Вракли-4. Сборник баек и рассказов

Друг молча стоял у окна и лишь только, когда мы пересекли границу, отбросив все свою интеллигентность заорал шёпотом: «Б…., …..мать, …..ня какая! Эти х…., п…., г….. и др. контрабандисты! И им по х…., до п….., а, я, честный совгражданин, ни разу не ездивший зайцем в общественном транспорте!..» Это был первый и единственный раз, когда мы слышали такую проникновенную речь от нашего друга.

Польшу мы проскочили «на ура» и тут поздней ночью пришёл черёд ЧССР. Чешский таможенник. Говорит по-русски. Вежлив. Окинул взглядом багаж и также начал: «Это чье?» «Наше с женой, вот» – ответил я уже заученным тоном и показал почему-то на жену, которая устроилась по традиции на верхней полке. Затем перевёл взгляд на таможенника и уставился в его глаза. Там виднелись танки на Вацловской площади, Дубчек, наши солдаты. «Что вы везёте?» «Да так, подарки друзьям». Он, вероятно, подумал, что друзей у нас полстраны и танки в его глазах стали постепенно исчезать. И тут вдруг с верхней полки раздался чистый и честный голос жены. «Да, и телеви… – начала она, – «…зоры мы решили не брать, чтобы не подрывать экономику братской ЧССР» – продолжил я и показал жене кулак, – так, чтобы это не заметил таможенник. Жена тихо пискнула и нырнула под одеяло, куда я на всякий случай сложил золото, рубли, и один из телевизоров. При первых звуках голоса жены, в глазах таможенника вместо исчезающих танков появились ракеты средней дальности, истребители и тяжелые бомбардировщики. Я опять посмотрел ему в глаза и высказался о нерушимой дружбе, Варшавском договоре и мировой революции. Взгляд погас, таможенник зябко повёл плечами и спросил у друга: «А в Вашем дипломате что?»

Друг с готовностью открыл дипломат. В нем 2 десятка грампластинок в подарок. Таможенник просмотрел, пересчитал, присел и выписал таможенную пошлину в размере 600 крон (60 рублей). Друг икнул, заплатил и до самой Праги пролежал, уткнувшись носом в стену и лишь что-то шептал невразумительное. Сердобольные словацкие друзья смачно обматерили таможню и урон другу компенсировали.

На обратном пути перед нами стояла та же задача. Причём она была гораздо сложнее первой. Польские и чешские таможенники сквозь пальцы смотрели на то, что туристы и другие граждане вывозят из их стран. Они справедливо полагали, что мы оставили приличные суммы денег в обмен на их товары, что способствовало развитию экономики. А вот наша таможня зверствовала. При всеобщем дефиците в стране что-нибудь стоящее можно было купить лишь на т.н. толкучках или напрямую у знакомых спекулянтов. Поэтому народ старался провезти товар не столько для себя, сколько на продажу или обмен с теми, кто имел доступ к дефициту. Наша же поездка увенчалась полным успехом. Если по дороге в Чехословакию мы везли указанное выше количество котомок, то на обратном пути их число хоть и сократилось, но всё равно могло вызвать особый интерес у таможни. С нашим другом пути разошлись. Он выехал домой на день раньше и вёз с собой ту же сумку и тот же дипломат. Как мы узнали встретившись в Минске, его почти не шмонали, так как в толпе бедолаг, он выглядел настолько белой вороной, что его едва ли не пинками препроводили на Родину. Мы же заехали на пару дней в Варшаву, и это едва не стоило нам потери всего нажитого за три недели пребывания в Чехословакии. Дело в том, что взять билеты на прямой поезд до Минска не было никакой возможности. Лето и поезда забиты под завязку. Единственный способ добраться домой был польской электричкой до Бреста и далее уже нашей электричкой до Минска. Опасность для нашего добра заключалась в том, что в Бресте все выходили и должны были подвергнуться таможенному досмотру в здании вокзала. Таможенники никуда не спешили и имели уйму времени, чтобы досконально изучить содержимое наших баулов, сумок и чемоданов. Испуганная жена в туалете натянула на себя зимние сапоги, новенькие джинсы и куртку. Я также постарался облачиться во всё новое, напялив на себя максимум одежды. Мы же переживали не столько за шмотки, сколько за всякие вкусные вещи. Как-то: две палки настоящей венгерской салями, той, которая с добавкой ослиного мяса, большого набора пряностей из пражского магазина «У Сальвадора», а также нескольких бутылок шикарного алкоголя. Про ящик пива и прочее говорить не приходилось. Электричка была набита в основном поляками, которые, как я понял, и были основными поставщиками товаров для спекулянтов. Я приуныл и сказал жене, что если попытаются забрать колбасу, я съем, сколько смогу, запив её бутылкой любимой водки «Боровичка» прямо из горла. Жена пообещала поддержать со своей стороны, в смысле со второй палкой и второй бутылкой. По прибытию в Брест огромная толпа, среди которой мы со своими баулами не выглядели особо заметными, влилась в здание таможни и рассредоточилась вдоль длинных прилавков. За ними стояли барышни в форме и трясли всех подряд. Перед нами полька судорожно пыталась объяснить таможеннице, что эти сто семьдесят метров кримплена она везёт на похороны. Зачем столько материала покойнику ни мы, ни, тем более таможня, не понимали. Дело с кримпленом окончилось быстро – его просто конфисковали, а бабку депортировали. Подошла наша очередь.

– Это всё ваше? – строго спросила барышня, перегнувшись через прилавок и пытаясь сосчитать наши клумки.

Жена было открыла рот, но я толкнул её в бок.

– Ммм… – начал я. И дождавшись момента, когда таможня подняла глаза на меня, продолжил, – Да, наше. – И добавил уверенным тоном – Мы из Чехословакии возвращаемся. От друзей.

Таможенница несколько секунд не моргая смотрела в мои глаза, потом слегка покраснела и сказала: «Проходите».

Польки, стоявшие за нами и со злорадством наблюдавшие за процедурой досмотра, только крякнули.

Первый опыт прохождения таможенного досмотра был приобретён случайно. До этого я хоть и слыл среди родственников и друзей отъявленным прохиндеем и пронырой, сам себя таковым не считал. Более того, ни разу не сталкивался с представителями властей. Вернувшись домой из путешествия, я крепко задумался. Долго смотрелся в зеркало, но ничего особенного не разглядел. Жена, на которую мои глаза, если и производили впечатление, то только тогда, когда ей хотелось засветить в один за моё очередное прегрешение. Она также была убеждена, что ничего особенного в моём взгляде нет. Мы ещё несколько раз ездили в Чехословакию и каждый раз картина повторялась.

Потом СССР развалился, и какое-то время от заграницы пришлось отказаться. Но в середине девяностых, когда я перешёл на службу в частную компанию, моё умение оказалось востребованным. Будучи замгендиректора по научной работе и внешним связям мне пришлось мотаться за рубеж чуть ли не каждый месяц, а участие в различных программах испытаний нашего оборудования, конференциях, выставках предполагало провоз с собой различных образцов и, о, почти криминал! – небольших радиоактивных источников. Официальное оформление всего этого было длительным, а иногда и невозможным. Поэтому моей дополнительной обязанностью была контрабанда вышеозначенных предметов. Памятуя историю с нашим другом, я уговорил директора дать мне в напарники Моню Л. Он был физик как и я, единственный кроме меня в фирме говорил по-английски и этим я объяснял целесообразность участия его в мероприятиях. В действительности, причина заключалась совершенно в другом. Моня Л. и в обычной жизни выглядел как иллюстрация к многовековым страданиям еврейского народа. При контакте с представителями силовых структур, как-то милиции, КГБ, таможни и иже с ними, он терял человеческий облик и начинал походить на закоренелого преступника, решившего на закате жизни покаяться во всех мыслимых и немыслимых греках. Таким образом, он служил чем-то вроде громоотвода. Как только таможня заходила к нам в купе, меня, предварительно спросив, где мои вещи, выставляли в проход, а Моню шмонали до исподнего. Я же был спокоен. Мой взгляд и Монино выражение лица составили шикарный тандем контрабандистов.

Лишь однажды я был на грани провала. Поздняя осень. Я еду в Польшу. В вагоне СВ я один. Со мной никакой контрабанды за исключением приличной суммы долларов. В то время при провозе валюты её было необходимо задекларировать на службе, и с такой декларацией подписанной также в банке я мог вести почти неограниченную сумму. А тут командировка срочная, не успели, поэтому тысяча долларов в кошельке. Я не волновался, памятуя о своих способностях. Но перед самым приходом таможни, что-то ёкнуло и я решил подстраховаться. Сунул лишние восемьсот под матрац второй полки. Дескать, если что, я не я и лошадь не моя! В сумке один прибор, его можно было провозить без проблем хотя бы потому, что именно такими были снабжены наши таможенные службы. Итак, Брест, смена колёс. Таможенница. Лет сорок – сорок пять. Не страшна, но и не привлекательна. Традиционный вопрос – что везём! Традиционный ответ – ничего. Как я упомянул выше, в вагоне только один пассажир – он же я. Она, присев на полку:

– А что у Вас в сумке?

Я удивился и открыл сумку.

– А что это за прибор?

Я подробно отвечаю, а она, как-бы случайно, перебирает вещички, в рубашке карманчик прощупывает, как-бы невзначай по подкладке прошлась. Я продолжаю врать, она – щупать. Враньё окончилось. Она окинула купе взглядом.

– Ой, какая куртка у Вас симпатичная!

И опять так нежно пальчиками по куртке. Типа гладит, дескать хороша. А сама по карманам шасть! Под курткой брюки висят. Она и по ним пробежалась. К счастью я в тренировочных штанах, поэтому она лишь внимательно осмотрела задний карман. Снаружи. Всё, вроде ничего не осталось. Подошла к двери, остановилась, повернулась и опять купе оглядывает. Тут я напрягся и ей прямо в глаза:

– Что-нибудь ещё показать?

В смысле, не раздеться ли мне до трусов. Она отвела свой взгляд от моих очей и вышла.

Через три дня возвращаюсь. И надо же такому, она опять! Узнала, зараза.

– Ой, Вы опять! – так радостно восклицает.

– Да, я опять и Вы опять, будто за мной охотитесь!

Она быстренько прошмонала меня и уже собралась выходить. И тут я не удержался:

– А в прошлый раз Вы таки пропустили кое-что! Вот тут, под матрацем.

– Вот, чёрт подери! Ведь чуяла я, что не всё чисто. Уж хотела купе пошмонать, но что меня удержало, не пойму.

– Что-что, да козлу понятно что. Мои честные глаза! – хотел я сказать, но благоразумно промолчал.

Позже мне говорили, что в Бресте есть такая таможенница, чисто лютый зверь! Оказалось, таки я на неё и нарвался!

Прошло много лет. Десятки проездов без билетов в поездах дальнего следования, прорываний на самолет по билетам на рейсы, которые должны выполняться через недели, поселение в гостиницы, где испокон веков не было свободных мест, ночевки у случайных встречных, с обязательными уговорами остаться ещё на пару дней, слезами при расставаниями и многое, многое другое, что свершалась по отношению меня, как человека, чья исключительная честность выглядела неким сверкающим бриллиантом на фоне сплошного жулья. Эти добрые люди даже не подозревали, что за этим ясным взглядом скрывался душа обычного советского прохиндея, которому то ли мама, то ли какие-то высшие силы даровали этот взгляд. Они были уверены во мне и не ошибались, я никогда их не обманывал. Я врал, иначе говоря, искажал истину в целях её более чем художественного отображения. Простите меня, добрые люди! И дежурный начальник смены в аэропорту Толмачево в Новосибирске, у которой я в разгар сезона выцыгнил вне огромной очереди три билета до Ташкента, девочки в аэропорту Свердловска, которых я убедил в чём, сам не помню хорошо, так как врал экспромтом, и они посадили меня с женой и приятелем в самолет до Симферополя. И майор КГБ в Находке, которого я уговорил выдать нам пропуска в погранзону по трём паспортам и фальшивому студенческому билету и другие, другие, другие.

Прошло много лет, но я до сих пор помню взгляд той первой на моём пути таможенницы в Бресте, в котором я и прочитал «Вот, наконец, честный человек встретился!»

Из серии святые собеседования

1. Ангел-хранитель

Посвящается Иванистову

Верю ли я в Бога? Почему-то об этом всегда

спрашивают люди, а Он – никогда.

Станислав Ежи Лец

Каждый раз, когда мы с женой собираемся в очередное путешествие, друг Санька провожает нас традиционным напутствием: «Ангела-хранителя вам в дорогу!» Санька по виду чисто уголовник-рецидивист… с душой ангела и сердцем Матери Терезы. Удивительно, но в студенческие годы, да и много позже, вид у него был почти такой же. В остальном же он был обычным парнем, как и все в нашей небольшой компании. Пил, курил, ухлестывал за девками – в общем, вёл нормальный образ жизни. Мы вместе ездили в стройотряды, потом на шабашки, ходили в походы и были атеистами до глубины души – в полном соответствии с изучением в университете таких основополагающих дисциплин, как диамат, истмат, политэкономия социализма и капитализма, а также научный коммунизм.

О неожиданном обращении Саньки к религии я узнал случайно, когда мы ехали по городу. Санька за рулём, я пассажиром. Дорога шла мимо нескольких храмов и, проезжая мимо каждого, Санька крестился. Первый раз я, кажется, даже не заметил, второй – удивился, а после третьего раза хихикнул. Санька посмотрел на меня и лишь осуждающе покачал головой – дескать, не шути. Я заткнулся в изумлении. Дома рассказал жене – та просто не поверила. «Да он тебя разыгрывал!» – заявила безапелляционно. Как известно, жена у меня очень умная и я ей доверяю безоговорочно, но тут засомневался. Больно уж не было похоже это на Саньку. Немного косноязычный, он всегда был немногословен и даже на совместных пьянках по различным поводам с тостами не выступал, а поручал делать это мне от его имени. И шутки у него были прямыми и перпендикулярными, т.е. простыми и незамысловатыми. В общем, я был заинтригован и решил проверить. В лоб спрашивать постеснялся и зашёл со стороны жены. Благо, наши дачи были рядом и в непринуждённой обстановке прополки, когда все окружающие задницы смотрят на солнце, я как бы между делом поинтересовался у его жены, почему среди окружающих задниц не видно Сашкиной.

– Да сегодня он храм закладывает! – ответила Люда.

– В смысле, пьёт? – среагировал я, подумав, что закладывать храм это аналог закладывания за воротник.

– Да ты что, какое пьёт, сегодня ещё пост. Храм он строит. Ну, не сам, конечно, но участвует.

– ???

– А ты, что не знал? Он уже год, как к Богу обратился.

Я замолк, не зная, что и думать. Конечно, многие из моих знакомых и не просто знакомых, но достаточно близких приятелей, обратились к церкви в начале девяностых. Развал страны, полный бардак, безработица, резкое падение уровня жизни, семейные неурядицы и прочие сопутствующие развалу события. Наконец, главное – потеря уверенности в завтрашнем дне и ощущение полной незащищённости. Не все смогли выстоять, у многих опустились руки и поникли крылья. Попы это почуяли первыми, и церковь тут же подставила плечо всем таким бедолагам. Санька же под эти категории ни коим разом не попадал. Во-первых, успешный бизнесмен. Причём ушёл он в бизнес ещё до августа девяносто первого года, как только безумный Горбачёв дал отмашку кооперативному движению. Во-вторых, счастливый семьянин – две очаровательные дочки, в которых он души не чаял и постоянно баловал. В-третьих, на здоровье вроде бы не жаловался – крепок был всегда и очень силён физически. Так что причин сменить мировоззрение не было. Видимых причин…

Я доложил жене полученные разведданные, и она лишь пожала плечами, дескать, крыша едет у всех нас и Санька не исключение. Я засомневался в диагнозе и решил-таки поговорить напрямую. Выбрал удобный момент – промежуток между постами, затащил Саньку на дачу и после первой бутылки водки спросил:

– Ты, чё, идеи атеизма предал?

– Да, – коротко ответил друг.

– И?

– Ничего. Как и когда я поверил, говорить не стану. Это неважно. Важно то, что я верю.

– Ё-моё, ты же физик, ты, что – забыл?