, с клочьями падающей изо рта белой пены, со своим наездником Александром Александровичем Сорокиным, человеком небольшого роста, казавшимся рядом со своим питомцем совсем миниатюрным, совершал перед трибунами круг почета, получая самые восторженные овации зрителей, народный артист СССР Михаил Михайлович Климов, дружественно расположенный ко мне и хорошо знавший отца по совместным выездам на охоту, утирая платком слезы умиления, говорил: «Несравненно, дружок мой, несравненно!»

Обсуждая события дня, Сорокин отозвался о победе Алойши коротко исчерпывающе: «Классный жеребенок, был в великолепном порядке».

Не забудешь и неожиданного выигрыша приза «Дерби» Хозяином под управлением замечательного тактика езды Степана Филипповича Пасечного. Никем накануне старта не принимавшийся в расчет гнедой сын выводного американца Боб-Дугласа, Хозяин уверенно первенствовал в обоих гитах с рекордной резвостью. Конечно, после розыгрыша приза находились «знатоки», отроду не державшие вожжи в руках, кричавшие «я говорил», «я знал», «я считал». Их много в каждом виде спорта. Но, по сути дела, никто не знал фактического «порядка» жеребца, кроме, может быть, самого наездника.

После выигрыша приза Степан Филиппович говорил, что по «порядку», мол, накануне видел – с жеребенка можно спросить в беге столько, сколько надо.

Не мог я не помнить и о Корнете.

Был такой серый жеребенок, сын Воина, основоположника целой линии рысаков орловской породы. Корнет – так себе конь, из середнячков, никаких рекордов не ставил. Но в руках находился у знаменитого Михаила Дмитриевича Стасенко, наездника, многократно выигрывавшего как «Дерби», так и другие именные призы высшего бегового ранга. И прославленный темно-гнедой Гильдеец, давший высококлассное потомство, и рыжая Баядерка, и серая Горта, и множество других резвачей-рекордистов прошли через руки Михаила Дмитриевича за его шестидесятилетнюю практику по тренингу рысака и испытания его на скорость и выносливость.

Специалисты считали, что у маститого наездника жесткие руки, лошадь слишком строго управлялась и, может быть, поэтому на ходу питомцы Стасенко не гляделись так красиво, как, скажем, бежали рысаки у Павла Беляева. «Как часы», – говорят о таком ходе беговики.

Шел рядовой беговой день. Никаких именных призов особого значения не разыгрывалось. Но приятно было сидеть в ложе, при отличной солнечной погоде, в окружении людей, любящих спорт, по влечению сердца посещающих трибуны ипподрома, так же как и трибуны стадиона во время футбольных матчей.

В ложе как раз возник спор о слабом выступлении «Спартака», последовавшем за хорошей победой.

Ветеран русского футбола Евгений Захарович Архангельский, сверстник и одноклубник по «Новогирееву» Бориса Чеснокова, Павла Канунникова, братьев Артемьевых, приверженец конного спорта еще со времен Крепыша, с высот своего футбольного авторитета громил и тренеров, и игроков-спартаковцев: «В наше время не так играли».

Басистый Арнольд Григорьевич Арнольд, в прошлом популярный эстрадный танцор, затем изобретательный режиссер в коллективе Л. О. Утесова и в Госцирке, о котором в своей книге «Спасибо, сердце!» Леонид Осипович пишет: «…Его уже нет, к сожалению, с нами. Но память о нем всегда живет среди тех людей, кто сталкивался с ним в творческих исканиях…»

С Арнольдом меня связывала многолетняя дружба. Мы были одновалентны по отношению друг к другу: оставаясь вдвоем, мы совсем не тяготились вдруг возникающим молчанием, и увлечения наши совпадали. Футбол стоял на первом месте. Арнольд в молодости подвизался на футбольных полях Киева, по свидетельству Володи Агатова, автора известной песни «Темная ночь», он, длинноногий и быстрый, получил кличку «Пинчер». Однако тяга к искусству победила. Но не настолько, чтобы погасить привязанность к футболу и конному спорту. Картинки из театральной жизни он умело и остроумно переводил на обсуждающуюся тему – в данном случае – спартаковские перепады в игре. Арнольд отослал нас к великому русскому трагику Павлу Степановичу Мочалову, напомнив о взлетах и падениях в его творчестве. Рассказал, как замоскворецкий купчина из партера закричал артисту, своему должнику по лавке, в восторге чувств за доставленное удовольствие: «По мясу квит!», а на следующем спектакле Мочалов мог услышать: «Плати за мясо!»… Так, мол, и «Спартак» играет только по вдохновению.

Однако дискуссию резко прекратил звонок, вызывающий лошадей на старт. Среди группы участников появился и Корнет. Он хорошо гляделся на предстартовой проминке: легко отвечал на посыл наездника, весело помахивал хвостом и прядал ушами – признаки хорошего настроения лошади.

Высокого роста, тонкий, как лоза, стартер Обезьянинов, в костюме, напоминающем наряд горца – длинная блуза, перетянутая тонким ремешком с насечками, неширокие брюки в сапоги и легкая кубанка на голове, – стоял на судейской вышке, подняв руку с красным флажком.

Шеренга участников для принятия старта с хода двинулась в направлении стартера, равняясь на лошадь, бегущую по бровке.

– Полевые, тише, – истошно кричал Обезьянинов, выравнивая рысаков, как огромную свечу держа флаг в вытянутой руке. Лошади, с трудом сдерживаемые наездниками, дробно топоча, подходили к стартовой линии. Но одна из полевых все же вырвалась вперед. Обезьянинов, оставаясь недвижим, как обелиск, отчаянно громко, на высоком фальцете закричал: «Наз-а-а-а-д!!!» Это был фальстарт.

Рысаки легким троттом двинулись на исходные места, послушно подчиняясь вожжам наездников, которые в свою очередь неукоснительно следовали отрывочным указаниям стартера – «в спину», «ворочь», «подавайте».

Во второй раз нарушителем оказался Корнет. Он резко с поля бросился вперед, стараясь обеспечить себе выход на бровку. Но Обезьянинов был начеку, опять тем же истошным криком «Назад!» зафиксировал нарушение: «Стасенко, не вырывайте – пущу сзади!»

После неоднократных фальстартов система наконец сработала. Когда лошади без явных нарушений правил подошли к линии старта, Обезьянинов вдруг, словно складной аршин, согнулся в коленях, завалил корпус назад и, опустив резким движением руку с флагом вбок, до земли, заголосил: «Поше-о-о-о-л!!!» Тут же раздался протяжный звон судейского электросекундомера – рысаки устремились по широкой беговой дорожке к первому повороту.

Бег возглавил Корнет. Он довольно резво провел первую четверть круга, израсходовав более высокий по сравнению с другими рысаками запас энергии, чтобы захватить бровку. На противоположной прямой ему пришлось увеличить скорость, так как конкуренты с поля сильно наседали на лидера. Серый жеребенок ясно виделся первым и у полукруга, где заканчивается вторая четверть. При входе во второй поворот признаки усталости едва проглядывались: круп рысака чертил в воздухе не строго прямую, горизонтальную, линию, а несколько вибрирующую. Однако Корнет и третью четверть закончил впереди остальных, показав на ней наилучшую резвость.

– Встанет в обрез, – пробасил Арнольд.

– Пожалуй, перепейсил, – согласился авторитетный ценитель рысистых и скаковых лошадей Сергей Александрович Эльдаров.

Кто-то, играющий на Корнета, недовольно буркнул:

– Закаркали.

Шла обычная разговорная сумятица, возникающая в моменты спортивных кульминаций, когда суеверие, апломб, дилетантство и знание смешиваются в один несвязный гул голосов, усиленный эмоциональным возбуждением.

Корнет же не сдавался, хотя теперь уже стало ясно – бежит на пределе возможностей. До финиша оставалось рукой подать, и он еще возглавлял бег, не уступая наседавшим конкурентам и с поля и по ключу (выем внутрь поля от бровки, дающий возможность лошади, идущей в спину за лидером, при выходе из поворота на финиш обходить впереди идущего с левой стороны).

Но нам не суждено было узнать: остался бы Корнет победителем или уступил соперникам у самого выигрышного столба. Во всяком случае он не сдался. Будучи еще впереди всех, серый жеребенок вдруг зашатался и безжизненно рухнул на беговую дорожку, вытянув голову в направлении финишной ленты. Корнет пал, вызвав тяжелый вздох сострадания у всего ипподрома, лошади «не хватило сердца», как говорят специалисты конного спорта.

Корнет проследовал мимо выигрышного столба в ветеринарно-лазаретном фургоне, в который его на наших глазах погрузили. Он закончил беговую карьеру, как римский гладиатор, сражаясь насмерть. Призовую качалку вез конюх, рядом в черном камзоле шел, сняв белый наезднический картуз, Стасенко. По его продубленному до красноты ветром и солнцем лицу, иссеченному глубокими морщинами, катились слезы.

Что это – бабелевское «высоко развитое чувство преданности», или чуенковское «от лошади можно требовать не больше, чем она может дать», или, проще говоря, не было должного «порядка», то есть Корнету не хватило тренировочной работы? Мы судили, рядили по этому поводу, не находя исчерпывающих ответов, а судейский колокол уже вызывал участников на беговую дорожку для старта очередного заезда.

Через несколько дней я отправился к Александру Григорьевичу Бондаревскому. Одноклассник Арнольда по киевской гимназии, вспоминая молодость, говорил: «Вместе с Пинчером играл в футбол». Сын состоятельных родителей, имевших свой выезд, он подкатывал к училищу на кровном рысаке, сидя на «козлах» с вожжами в руках, с кучером, занимавшим места для господ. Юношеское побуждение покрасоваться перед гимназистками, с шиком прокатить их по Крещатику переросло в увлечение лошадью, а потом и в неугасимую страсть. Отец, известный юрист, видевший в сыне будущего владельца солидной нотариальной конторы, «чуть не упал в обморок», когда сын по окончании гимназии заявил: «Хочу быть наездником».

Ко времени нашего знакомства, а затем и сближения на почве пристрастия к лошадям и футболу он уже был мастер-наездник, прошедший ученическую школу под руководством Стасенко. Отец его умер в годы гражданской войны, а шокированная поначалу выбором «кучерской профессии» мама впоследствии с интересом наблюдала из ложи за выступлениями сына на беговой дорожке, делая ему рекомендации лишь по части покроя и сочетания цветов камзола – «нельзя же надевать безвкусицу».

Он любил футбол не меньше, чем я конный спорт. Разговаривать нам было легко, если не считать, что я все время хотел говорить о бегах, а он о футболе. Но язык был общий, так сказать, футбольно-беговой. Ход футбольного матча пересказывался беговыми терминами, заезд разбирался футбольными.

Например, на вопрос Бондаревского, как сыграл его любимый «Спартак», достаточно было сказать: «Проскачка», или: «С места до места». В первом случае это означало, что безнадежно проиграл, во втором – убедительно выиграл. Он утверждал, что категориями беговых понятий можно доходчиво объяснить любую тему. Не знаю, как насчет всех других, но что касается темы футбольной, то с ним нельзя не согласиться.

Недавно я смотрел футбольный матч. Встречались две команды, разные по классу. В переводе на беговой язык у одной личный рекорд на 1600 метров две минуты десять секунд, а у другой – две минуты двадцать. В первом тайме более классная команда играла с преимуществом и выиграла два-ноль. Во втором преимущество перешло на другую сторону. Игра, по сути дела, шла в одни ворота. Счет стал три-два в пользу менее классной команды.

Я внимательно смотрел эту игру. Мой угол зрения на происходящее преломлялся через беговую дорожку, Я видел, что более классная команда повела игру с преимуществом – «захватила бровку».

Затем она забила гол – «оторвалась на столб» (осветительные столбы, расставленные на беговой дорожке примерно на расстоянии 35 – 40 метров).

К перерыву счет стал два-ноль: «у полукруга на два столба впереди». Казалось, лидеру не составит труда довести дело до конца, «до финишного столба».

Но вот во второй половине игры у классной команды появились признаки усталости, футболисты стали допускать больше технического брака: «врут ходом». Вскоре в их ворота влетел гол: «задние наседают, а ехать еще далеко». За двадцать пять минут пошла отбойная игра, на удержание счета: «не доведут, перешли на шлапак». Последовал второй гол, а за ним, за минуту до окончания матча, победный третий.

На разборе игры тренеры отметили отсутствие взаимосвязи, нарушение игровой дисциплины, большой технический брак, вялый темперамент: «такой бесклассице проиграть…»

А «бесклассица» без устали носилась по полю, с первой до последней минуты игры, хрестоматийно доказывая, что «порядок бьет класс!».

Допытываясь у Бондаревского, какими же средствами достигается и определяется этот пресловутый «порядок», я попросил практически познакомить меня с наездническим тренингом рысака. Сознаюсь, решился я на это испытание не без душевной борьбы. В детстве приходилось и в ночное на неоседланной лошади выезжать, и навоз в поле на телеге возить, и полевые работы вести с вожжами или плугом в руках, но все это неторопливое поспешание. Здесь же – рысаки, соревнования скорости и силы. Я уже насмотрелся всевозможных аварий на дорожке и в призу и на разминках.

Перед глазами стоит сшибка экипажей в повороте, когда взмыла вверх стиснутая с боков качалка с мастером-наездником Н. Р. Семичевым, а сам он с высоты спикировал прямо под ноги двигающейся сзади группы рысаков.

– Легко отделался, – отшучивался Николай Романович, кивая на сломанную руку.

Трагически закончилась славная карьера другого мастера-наездника И. Д. Назарова. На старте для рысаков элитного класса ему пришлось резко приостановить свою любимую, знаменитую по выигрышам больших призов, в том числе и «Дерби», серую кобылу Былую Мечту: с поля, «подрезая» ей ноги в погоне за бровкой, устремился другой рысак, грозил неминуемый сбой. Кобыла вздыбилась от сильного упора на задние ноги и зависла в воздухе, замерев на какое-то мгновение в вертикальном положении. Но центр тяжести перешел критическую точку, и Былая Мечта осела всей тяжестью на оказавшегося внизу наездника, сдавив ему грудную клетку своим мощным крупом.

– Кобыла-то не виновата, я сам вожжи перетянул, – теряя сознание, оправдывал свою любимицу наездник.

Но, назвавшись груздем, надо лезть в кузов. К пяти часам утра я появился в конюшне у Бондаревского. Она размещалась в центре лошадиного царства, раскинувшегося в тылу Ленинградского проспекта, от Белорусского вокзала до ипподрома. Свыше трех десятков зданий барачного типа, с фрамугами вместо окон, закреплены за самостоятельными тренерскими отделениями, во главе которых стоит мастер-наездник, бригадир.

Это особый мир, со своим колоритом, ритмом жизни, размеренным более чем вековой традицией испытания рысистой лошади на ипподроме.

В конюшне Бондаревского, как и во всех других, никакой суеты, беготни, торопливости. Все делается степенно, мерно, по часам. Задается корм, готовится упряжь, убираются денники. Темп как бы определяется монотонно приглушенным звуком – хрустом лошадей, поедающих овес. Конь ест в отличие от собаки сдержанно, деликатно. Неповторимый запах смеси лошадиного пота, корма, навоза густо висит в воздухе. Именно он, этот, не побоюсь сказать, аромат, вызывает волнующее ощущение, переселяет тебя в другой, необычный, романтически увлекательный мир.

Тот же букет запахов волновал мое детское воображение при первом посещении цирка. Стараясь выказать себя бывалым лошадником, я вместе с Бондаревским вошел в денник к серому красавцу Володару. Но нервный сын Воина так перебирал задними ногами, что, поспешно ретировавшись, я решил в другие денники не заходить.

Началась сборка лошадей для работы. Одна из них предназначалась для меня. Это был гнедой трехлеток, кажется Гвидон по кличке, которого я знал по беговой дорожке. Он неоднократно выступал, правда, без особого успеха, однако был довольно резвый для своего возраста.