Актуальные проблемы Европы №1 / 2011

Если Сорокин позволяет увидеть ценностно-психологические механизмы социокультурных изменений и причины кризиса, то Валлерстайн со своим последовательным холизмом, стремлением анализировать любой из компонентов или элементов социальной системы только с учетом ее целостности позволяет увидеть совместимость таких контрастов современного мирового разделения труда, как развитый центр и отсталая периферия. Говоря другими словами, современный развитый (потребляющий) центр и возможен только благодаря отсталой (производящей) периферии.

Противостояние центра и периферии обнаруживается и в самой системе западного мира. Север и Юг Европы так и не смогли создать единого равноправного экономического пространства. Кризис, обнаруживший нехватку ресурсов, фактически хоронит возможность долгосрочного экономического союза «северных» и «южных» стран Европы в современном виде. Попытка «северных» стран спасти положение созданием Стабфонда, напоминающая больше тушение пожара бензином, лишь продлит агонию современной спекулятивной экономики.

В заключение хотим добавить, что именно отсутствие в концептуальном аппарате представителей экономизма пары понятий «центр–периферия» в качестве базовых приводит к теоретической невосприимчивости сути западного глобального проекта и его современного кризиса.

Таким образом, мы подготовили теоретические основания для ответа на вопросы, поставленные в названии статьи: о современном кризисе и месте Европы в нем.

Кризис европейского универсализма

Очевидно, что ценности, на которых возник и развивался капитализм, сегодня окончательно девальвированы. Если на определенном этапе европейской истории капитализм имел достаточный творческий потенциал, то сегодня этот потенциал безвозвратно растрачен. Весь западный мир, прежде всего старая Европа, в течение последних десятилетий окончательно зашел в социокультурный тупик. Экономический кризис является всего лишь вершиной огромного айсберга. Начнем с констатации и объяснения кризиса европейского универсализма. В сущности, этот аспект кризиса можно описать формулой «от универсализма к унификации».

Источником европейского универсализма явилось христианство, провозгласившее начало нового мира, где «нет ни эллина, ни иудея». Первым выдающимся историческим воплощением этого универсализма была Византия, являвшаяся собственно евро-азиатским государством. Тем не менее в течение нескольких веков она была эталоном цивилизационного развития для многих окружающих народов и культур.

То жизненное пространство, которое сегодня именуется Европой, возникло в круге Византии, но во многом вопреки ему. Можно заметить, что, когда Византия уже блистала своим превосходством перед другими народами, Запад находился на крайне низком уровне социокультурного развития. Одновременно Византия была наследницей предшествовавших ей универсализмов: палестинского религиозного (ветхозаветного), греческого философского и римского политико-правового.

Мысль о том, что западная цивилизация является наследницей античного мира, – широко распространенный антивизантийский миф. Западная цивилизация выросла из католицизма, возникшего как специфическая формально-правовая антивизантийская интерпретация христианства в условиях общей деградации и коллапса античной культуры и варварского окружения.

Лишенные глубины мысли греков, оторванные от традиции египетского и сирийского монашества латинские христиане изначально попали в узкие рамки рассудочного мышления. Крупнейший из ранних западных отцов, фактический основатель латинской схоластической системы мышления Августин Аврелий на много веков вперед определил коллизии европейского гуманитарного дискурса. Основные споры были завершены только в XIII в., после признания официальной доктриной католической церкви концепции Фомы Аквинского (томизма), попытавшего в рамках отточенной за многие века системы формальной логики дать ответ на основные вопросы церковной и общественной жизни[1 - Надо учитывать и то, что описанные события происходили уже на фоне католического Возрождения, особенно заметного в Испании и Италии.].

Современная католическая церковь – не такой мощный, как в прежние времена, но еще достаточно значимый общественный институт, имеющий собственные интересы (в том числе экономические). Католическая церковь олицетворяет старую Европу и, как показал еще Макс Вебер, добуржуазные ценности. Безусловно, католичество переживает собственный кризис, но он не имеет ничего общего с современным кризисом капитализма. В этом смысле католическая церковь – докризисный институт. В отличие от интеграционных механизмов современной секулярной Европы эпохи постмодернизма, демонстрирующих свою слабость, католичество выступает мощным организованным началом, носящим транснациональный характер. То, что пытается сделать западный мир сегодня, католическая церковь уже проходила и извлекла из кризиса периода Реформации целый ряд уроков. Сила современного католичества – опора на периферию (sic!) и использование позитивных социальных технологий. Результат этого – его мощное присутствие и влияние во многих странах мира, прежде всего в бывших испанских и португальских колониях.

О социальных технологиях следует сказать особо. В 1928 г. в Испании католическим религиозным деятелем Хосемарией Эскрива де Балагер была создана католическая организация «Opus Dei», получившая признание римского престола к середине ХХ в. и на момент смерти ее основателя (в 1975 г.) уже насчитывавшая 60 тыс. человек. Как сообщает нам официальный сайт организации, «ее миссия – распространить весть о том, что работа и повседневная жизнь являются поводом к встрече с Богом, служению людям и оздоровлению общества» [Ищите Бога…]. Организация помогает католикам наполнить свою повседневную жизнь смыслом, привлекает верующих к труду и благотворительной деятельности. Оздоровительная социальная практика «Opus Dei» несет в себе антикризисный потенциал организации и тех стран, где она действует. Можно констатировать, что католичество сегодня в той или иной степени реализует модель, которую Валлерстайн назвал универсальным универсализмом.

Первой альтернативой учения католической церкви стало лютеранство. Особое значение в контексте нашего разговора приобретает лютеровская концепция призвания (ein Beruf) на поприще трудовой деятельности. Лютеранство определило облик немецких государств, немецкую трудовую и служебную этику. Оно способствовало укреплению национальных государств на севере Европы: усилению Швеции, позже объединению и милитаризации Германии. Идейный кризис лютеранства в XIX в. зафиксировал Ницше словами «Бог умер!»[Ницше, с. 729]. Это отчетливо проявилось в росте немецкого национализма, ставшего источником двух мировых войн и предопределившего поражение Германии. Очень точную характеристику этому явлению дал выдающийся русский военный теоретик А.А. Керсновский: «При обожествлении Государства и Нации единственным критерием суждения о степени справедливости данной войны есть степень выгоды ее для Государства и Нации. Если обнаживший меч считает войну единственным способом признания его законных прав, то ничем нельзя заставить его усомниться в справедливости его претензий. Манифест немецких ученых в августе 1914 г. [К цивилизованному миру!] является в этом отношении характернейшим человеческим документом»[Керсновский, с. 33]. Почти двадцатью годами раньше, в 1920 г., в статье «Европа и человечество» Н.С. Трубецкой называл идеологию, отраженную в манифесте, европейским космополитизмом, который, имея узкие этнографические рамки, претендует тем не менее на общечеловеческий масштаб, т. е. универсализм. В сущности же эта позиция, считает Трубецкой, может быть названа общероманогерманским шовинизмом [Трубецкой, с. 59].

В условиях кризиса либерализма лютеранство обладает достаточным позитивным потенциалом и способно дать прогрессивную программу в социальной и экономической сферах [Рормозер, с. 273]. Очень важно, что лютеране на немецкой почве способны объединиться с католиками для преодоления социальной катастрофы.

Другой вариант протестантизма был предложен Ж. Кальвином. Кальвинизм довел сотериологические идеи Блаженного Августина до логического завершения: никакие собственные усилия не могут способствовать спасению человека и помочь ему приобрести блаженство в жизни вечной, только Бог по своему желанию определяет одних людей ко спасению, других – к погибели. Критерием избранничества являются вера (дар Божий) и успех в мирских делах, прежде всего трудовой деятельности. При этом первые кальвинистские протестанты отличались чрезвычайной аскезой. Эта мирская аскеза, по мысли Вебера, и породила специфический дух капитализма (Der Geist des Kapitalismus). Тот же дух обеспечивал политические и военные победы протестантов, сопровождавшиеся порой особой жестокостью. Примером последней может служить военная операция О. Кромвеля в Ирландии в 1649 г. против ирландцев-католиков, после которой население острова сократилось наполовину. Самым успешным историческим проектом европейских протестантов-кальвинистов было создание Соединенных Штатов Америки.

Сегодня протестантский дух капитализма в значительной мере утерян. Внешне кризис протестантского сознания обнаруживается как переход от религиозных к чувственным ценностям [Сорокин]. «Буржуазный индивидуалист, – пишет А.С. Панарин, – сегодня менее всего готов к аскетическому существованию старого протестанта, отвергнувшего рафинированные блага цивилизации» Надо учитывать и то, что описанные события происходили уже на фоне католического Возрождения, особенно заметного в Испании и Италии [Панарин, 2003, с. 31]. Однако уже в новом, чувственном виде буржуазные ценности навязываются остальному миру в качестве эталона цивилизованности («европейскости»). Это культуртрегерство западного мира (панъевропейского, по Валлерстайну) представляет специфическую форму политики европейского универсализма (читай: глобализма) [Валлерстайн, с. 3–4].

Третьей альтернативой католическому проекту стала англиканская Реформация (Акт о супрематии, 1534). Собственно Англию можно считать родиной современной капиталистической экономики, так же как и причины современного кризиса нужно искать на берегах туманного Альбиона.

Преобразование мира на новых основах, провозглашенное еще лорд-канцлером Англии Ф. Бэконом в «Новой Атлантиде» (1614), предполагало экономическое чудо: истечение богатства полным потоком из «рога изобилия» (Бэкон – родоначальник коммунистической утопии?) – хозяйства, постренного на превращении науки в непосредственную производительную силу. Без такого изобилия никто в Англии добрым быть не собирался. Младший современник Бэкона Гоббс в «Левиафане» (1668) точно описал естественное состояние английского общества – Bellum omnium contra omnes (война всех против всех). То, что Гоббс признал для своего времени естественным, Томас Мор за сто лет до Бэкона назвал социальной болезнью. В своей «Утопии» (1516) он критиковал практику «огораживаний» (нашедших оправдание только в протестантизме) и требовал нравственного совершенствования и справедливого социального устройства. Через 19 лет после публикации книги Мор был казнен за исповедание католической веры: он отказался признать английского короля главой (понтификом) Английской церкви (Church of England). Английская корона, соединяющая в себе «и Божье, и кесарево», олицетворяет самую последовательную антикатолическую позицию во всем европейском пространстве. История Британии показывает, сколь значительную роль играла английская корона в становлении капиталистических институтов как в самой Англии, так и за ее пределами, о чем более подробно мы скажем в следующем параграфе.

Сегодня «английское доминирование» выглядит прежде всего как навязывание в форме панъевропейского универсализма «научных истин рынка» и представления «о том, что у правительств других стран нет иной альтернативы, кроме как принять эти рыночные истины и действовать согласно законам неолиберальной экономики» [Валлерстайн, с. 4].

Четвертую альтернативу католицизму представлял проект, который можно называть гуманизмом. Особенность идеи гуманизма в том, что она носила надконфессиональный и наднациональный характер. Европейский кризис XVI в., усиление национального фактора в политике и культуре привели к трансформации гуманизма в Просвещение. Просвещение, хотя и претендовало на универсальность, однако уже носило национальный характер: английское, французское, американское, немецкое и т. д.

Английское Просвещение породило идеологию либерализма и в смычке с англиканской Реформацией обслуживало создание Британской колониальной системы.

Французское Просвещение привело к антикатолической и антиабсолютистской Великой французской революции, проходившей под лозунгом «Свобода, равенство, братство!»

Немецкое Просвещение больше внимания уделяло национальному единству Германии, поддерживало диалог между лютеранами и католиками.

Идеи американского Просвещения легли в основу создания Соединенных Штатов Америки.

В целом европейское Просвещение независимо от национальной принадлежности рассматривало вопрос о европейской идентичности и единстве Европы. Просвещение сформировало представление о культурно-цивилизационном превосходстве Европы и ее ведущей роли в экономическом развитии всего мира, в значительной мере определивших мышление XVIII и XIX вв. Сегодня это представление, обслуживаемое теорией столкновения цивилизаций, переформулируется в универсалистский политический лозунг защиты демократии и прав человека, под прикрытием которого вмешательство во внутренние дела других стран и народов становится обычным делом [Европа].

В любом случае общеевропейская идентичность всегда проявляется, когда появляется внешняя угроза. Такой угрозой, стимулирующий европейское объединение, часто была Россия. Какой-то мистический страх перед Россией очень точно отметил Н.Я. Данилевский в «России и Европе». Историческим примером такого страха стали события Восточной (Крымской) войны, когда вся Европа объединилась против России. Только невероятными усилиями удалось избежать общеевропейской войны от Баренцева до Черного морей: Австрия, Пруссия и другие государства в любой момент могли начать боевые действия против России. Для этого собственно и была поставлена задача втянуть войска союзников в Крым и, затянув кампанию, измотать основные силы противника. В дальнейшем Европа многократно объединялась против России и при удобном случае делает это до сих пор.

Вопрос о реальном политическом объединении Европы является более сложным и требует не столько кампанейщины, сколько последовательных действий. Как известно, в начале ХХ в. в социал-демократической среде серьезно обсуждался вопрос об объединенной Европе. Идея республиканских Соединенных Штатов Европы теснейшим образом увязывалась с революционным низвержением германской, австрийской и российской монархий [Ленин, с. 351]. Как известно, монархии пали, а лозунг оказался преждевременным.

Актуальность вопроса об объединенной Европе возникла только после поражения Германии во Второй мировой войне. Это объединение стало осуществляться первоначально в рамках европейского экономического сотрудничества. «Создание Европейского объединения угля и стали в 1951 г., Европейского экономического сообщества в 1957, расширение ЕЭС в 1973, 1981 и 1986 гг., Единый Европейский акт 1986 г. – все эти успешно реализованные проекты служили превращению Европы в единый хозяйственный организм… Однако хотя экономическое единство континента и создавало предпосылки к политической интеграции, само по себе оно не формировало ни единой государственности, ни четкой европейской самобытности» [Европа, с. 22].

Первой ступенью политической интеграции Европы стал Маастрихтский договор 1992 г. По мнению Л. Ларуша, этот договор всеми правдами и неправдами с помощью наднациональной элиты был навязан европейским государствам, прежде всего Германии и Италии [Ларуш, 2008, 18 октября]. Таким образом, сама европейская интеграция после Маастрихта превратилась в модель нового мирового порядка, позволившую мировой финансовой элите легитимировать механизмы наднационального управления.

Результаты не заставили себя долго ждать. Мировой экономический кризис обнажил прокрустово ложе Европейского союза.

29 апреля 2010 г., выступая в Берлинском университете имени братьев А. и В. Гумбольдтов, президент Чехии Вацлав Клаус заявил о том, что европейская интеграционная политика потерпела крах [Президент Чехии]. Евросоюз принес европейцам не столько свободы и благосостояния, сколько регламентированности и унификации. Экономической удавкой европейских стран стало евро, политической – Брюссель.

Единая европейская валюта лишила экономики европейских стран возможности избежать тяжелейших последствий экономического кризиса с помощью механизма девальвации национальной валюты. «Без евро Афины могли бы обесценить национальную валюту и таким образом решить проблему выхода из кризиса, – комментировал Клаус положение в Греции. – Но сейчас это невозможно, – сказал президент. – Поэтому страны зоны евро должны взять на себя ответственность. Теперь Грецию следует финансировать извне» [Президент Чехии].

При этом чешский президент высказался против идеи усиления политических полномочий Брюсселя в целях выравнивания условий жизни в странах ЕС. «Я не хочу иметь родину всех европейцев, организованную сверху», – заявил он. Более того, по словам Клауса, национальным государствам следует вернуть себе часть полномочий и прав, переданных Брюсселю, так как «гражданство не может возникать на континентальном уровне, а только в рамках государств» [Президент Чехии].

Таким образом, Европа, являвшаяся на протяжении многих веков источником различных универсалистских идей, сама стала заложницей собственной универсалистской продуктивности. Сегодняшняя европейская универсализация превратилась в тотальную унификацию, которая вредит и самой Европе.

Кризис экономики наживы

Современный кризис начался как кризис плохих долгов, которые на порядки превосходят долги времен Великой депрессии. Возникли они вследствие доминирования в течение 30 лет в структуре западной экономики спекулятивной модели получения прибыли за счет эмиссии. Создание такой модели стало возможным только в условиях, когда нажива превращается в единственную цель экономической деятельности.

Основная система ценностей средневекового мира, как мы уже показывали выше, исключала наживу в качестве главной цели и магистрального вектора социокультурного развития. Британская капиталистическая экономика создала такую систему. Сегодня она построена не просто на стяжательстве, а на откровенном грабеже товаропроизводителей и покупателей целых стран и регионов. Конечно, у такой практики была своя прелюдия.

Предыстория вопроса восходит к экономической деятельности, сложившейся в итальянских средневековых республиках, среди которых особенно выделялись Венеция, Флоренция, Генуя, Милан и др. Обогатившиеся не только честной торговлей, но и путем ростовщичества, военного разбоя периода Крестовых походов, прежде всего грабежа Константинополя в 1204 г., и другими сомнительными средствами, они возвели наживу в ранг добродетели.

Вот как на эту тему говорит Линдон Ларуш: «Процесс коллапса власти Византии в пользу мятежной Венеции приблизительно в 1000 году нашей эры создал империю, которой фактически управляла венецианская олигархия финансистов, владевшая военной властью в качестве инструмента вплоть до краха норманнской власти, произошедшего как следствие финансового кризиса XIV столетия, известного как “Новый темный век”» [Ларуш, 2008, 18 октября]. Ларуш не упоминает, видимо, неизвестную ему антивизантийскую направленность западноевропейской системы, в рамках которой венецианцы были мощной политической и экономической группировкой.

Венецианская модель, в рамках которой финансовая власть пользуется (или сращивается с) государственной властью в целях собственного обогащения, становится в дальнейшем основной формой буржуазного олигархического правления.

Перенесенная на удобренную британскую почву, эта модель в дальнейшем сформировала облик Британской империи. Важнейшими историческими этапами этого процесса стала англиканская церковная Реформация (1534) при Генрихе VIII Тюдоре; создание английской Ост-Индской компании его дочерью Елизаветой I (1600); победа в войне (1587–1604) с католиками в лице Испании; Славная революция (1688) и приход к власти Вильгельма Оранского; создание Банка Англии (1694); Акт о престолонаследии (1701), лишивший возможности вступления на престол католической ветви династии Стюартов.

Подлинным продолжением венецианских традиций было сращивание английской монархии с финансовыми воротилами. Процесс этот начался еще до Славной революции, особенно после создания английской Ост-Индской компании. Создание компании указом Елизаветы I еще не обеспечивало ей успеха, необходимо было доказать прибыльность мероприятия. Весь XVII в. компания руководствовалась лозунгом: «Дешево покупать в Индии и дорого продавать в Европе», при удобном случае ее корабли совершали пиратские нападения на торговые суда. По мере роста успеха компании ее слияние с правительственными кругами усиливалось, на первых порах в основном в виде «подарков» власть имущим.

Настоящая история британской олигархической системы начинается после прихода к власти Вильгельма III Оранского. Как писал в середине XIX в. Маркс, «союз между конституционной монархией и пользующимися монополией денежными магнатами, между Ост-Индской компанией и “славной” революцией 1688 г. был взлелеян той же самой силой, которая во все времена и во всех странах связывала и объединяла либеральный капитал и либеральные династии, а именно силой коррупции, этой главной движущей силой конституционной монархии…» [Маркс, с. 151].

В 1693 г. в Англии разразился острый бюджетный кризис. Парламент начал расследование обстоятельств, которое показало, что взятки компании власть имущим выросли по сравнению с дореволюционным временем на два порядка. Над компанией нависла угроза, однако не было бы счастья, да несчастье помогло. Те же, кто[2 - Речь идет об англо-голландских торгово-финансовых кругах, тесно связанных с Оранской (оранжевой) династией.]организовывал ограбление индийских колоний, стали у истоков первого кредитного учреждения – Банка Англии. Маркс пишет: «Влияние, которое Ост-Индская компания точно так же, как и Английский банк, приобрела посредством подкупа правительства, она была вынуждена, как и Английский банк, поддерживать все новыми и новыми подкупами. Каждый раз, когда истекал срок ее монополии, она могла возобновлять свою хартию, лишь предоставляя правительству новые займы и преподнося ему новые подарки» [Маркс, с. 152].

После Семилетней войны (1756–1763) компания превратилась в крупнейшую военно-политическую структуру. Главная причина – постоянная поддержка правительства Британии. Окончательное подчинение Короне произошло в 1784 г. (Билль У. Питта-младшего) – это было окончательное подчинение британской олигархической группировке [Маркс, с. 151].

Компания, имевшая собственные вооруженные силы, вела не только торговлю, но и постепенно захватывала индийские территории, вытесняя конкурентов и подчиняя местных правителей. Важнейшей статьей дохода компании, а значит и Британской короны, была торговля наркотиками. Компания была готова пойти на любую подлость для достижения своих целей. Например, справедливая борьба китайского правительства против нелегального распространения компанией опиума в стране вызвала негодование наркоторговцев, ответивших военной агрессией, получившей название Опиумной войны[3 - Имеется в виду первая Опиумная война 1840–1842 гг.].

Британская финансовая олигархия, представленная Ост-Индской компанией и Банком Англии, в XVII–XVIII вв. не была еще столь могущественна, как сегодня. Постоянная попытка вмешаться в ее дела периодически инициировалась парламентом. Пытаясь вмешиваться в дела компании, парламент представлял интересы сначала торговой, а затем промышленной буржуазии. Конечно, причиной этого было не чувство справедливости, а скорее желание получить и свою долю от жирного пирога, добытого, как мы убедились, далеко не честным путем.

В 1858 г. компания, выполнив свою миссию, была распущена. Все ее функции перешли к Британскому правительству.

После ликвидации Ост-Индской компании главной опорой финансовой олигархии стал Банк Англии. Основой «новой» английской экономики стали деньги и ценные бумаги. С 1694 г., когда был создан Bank of England, частные финансисты начинают контролировать выпуск денег. Простая эмитация денег и контроль за денежным обращением еще не делают деньги товаром, источником прибыли. Поэтому, получив право выпускать нужное количество денег, центральный банк запускает кредитные механизмы. Кредиты значительно расширили возможности банков, собственно они и делают деньги товаром – кредитор получает ссудный процент. Возможности «денежной» торговли возрастают, когда в оборот вводятся ценные бумаги (специальные долговые расписки – векселя и их аналоги). В начале XVIII в. Банк Англии получил ряд законодательных привилегий, в том числе на выпуск векселей, что сделало его единственным кредитным учреждением в стране. Только к концу века право выпуска векселей получили и другие банки в Англии.

Замена монет купюрами после победы над Наполеоном значительно увеличила возможности финансовой олигархии управлять экономической и политической ситуацией не только в Англии, но и за ее пределами.