Сон разума

Свет появился внезапно. Настолько внезапно, что еще несколько секунд понадобилось девочкам, что бы понять это. Понять, что стало вновь светло. Этого времени хватило их маме, чтобы преодолеть то небольшое расстояние, что разделало прихожую с счетчиком электроэнергии и комнату девочек.

Оксана перестала трясти сестру и затравленно оглянулась. Их мама стояла на пороге, все так же сжимая под мышкой сиреневую ухватку, и с ужасом смотрела на дочерей. Шок длился секунду, не больше, а затем глаза женщины превратились в узкие щелочки, сочащиеся холодом и злостью.

– Быстро отпустите свою сестру, юная леди. – Спокойно, но в голосе сталь.

Оксана застыла как каменное изваяние. Даже Уля перестала всхлипывать. Обе девочки знали, что мама переходила на это обращение – «юная леди», – только в крайней степени злости. Это могло означать только одно: полетят головы.

– Дважды повторять я не стану. – Легкое движение головы слева направо.

Оксана отпустила сестру и вытянулась во весь рост, при этом разом потеряв всю свою стать и снова превратившись в обычную нерадивую восьмиклассницу.

– В ванну. Быстро. – Скомандовала мама. – Тряпку в руки. «Пемо Люкс» под раковиной. Ждать меня.

– Но, ма-а-ам…

– Не испытывайте моего терпения, юная леди.

Оксана быстро закрыла рот и мышкой прошмыгнула мимо грозной фигуры матери и скрылась в коридоре. Женщина проводила ее суровым взглядом, а затем повернулась к младшей дочери.

Уля невольно сжалась, опасаясь наказания, но взгляд ее мамы потеплел. Она села рядом, отложила ухватку и, разгладив складочки на клетчатой юбки дочери, провела рукой по ее волосам.

– Бабайка? – нежно спросила она, разглаживая волосы дочери.

– Угу, – пробубнила Уля, снова надуваясь как рыбка-еж. Глазки заблестели.

– Ну, солнышко мое, – поцелуй в темечко. – Зайка моя, – поцелуй в лобик. – Рыбка моя, – поцелуй в левую щечку. – Ласточка моя, – поцелуй в правую щечку. – Сердечко мое, – поцелуй в носик.

Уля всхлипнула в последний раз и исподлобья взглянула на маму.

– Ты накажешь, Оксану?

– Накажу.

– Может не надо, мам?

– Надо, девочка моя, надо. Это послужит ей уроком. – Мать коснулась пальцем кончика носа Ульяны. – А теперь давай посмотрим, где там наш бабайка.

Женщина поднялась с кровати – по правую сторону окна, что принадлежала Уле – и направилась к чулану, ловко лавируя между разбросанными школьными вещами.

– Не надо, мамочка, – взмолилась Уля, со страхом глядя как ее мама открывает двери чулана.

На самом деле никакой это не чулан, а обычная детская гардеробная комната. Когда-то давно, еще в семидесятых, когда этот дом только построили, это была кладовая комната, бог знает для чего предназначенная, скорее всего для хранения разного хлама. Однако когда у Анатолия и Веры Колесниковых родилась вторая дочка, родители всерьез задумались хоть о каком-то расширении жилплощади.

Словом как задумались, так и раздумались, так как денег, что они зарабатывали, едва хватало. Конечно, это была не такая жизнь, что они едва-едва сводили концы с концами, Анатолий Колесников ведь работал водителем экскаватора и получал неплохие деньги, при условии выполнения плана, но и особо не шиковали. На новые туфельки и платьица дочерям хватало, а вот на новую квартиру едва ли.

Так они и остались жить в старой двухкомнатной хрущевке на втором этаже. И единственным способом расширить жилплощадь для дочек, Анатолий признал снос стены между их комнатой и кладовой. Получалось на манер голливудских фильмов: комната и большая гардеробная. Теперь все вещи и одежда хранились там, чем существенно облегчили планировку детской и так до отказа забитой кроватями, креслами, комодами, тумбочками и бог знает чем еще, жизненно необходимым для существования в ней особей женского пола.

– Не бойся, маленькая моя, я с тобой, – произносит женщина и тянет двери на себя.

Они открываются так быстро и резко, словно двери салуна, когда их пинает с той стороны залихватский ковбой.

Уля на секунду зажмурилась, а когда открыла глаза, то первое, что увидела, это лучезарную и такую теплую улыбку своей матери.

– Вот видишь, – произнесла она, включая свет в гардеробной, – ничего страшного.

Маленькая комнатка забита до отказа: сумки, ранцы, пакеты и мягкие игрушки снизу. Они же сверху, но прижатые множеством разноцветных коробок из-под техники и обуви. И венцом всего этого хаоса является ровный плотный ряд вещей на плечиках. Там и футболки, и брюки, и джинсы, и платья, и костюмы, в общем, все, что нужно подрастающим детям. Вот только все это висит настолько плотно друг к другу, что кажется, стоит добавить туда хоть еще одну вещь, и все они полетят назад, словно выпущенные из пушки.

Мать Ульяны с улыбкой оглядела свою бывшую кладовую:

– Ну, вот видишь? Единственное, что тут действительно пугает, это количество ваших вещей.

Уля внимательно осмотрела блестящие глазки плющевых игрушек, что при свете не внушали ей и толики того страха, что приходил с наступлением ночи, и робко улыбнулась матери.

– Ну, вот видишь, солнышко мое, – произнесла женщина, закрывая дверь гардеробной, – нет тут никакой бабайки.

Уля неуверенно кивнула и крепко обняла мать. Она не стала спорить. Не стала отрицать. Она понимала, что в отличие от ее сестры, взрослых, даже своих родителей, убедить в существовании чудовища в чулане невозможно. Они слишком взрослые для этого. Слишком занятые. Они разучились видеть. Они разучились верить. Да и как объяснить маме, что бабайка выходит только ночью?

2

Оксана вернулась в самом начале одиннадцатого. Дверь отварилась и в комнату молча вошла взмокшая, растрепанная и раскрасневшаяся девочка, в которой не осталось и следа той красавицы, что еще пару часов назад так грациозно позировала перед зеркалом.

Уля все это время поджидала сестру сидя на краешке своей кровати. Костюмчик для школы она сняла и убрала в кладовую, пока мама была рядом, иначе она не осмелилась бы открыть эти двери. Теперь она была одета в выцветшее платье до коленок. Хотя, это с таким же успехом могла быть и туника, и даже длинная футболка. По прошествии лет, трудно было определить, какой именно вещью она была в самом начале своего жизненного пути как часть верхней одежды.

Уля тут же подскочила к сестре и протянула свои ручки. Оксана сделал вид, что не заметила ее и быстро прошла мимо. Измеряя комнату широкими шагами длинных ног, она подошла к окну и, встав оной ногой на прикроватную тумбочку, открыла форточку старомодного деревянного окна, впуская в комнату свежий ночной воздух.

Это был приятный воздух, ласковый воздух. И немного грустный. С ним влетело в комнату тяжкое ощущение конца лета. Конца маленькой приятной жизни, полной теплых и светлых дней, незабываемых вечеров, свежей травы и морского прибоя. Звуки удара кед о туго накаченные мячи, удары скакалок о бетон и громкий детский смех.

Лето заканчивалось. А вместе с ним уходило и веселье. Остался последний праздник впереди – день шахтеров, что традиционно отмечали в последнее воскресенье августа, а затем пара дней и деток встретит знакомый до боли и такой нелюбимый школьный звонок. Звонок, что не отменно символизирует собой конец веселья и начала новой эпохи заточения в облезлых школьных классах.

– Оксана? – робко позвала сестру Уля.

Девушка молча стояла спиной к сестре, скрестив руки под грудью.

– Оксана?..

– Два часа, – произнесла Оксана, наконец, – два часа я терла нашу ванну. Посмотри на мои руки.

Оксана повернулась и продемонстрировала Уле руки. Каждый палец был похож на переваренную сосиску. Жутко сморщенную. Отвратительно белую.

– А когда я закончила, я наконец-то вздохнула с облегчением, – продолжала Оксана. – Я думала – это все. Думала, что теперь я могу отдохнуть. И вот в тот самый момент, когда я вымылась, как следует, мама вручила мне ершик.

Уля сжалась и с состраданием посмотрела на сестру.

– Вручила ершик и велела вычистить и наш унитаз, – закончила свой рассказ Оксана. – Потому я не хочу с тобой разговаривать, Ульяна. Больше ко мне не подходи.

Ульяна. Не «Уля», не «Улька». Это звучало серьезно. Совсем как у мамы. Вот только Уля не собиралась оставлять все как есть. Она обдумывала этот разговор целых три часа, пока ее сестра приводила в порядок ванну и унитаз. Общего плана у нее не было, но кое-что Уля успела усвоить за свою не долгую жизнь и этому она научилась у отца: иногда извиняться приходится тому, кто дорожит отношениями в большей степени. И в этом деле порою стоит забыть про свое самомнение и гордость.

Собрав всю волю в кулак, Уля сделала неуверенный шаг вперед, затем еще один и еще, и крепко обхватила Оксану за талию, прижавшись к ней всем телом. Девушка вздрогнула и вздернула руки к лицу, словно опасаясь обжечься.